Я знаю точно: не было войны
Шрифт:
Густой подлесок, который в дневное время столь молчаливый, наполняется новыми звуками зверей, которые в сумерках выходят по своим неотложным делам. Боярышник в этом году поспел очень рано. В его колючих зарослях переждал парень наступления сумерек, чтобы войти в городок как раз так: не слишком в темную ночь, но и не так чтобы засветло. Главное было не натолкнуться на милицейский патруль. Если о его ограблении стало известно милиции, его будут искать, и искать настойчиво.
Ямполь — никакой не город, скорее, большое, даже очень большое село. Просто люди привыкли называть его городом. Белые хаты-мазанки в небольших аккуратных садочках прилепились друг к другу по краям городка, создавая его живую изгородь. Да и сам городок как будто весь утонул в темно-зеленых садах, в которых наливались крупные осенние яблоки. В каждом дворе небольшой виноградник. Да, в этих местах в возделывании винограда и виноделии толк знают. Антон не раз пил на ярмарке ямпольское вино, густое, забористое, терпкое, пусть не такое ароматное, как яружское, но очень и очень приятное. Ему захотелось зайти в придорожный генделык[1] и выпить стаканчик-другой вина, да и где, как не в нем узнать о месте жительства жида Лойко? Но это первое побуждение Антон подавил. Это было неразумно. Если и будут искать, то обязательно по таким вот генделыкам, да еще и придорожным. Нет, только не тут, на окраине. На улицах Ямполя было относительно тихо. Живность еще мычала, гоготала да кукарекала по подворьям, собаки лаяли, зачуяв неизвестные шаги, но все это было обычным делом на улочках местечковых окраин. В таких подольских местечках любая улица ведет к самому центру городка — базару. Так что все, что от Антона требовалось, так это спокойно направляться по улице с котомкой в руке, да делать вид, что он никуда не спешит. Парень бывал в Ямполе, городок немного знал, поэтому ориентировался спокойно и уверенно. Конечно, базарную площадь ему никак не обойти, а там точно может быть милиция, но вот поближе к базару можно будет о старом Лойке что-то выведать.
Как назло, в сумерках прохожих не было. Сумерки летние короткие. Вот-вот и ночь накроет городок, так что только свет из окон будет указывать путь. А идти мимо фонарей в самом центре никак не сподручно. Улица почти перед базаром круто поворачивала влево. И тут Антон наткнулся на милиционера. Тот шел почти посреди улицы и был выпивши. Увидев в такой неурочный час незнакомого парня, милиционер напрягся, все его грузное тело, с трудом запихнутое в помятую форму, совершило небольшой доворот, и на Антона уставилась пара заплывших красных глаз с отекшими веками. При всей своей грузности милиционер не забыл положить руку на кобуру, придавая своим словам солидный вес.
— Стоять! Сюда, ко мне!
Антон как можно спокойнее подошел. Милиционер не из местных, скорее, из русских, попал сюда по разнарядке. Во время коллективизации усилили милицию выходцами из нечерноземной глубинки
— Ты кто такой? Что тут делаешь?
— Я Роман Коваль, з Бабчинець. Йду до тітки Парасковії Власенко, вона тут поруч мешкає, за церквою. Батько послали забрати в неї порося, вона нам ще з зими винна.[2]
— Ну иди, иди…
Антон вздохнул. Парасковья Власенко была рыночной торговкой, сама родом из Бабчинец, торговала мясом, знали ее в Ямполе многие, а вот ее родичей бабчинецких вряд ли. Она брала у отца живность на продажу. Его легенда удалась, но, пока Антон не скрылся за следующим поворотом, ведущим прямо к рынку, затылком чувствовал на себе тяжелый взгляд встретившего его милиционера. Самое трудное было не обернуться и не побежать. И все-таки он сдержался. И все-таки дошел. На рыночной площади, начинающей погружаться в темноту, горел единственный фонарь. Милиции не было видно, и Антон облегченно вздохнул. Около рынка был небольшой погребок, в котором местный еврейчик Ганя разливал вино, которое сам же и делал. Была у него в продаже и самогонка. Удивительно, что подвальчик находился совсем рядом с базаром, в центре городка, а никто Ганю не трогал. Именно тут Антон пил самое лучшее ямпольское вино. Хотя злые языки утверждали, что это вино контрабандное, с молдавской земли, с Касауц, села, что как раз напротив Ямполя.
