Яд вожделения
Шрифт:
Прижала руки к сердцу, потому что ощущение счастья против воли, против всякой очевидности вдруг завладело всем ее существом. И она улыбалась, вся светилась этой улыбкою, когда опять поглядела на Леньку:
– Это не он. Ты ошибся!
– Тьфу! – Ленька закатил глаза. – Хоть в уголь сожги меня, а я правду говорю! Ты прежде выслушай, а потом тверди: не он, не он. Я что, с печки упал, чтоб на доброго человека напраслину возводить? Я вон уже добрый месяц все выведываю да выспрашиваю!
– Да не он это, говорю я тебе! – закричала Алена, вдруг потеряв терпение. – Каким образом сын знатного человека, из родовитой семьи мог оказаться у Никодима на цепи?!
– А ты почем знаешь, что он сын знатного
– Не он граф, а его отец, Дмитрий Никитич Аржанов, – возразила она, вспомнив Егоровы слова, сказанные в домике Маланьи: «Ежели от батюшки, графа Дмитрия Никитича, придут…»
– Да? – криво усмехнулся Ленька. – Так вот – нету такого человека на свете.
– То есть как? – недоверчиво улыбнулась Алена.
– Да так! – развел руками Ленька. – Нету! Есть граф Богданов, имя ему и впрямь Дмитрий Никитич. Детей у него нет, была вроде бы дочка, да непутевая: сбежала с каким-то конюхом и сгинула неведомо где. Граф искал, искал – потом слух дошел: померла она. И однажды, годков с десяток тому назад, объявился у него в приемышах сын его старинного товарища, который ему некогда спас жизнь. И потому Богданов за это всю жизнь ему благодетельствовал. А имя того приемыша – Аржанов Егор Петрович.
– Егор Петрович… – эхом отозвалась Алена, вспомнив, как удивилась Катюшкиной обмолвке: отчего она Аржанова отчествует Петровичем, когда его отца Дмитрием зовут? О, дура, дура проклятая! Почему же не спросила Катюшку? Почему не выпытала у нее все, что можно было? Уж кто-кто, а Катюшка, разумеется, знала об Аржанове все, что только можно было знать! Нет, Алена не осмелилась… И вот теперь Ленькины новости валились на нее обвалом.
– Именно так! Петр Аржанов, его отец, был купцом в Нижнем Новгороде, ходил по Волге аж до Каспия без страха, а наш Никодим Мефодьевич, чтоб ему сгореть, служил у него в приказчиках. Через того Аржанова и пошло его богатство: ограбил он как-то раз хозяина да и дал деру: думал, Москва большая, затеряюсь там. Ну, по слухам (это мой батька поминал, большая свара была!), Аржанов сыскал вора, хотел его прибить на месте, да Никодим откупился: все с себя до нитки продал и краденое с барышом вернул. Аржанову бы и уйти, а он напоследок сказал Никодиму: мол, еще и твои дети тебя за эту кражу и бесчестие проклянут, потому что мог ты при мне стать человеком зажиточным, а стал голытьбой. Ну и запали те слова в душу Никодима… Сама знаешь: никакой голытьбой он не стал, выправился – ого-го как! Но о мести помышлял ежедневно, ежечасно. И вот как-то раз нанял лихих людей… они, по слухам, заломили цену несусветную, однако мужик богатый – что бык рогатый, а злобе Никодимовой утоление требовалось. Исхитили они парнишку аржановского, а самого Петра Кузьмича к тому времени в живых уже не было. Каково лют бывал Никодим, ты сама знаешь, и получше моего. Он мог бы Егора сразу убить, однако сего ему было мало. Привязал к медведю… ты видела. И спасенный нами парень сказал мне на прощанье, когда я его до окраины проводил: «Когда-нибудь ворочусь, богом клянусь! Ворочусь – и тогда Никодиму Мефодьевичу небо с овчинку покажется!» Вот и вернулся он! И все по его и вышло. Видела, на поясе он кольцо железное носит? А помнишь, ушел с оковами на ноге? Вот от той цепи колечко-то…
Алена сидела как оглушенная, слепо глядя на картинку на стене. Огромный бородатый Зевс принимал из рук красавицы двух младенчиков. Картинка называлась «Рождение Аполлона и Артемиды, сиречь Феба и Дианы», детишки были такие крохотные, такие хорошенькие. Все младенчики малы и пригожи. Если рождаются…
Ох, о чем она? Грех ведь это! Алена устало прикрыла глаза. Грех… от греха, грехом созданный. И то, за что она благодарила бы господа, подстроено кознями врага рода человеческого. Дьявольским наущением! И она, и Никодим, и Фролка – все были только игрушками в смертной, страшной игре, затеянной мальчишкою, нежность к которому впервые заставила затрепетать Аленино сердце.
