Яд вожделения
Шрифт:
Фриц уже давно и нетерпеливо толокся в передней комнате, а Катюшка с Аленою все еще вертелись перед зеркалом.
Фриц раздраженно постукал в дверь. Конечно, дамам дозволялось прибывать на балы с опозданием, однако все же не позднее государя. А ведь у Меншикова непременно должен быть русский царь, желавший почтить своим присутствием отъезжающую из Москвы свиту саксонского эрцгерцога. Однако Фрицево сердце чуяло, что все приветствия государевы, и награждения, и щедрые подарки его на сей раз минуют: он безнадежно опаздывает!
Только что он в очередной раз с грустью вообразил, какими именно щедротами будет обойден (в то время как другие, более punktlich [109]
Катюшхен… его ненаглядная Катюшхен выглядела ослепительно, и, как всегда, Фриц был раздираем двумя чувствами: восхищением, что это дивное создание принадлежит ему, и ревностью оттого, что в ее чрезмерное декольте будут заглядывать во время танцев другие мужчины. Строго говоря, чувств было три: к ним примешивалась еще и печаль, легкая печаль… такая же легкая, каким стал кошелек Фрица после срочной, незамедлительной покупки этого ошеломительного наряда. В нем сочетались самые разнообразные оттенки красного: любимый Катюшкин цвет levres d'amour, нежный, мягкий (в лифе нижнего платья), и желто-горячий (рукава верхнего платья), и грозный, поистине адский, красно-синий цвет огромной, жестко встопорщенной фалбалы, коей была обшита верхняя юбка. По всему этому щедро струились золотые блонды, а в Катюшкиных кудрях реял сноп алых и розовых лент, и вся она напоминала факел, мятущийся на ветру огонь, который, с болью признал Фриц, подожжет нынче не одно мужское сердце!
109
Пунктуальные (нем.).
Он свел было брови, однако вспомнил, что не за горами, как говорят русские, день, когда Катюшка будет принадлежать только ему, ему одному, – и принялся закатывать глаза, всплескивать руками и делать прочие телодвижения, которые должен изображать галантный кавалер, выражающий свое восхищение дамою.
Заодно Фриц порадовался, что в своем розовом кафтане он будет прекрасно смотреться вместе со столь нарядной дамою, тем паче что на этот парчовый, узорчатый кафтан с украшенными золотым галуном отворотами были нашиты вместо пуговиц не какие-нибудь там русские кляпыши, пусть даже из коралька, как они называют Bernstein, [110] и даже не расписные эмалевые пуговицы, а настоящие брильянтовые розетки!
110
Янтарь (нем.).
Где-то за Катюшкиной спиной маячила Ленхен. Фриц удостоил и ее восхищенного закатывания глаз, однако, если правду сказать, едва ли заметил, во что она там была одета. Увидел только тусклый блеск жемчуга, сверканье золотистых блонд – и мысленно скрежетнул зубами, потому что и этот наряд был оплачен из того же кошелька – в качестве, так сказать, отступного за нанесенный Ленхен сердечный удар.
– Что же ты стоишь, Фриц?! – взвизгнула Катюшка. – Мы страшно опаздываем! Экий ты копуха!
И, схватив любовника под руку, она повлекла его к дверям, сделав сердитые глаза Алене: не отставай, мол!
Потом несусветно долго размещались в карете. Катюшка заботливо раскладывала да перекладывала по сиденьям свои да Аленины фалбалы, фалбалки и фалбалочки, то и дело хватаясь за прическу и вскрикивая: все, мол, погибло, погибло…
Фриц уже решил, что обречен идти по жидкой московской грязи пешком, это в новехоньких-то бальных башмаках с золотыми пряжками… но тут Катюшка втиснула его меж громыхающих парчовых складок – и велела Митрию гнать во всю мочь.
По счастью, ехать до московского обиталища знаменитого государева херцбрудера предстояло недолго, и урону нарядам нанести не успели.
…Танцы были уже в разгаре, однако Александр Данилыч Меншиков еще встречал запоздавших гостей, и его красивое синеглазое лицо сияло неиссякаемым радушием. В который раз Фриц подивился породистой внешности этого государева фаворита, бывшего родом из самых низких низов. Чтобы поколения фон Принцев, стоящие за его спиной, не сочли себя оскорбленными, Фриц подумал, что Меншиков, не иначе, бастард какого-нибудь вельможи, и раскланялся так почтительно, как только мог, а потом отважно взял с золотого подноса золотой же бокал и осушил его до дна.
Водка, конечно, и крепчайшая. А закусывать не дают: русским и в голову не взбредет закусывать после первой выпивки, да еще такой, по их понятиям, ничтожной! Но это еще ничего, знал Фриц, грех жаловаться: к примеру, у князя-кесаря Ромодановского, который хранил заветы старинного хлебосольства, гостей встречал… ручной медведь, умевший ходить на задних лапах, а в передних державший поднос с большим стаканом данцигской водки. Мало у кого хватало храбрости отказаться взять угощение у этого редкостного слуги, сердито рычавшего на того, кто медлил выпить за здоровье гостеприимного хозяина!
Пока Фриц боролся со стаканом, хозяин передал поднос слуге и пошел целовать ручки у дам. С Катюшкою Меншиков был уже знаком: начисто лишенный благодаря своему происхождению всякого сословного чувства, он очень снисходительно относился к незаконным связям и приветствовал любовниц гостей с тою же смесью игривости и почтения, как их жен.
Расцеловавшись с Катюшкою, Александр Данилыч поклонился ее «двоюродной сестрице».
Алена тоже присела перед ним, опустив лицо, однако хозяин приподнял ее за подбородок и наградил звучным поцелуем в губы.
– Ого, какая! – хохотнул он. – Везет этому фон Принцу! Где бы и мне отхватить двух таких сестричек?
Да, провести Александра Данилыча было совсем не просто.
Катюшка залилась возбужденным смехом. Она была вполне, совершенно счастлива сейчас. Как ни высоко вознесло ее покровительство Фрица, какие прелести удовольствий высшего общества ни открыло ей, она прекрасно понимала, что нынче день особенный. Не всякий граф и даже князь удостоится приглашения на бал к царскому фавориту! Нет, не всякий. А она… никто! – здесь. И как мил, прост, обходителен, даже любезен хозяин! Понимает ли, интересно знать, Алена, сколь ей повезло, сказочно повезло?!
Алена в это время силилась не показать, что ее начинает бить дрожь. Катюшка, конечно, ее сто раз убеждала, и она сама прекрасно знала: никак, ни за что, никоим образом не признает Меншиков в разодетой барыне ту полуживую страдалицу, только голову коей он видел торчащей из земли, – но все же не могла совладать с волнением. Вдруг остро, больно вспомнилось, как этот беззаботный баловень судьбы, единственный из всех, пытался спасти обреченную, хотя бы приободрить… и Алена едва удержалась от слез. Она ничего не могла сказать, ничего не могла сделать – она только поглядела в развеселые, лукавые, синие глаза Александра Данилыча так, что он не сдержался – и вновь одарил загадочную красавицу поцелуем, а потом, строго воздев палец, заявил, что англез – за ним!