При виде нового посетителя маленький сухенький хозяин, которому было далеко за шестьдесят, встрепенулся. Память его не подводила — этот паренек был уже в его заведении. В подвальчике было накурено, пахло тяжелым хмельным самосадом, тускло горела лампа под потолком, но народу было немного: пара извозчиков, пропивавших прибыток трудного базарного дня, их телеги стояли недалеко от подвальчика у покосившейся коновязи, один странно затесавшийся сюда интеллигент, то ли учитель, то ли из мелких партейных, двое-трое работяг да пара немолодых евреев, сидящих чинно за отдельным столиком, обговаривающих свои, какие-то очень важные дела. Сегодня у Гани народу было много, он был таки в неплохом прибытке, но игнорировать нового клиента, пусть тот даже закажет стакан молодого кисляка, не собирался.
— Добрый таки вечер, молодой человек! Что хотеть изволите? Вы, кажется, пили в прошлый раз вино? Красное? — Ганя извивался перед гостем по привычке, но, как всегда, старательно.
— Ви мені, будьте ласкаві, вашого найкращого, того, що сильніше буде, біленького,[3] — с намеком произнес Антон.
— Беленького? И сколько? — почти не удивился хозяин подвальчика.
— Вважаю що півлітри буде досить.[4] — парень решил, что для начала пол-литра самогона будет то самое, что надо.
— Все?
— Ще щось закусити, ковбаски трохи, та капустки квашеної. Буде?[5]
— Будет для такого уважаемого пана все найдем. Может, яишню пожарить, если пан с дороги, ничего что я вас таки паном называю? А то если вы товарищ, можете обидеться, а мне не к чему таких важных гостей обижать. У меня все всегда-всегда было пристойно, чисто, с должным уважением к каждому.
Приговаривая таким образом, корчмар выложил на стол перед молодым человеком бутыль с мутноватым самогоном, гранчастый стакан, тарелку с куском колбасы, уже порезанной крупными ломтями и мисочку квашеной капусты. Антон тут же рассчитался, чем вызвал у Гани приступ легкого уважения. Парень провел взглядом по залу. Свободное место было за каждым столиком. К компании евреев он не решился подсесть, конечно, кто, если не они знают, где живет старый Лойко, но нет, от греха подальше, могут как-то не так меня понять. Остальные отпали как-то сами по себе, а вот компания извозчиков показалась ему самой, что ни на есть, подходящей.
— Шановні, перепрошую, чи можна до вас приєднатися, чи не буду поважному панству заважати?[6]
Сидевший за столом извозчик, которого на местном наречии называли еще балагурой (видимо, за неизлечимую привычку извозчиков много разговаривать) медленно поднял голову. Он был еще не настолько пьян, как его товарищ, который с трудом удерживал голову, периодически пытаясь уронить ее на стол. У сидящего было широкоскулое лицо, испещренное морщинами, да два косых шрама через левую щеку, след от драки, вероятнее всего, мутные глаза смотрели на подошедшего парня с подозрением, но при виде бутылки с горилкой как-то сразу подобрели и прояснились.
— Та сідай, хлопче, приєднуйся.[7]
Антон не заставил себя долго ждать. Он поставил бутылку на стол, выложил закуску, тут же разлил из бутылки в стаканы, которые были совершенно пустыми. От звука льющейся жидкости второй балагура тоже оживился. Он как-то быстро пришел в себя, расправил плечи и смотрел почти что гоголем. Вот только все-таки норовил голову заложить как-то набок и при этом вздремнуть прямо-таки сидя.
— Пригощайтесь, шановні, бачу, в вас вже горілка майже скінчилася.[8]
Антон знал, что начинать сразу брать быка за рога принципиально неверно. Пусть для начала пройдет неофициальная часть знакомства, а там можно будет и к делу приступить.
— А що, пригостимося! А горілка, вона така клята річ, як її наллєш, так вона й закінчується! І чому? Мало, мабуть, ми її, клятої, замовили![9]
Извозчик со шрамами решил не теряться. Угощают — надо пить. Бьют — надо отвечать со всей силы. А коли бежать, так прихлестывай лошадей, чтобы ветер в ушах свистел.
— Прошу, панове, прошу.[10]
Они выпили. Антон скривился — самогон обжег горло и согрел внутренности, так что даже в глазах на мгновение заискрилось. Оба извозчика разом опрокинули свои стаканы, даже не поморщившись. Как ни странно, но этот процесс оживил обоих. Пока Антон зацепил колбасу и закусывал, они потащили в рот по щепотке кислой капусты каждый и на этом успокоились.
— А ти, бачу, молодик чемний, та раніше тебе тут не помічав.[11]
Так к Антону обратился балагура со шрамом, он был из них двоих постарше, видно, что и авторитетнее.