Она стиснула руки у горла. Ну, метко бьет судьба! Говорят, даже молния в одно дерево дважды не ударяет, а вот ее, Алену, обожгло небесным огнем трижды. Первый раз – когда она лишь увидела этого измученного юнца, прикованного к медведю. Второй раз – в Иванову ночь. И опять в ночь – хмельную, счастливую! И это был все он, все он… ну что ж, недаром она в мыслях и сердце называла его – единственный. И, словно был он и впрямь единственным человеком на земле, Егор Аржанов заодно оказался тем самым лиходеем, убийцей, супостатом, на чью голову призывала она все мыслимые и немыслимые кары небесные!
Алена усмехнулась. Каково-то сейчас там, на небесах, разбираться богу с чертом: то ли наградить, то ли покарать Аржанова? Ну, неведомо, как будет с ним, однако с Аленою оба эти вершителя судеб человеческих уже разобрались: одни только беды суждены ей, одни страдания! И ничего более…
Она верила Ленькиной искренности. Ведь это был ее брат и друг, которому ее жизнь дороже собственной. Она всего-навсего не могла поверить его словам… Одно знала доподлинно: если даже это правда, нарушит, нарушит она свои клятвы покарать неведомого убийцу. Никогда не выдаст Егора!
Закрыла лицо руками, глухо вымолвив:
– Богом клянись, Ленька, что не пойдешь никуда и не скажешь никому! Побожись, что смолчишь!
– Да у меня уже мозоль в голове от твоего «молчи да молчи»! – так и взвился ее приятель. – Это почему же так?
– Потому что… – с трудом подбирала слова Алена, – потому что…
«Я люблю его! – хотелось крикнуть. – Он моя жизнь и смерть моя!» – но выговорила чуть слышно:
– Потому что он спас меня, я ему спасибо сказать должна, а ты…
– Ишь ты – спасибо! – перебил ее Ленька. – Да чтоб его искосило! За что – спасибо? Что тебя в землю живьем зарыли? Что живешь, под собою ног не чуя от страха? Давай, беги, говори спасибо, пока он тебя на тот свет не свел!
Алена внимательнее поглядела на своего друга и увидела, что у него слезы выступили на глазах.
– Ленька, да ты что? – спросила она тихо. – Что выдумываешь? Он и знать не знает, кто я да что, думает, гулящая девка, содержанка…
– Hе знает? – с улыбочкой покивал Ленька. – Так-таки?
Алена насторожилась: уж больно нехорошо он ухмылялся. И, как явствовало, насторожилась она не зря.
– А ну, поди сюда, – поманил Ленька к окошку. – Да поосторожнее, не вылазь из-за занавесочек! Вон, видишь? За забором, ну, слева!
Алена пригляделась. У забора виднелась женская фигура.
– Баба какая-то, – растерянно сказала она. – Чего ей надобно?
– Приходила в стряпки наниматься, – с непонятным злорадством сообщил Ленька. – Катерина-то Ивановна Агашу прогнала, мы теперь без поварни.
– А ты что, уже наем объявил? – удивилась Алена, не постигая, какое отношение имеет стряпка ко всему тому кошмару, который обрушил на нее Ленечка и в который она еще не могла до конца поверить.
– В том-то и дело! – всплеснул тот руками. – Я и словечка никому не молвил, а она уж тут, старая!
– Да мало ли кто где кому о чем сказал, – устало отмахнулась Алена. – Катюшка небось похлопотала. Или соседи… Ради бога, при чем тут какая-то стряпка?! – Голос у нее сорвался рыданием.
– При чем? – чуть ли не взрыдал эхом Ленечка. – Катюшка похлопотала? Соседи?! Да ты, верно, только тогда мои слова услышишь, когда ноги протянешь! Говорю же: это он, Аржанов, Никодима в могилу свел, а теперь тебя отравить замыслил. Он стряпку прислал!