Яд древней богини
Шрифт:
Подвыпившие гости разошлись, когда уже совсем стемнело.
– Поедем домой?
– спросила Ирина.
– Поздно. Пока доберемся, будет ночь. Антошка там с Валеком, он его уложит. Не волнуйся, я позвоню, узнаю, как у них дела.
Он набрал номер городской квартиры. Валентин Дудин, охранник, оставшийся с сыном Рудневых, ответил:
– У нас все тихо. Пацан уснул, я сижу, смотрю телевизор.
– Мы приедем завтра, - сказал Гордей Иванович.
– За Антона отвечаешь головой.
– Могли бы и не предупреждать!
– обиделся Дудин.
– Глаз не сомкну.
Соседка
– Завтра воды согреем, вымоем, - сказала она.
Через раскрытые настежь окна в комнаты налетели комары, мошкара. Шуршали под потолком ночные бабочки. За печкой поскрипывал сверчок.
Ирина нашла в шкафу чистые простыни, застелила большую пружинную кровать с железными спинками. Подушки были высокие, душные, из собственноручно собранных покойной хозяйкой перьев. Спать мешал тонкий, назойливый комариный писк.
Руднев долго лежал, слушая, как шумит за окнами одичавший сад. Пение сверчка убаюкало Ирину, она уснула. Руднев дождался, пока ее дыхание станет ровным, тихим, и осторожно поднялся с постели. Стараясь не ступать на скрипучие половицы, он прошел в другую комнату, где стоял комод. Верхний ящик был закрыт на ключ.
Гордей Иванович зажег желтую церковную свечку. Запахло воском… Он обвел глазами комнату. Где же мать прятала ключи от комода? Взгляд упал на пустую лампадку под черной от копоти иконой. Эта икона осталась от прежних хозяев, а Екатерина Максимовна ни за что не хотела ее выбрасывать. Она возомнила, что икона древняя, дорогая, и только боялась, как бы муж не вынес ее из дому и не пропил. Бог миловал.
Руднев нащупал внутри лампадки маленький ключик, вздохнул облегченно. Не придется ломать замок.
Ящик открылся и выдвинулся легко. Он был полон коробок с нитками, спиц, дешевых украшений, ржавых ключей, пожелтевших квитанций, конвертов, каких-то лоскутков, фотографий, маленьких зеркалец; на дне валялись несколько пустых флаконов от духов «Ландыш» и «Белая сирень». Документы лежали в деревянной шкатулке, вместе с перевязанными выцветшей ленточкой крестильной свечкой и крестиком Гордея. Он просмотрел бумаги - книжки коммунальных платежей за много лет, сложенные вчетверо грамоты за хорошую работу, материн школьный аттестат, диплом, трудовая книжка. Все. Обычный набор.
– А что ты хотел найти?
– спросил себя Руднев.
– Любовные письма? Секретный шифр? Завещание на миллион долларов? Карту, по которой можно клад найти?
Он горько усмехнулся. Свечка, потрескивая, оплывала. Гордей Иванович не зажигал света, чтобы не разбудить Ирину, - дверей между комнатами не было, только проем. Торопливо начал перебирать фотографии… и тут что-то насторожило его. Он пересмотрел снимки повторно. Они были только за абрамцевский период, как будто до того Екатерина Максимовна Руднева и не жила на свете.
Гордей Иванович задумался, вспоминая: мать скупо рассказывала о своем детстве в Березине, выпавшем на трудное послевоенное время, о родителях, умерших один за другим, когда она еще училась в школе, о бабке, которая кое-как помогла ей и старшей сестре встать на ноги.
«Допустим, сразу после войны было не до того, - мысленно рассуждал Руднев.
– А потом, в пятидесятые годы? У многих были фотоаппараты, неужели никто ни разу не щелкнул Катеньку Рудневу, вернее, тогда еще Зотову? Или, уезжая, она не взяла с собой ни одного снимка? Почему? Да по сотне причин!»
Несмотря на здравый вывод, отсутствие фотографий березинского периода озадачило Гордея Ивановича. Мать ни разу не ездила на родину - по крайней мере, ему об этом было неизвестно. Странно…
Он сложил документы обратно в шкатулку и отнес в машину, чтобы завтра в спешке не забыть. На досуге нужно будет все внимательно пересмотреть.
Стояла душистая летняя ночь. На черном небе сияли глаза звезд. Луна окутала сад призрачной голубоватой дымкой. Стрекотали сверчки. Остро пахли запущенные, беспорядочно разросшиеся повсюду смородиновые кусты.
Рудневу не хотелось идти в дом. Он присел на крыльце, вслушиваясь в дыхание ночи.
– Не спится?
– спросила Ирина. Она вышла, как была, в пижаме, и уселась на деревянную ступеньку рядом с мужем.
– Меня комары разбудили, гудят и гудят.
Гордей Иванович обнял ее за плечи. Хорошо было сидеть так, на крыльце старого деревянного дома, в темноте, разбавленной лунным сиянием, полной шорохов сада.
– Какой покой… - прошептала Ирина.
– Какая разлитая в воздухе истома… Вот чем стоит дорожить - этими тихими мгновениями очарования.
– Ты - самое лучшее, что есть в моей жизни, - серьезно сказал Руднев.
– Я полюбил тебя с первого взгляда и продолжаю любить все сильнее.
Они проболтали до утра, как будто приехали сюда не на похороны, а на романтическое свидание. Впрочем, любовь уживается с любыми явлениями жизни - и радостными, и трагическими, смягчая их, придавая им неповторимый привкус нежности.
Этот разговор на крыльце абрамцевского дома запал Рудневу в память. Наверное, именно в ту ночь они с Ириной стали по-настоящему близки.
На следующий день, по приезде в Москву, он наткнулся в машине, среди прочих мелочей, на деревянную шкатулку. Ирина возилась с Антошкой, а Гордей Иванович заперся у себя в кабинете и без спешки разобрал бумаги покойной матери. Его поразила одна деталь - диплом о среднем специальном образовании. Екатерина Максимовна всю жизнь, судя по ее словам, работала в торговле, то продавцом, то кассиром, и само собой предполагалось, что и образование у нее соответствующее: торговый техникум. Ан нет! Из диплома следовало, что окончила Катенька Зотова медучилище. Почему же не работала по специальности, медсестрой? Да мало ли! Не понравилась ей медицина, не по душе пришлась.