Яга Абыда
Шрифт:
– Доброе, – смутно улыбнулась Ярина.
– Да что с тобой? Сон не отпускает?
– Не отпускает…
– Что видала-то?
– Сама не пойму, – вздохнула ученица, набрасывая поверх ночной сорочки платок. – Избы какие-то… Огромные, ни звёзд, ни леса не видно. И людей полно – вроде как я, как ты, а вроде другие совсем.
– Забудь, – махнула рукой Абыда. – Куда ночь, туда и сон. Иди умывайся, глазастая.
Вытряхивала вышитое полотенце над корытом, глядела, как Ярина плескает водой в лицо, а у самой руки дрожали. Неужели напрасно, неужели опять напрасно из Леса жилы тянула,
– Ладно. Ладно.
– Что ладно?
– А ничего, глазастая. Так, мысли-мыслишки.
Ярина улыбнулась бодрее, а Яга добавила про себя: сходим в Хтонь – всё на свои места встанет. Девчонка после такого о прошлом и думать забудет. «Каменные огоньки в киселе растолку, выпьет – все хвори отойдут, дух окрепнет. Будет Яга всем Ягам на зависть, Лесу на помощь и на диво».
Выпив мяты, Ярина привычно направилась к своему сундучку за вышивкой, но Абыда покачала головой:
– Сегодня другие у нас дела с тобой. Да и гость на пороге. Открой-ка.
Ярина, поднатужившись, потянула на себя тяжёлую, скрипучую дверь. На пороге из тумана вырос Бессмертный. Подбой плаща, на который налиплая хвоя и мелкие красные лепестки, звякнул о половицы. Рассыпая дождевые капли, Кощей кивнул Абыде, присел, скрипнув коленями, перед Яриной.
– Хорошо, что успел. Я тебе, Ярочка, подарок принёс. Погляди.
Протянул Ярине крохотную коробку, а сам вскинул голову на Ягу. То ли разрешения спрашивал, то ли извинялся: никогда по нему не поймёшь. Глаза – то ли дело; глаза всю правду говорят, как ни скрывай, их только чёрная ночь потушить может. А глазницы Кощеевы… Кто его знает, что он там себе думает. Прочуял, вон, что опять в Хтонь собралась, да ещё не одна.
Абыда вздохнула и кивнула: дари, мол, раз принёс.
Ясно-понятно, что прощаться пришёл. Боится, как бы навсегда не ушли. Как бы навсегда не ушла Ярина, как с Марийкой было, с Яной, с Иляной…
Ярина между тем раскрыла берестяной коробок и заглянула внутрь. Вытряхнула на ладонь осколок – чёрный, острый, как уголь с алыми крошками.
– Огонёк неяркий, зато нигде не погаснет. Ни на каких тропах тебя не оставит.
– Со своей короны, что ли, отломил? – изумилась Абыда.
Ярина разглядывала чёрный осколок, вертела так и эдак, перекладывая из ладони в ладонь: горячий.
– Нравится?
Подняла глаза на Кощея, улыбнулась ласковой, светлой улыбкой, совсем как в первые дни в избушке.
– Нравится. Тау 32 …
– Вот и ладно, – тяжело произнёс Кощей, поднимаясь. – У меня и для тебя подарочек есть, Абыда. Только не сейчас. Будет ждать, как вернётесь.
Ярина насторожилась. Яга махнула на Кощея:
– Раз не сейчас, то и говорить нечего. Иди, иди по своим делам. А мы своими займёмся.
В глазницах Кощеевых полыхнуло пламя. На секунду разгорелось по всей избе и тут же стихло, как не было. Бессмертный погладил Ярину по плечу, кивнул Абыде и исчез за порогом, растворился в дожде, не сходя с лестницы.
32
Тау (удм.) –
– Не остывает, – пробормотала Ярина, дуя на подаренный уголёк.
– А ты в ладони сожми. Один раз обожжёт, а потом перестанет, и не потеряешь так никогда, – отрешённо посоветовала Абыда. – С собой бы взять неплохо, авось, пригодится.
– С собой? Пойдём куда-то? Я думала, шить сегодня будем, – заворожённо глядя на дождь в дверном проёме, проговорила Ярина. Серые нити неслись с неба, стремительные, густые, как самый тонкий, прозрачный лён. В них вплетались хвоя и листья, в них звенело последними струнками отошедшее лето, грибные запахи, птичьи крики. Никак, Кощей печальную красоту наворожил.
– Сегодня другие у нас дела, – во вздохом повторила Абыда. Заперла за Бессмертным дверь, ногой поправила половик у порога. – Собирайся, глазастая.
Ярина подняла голову, насторожилась: редко в голосе у Яги скользили ласковые ноты. Стараясь, чтобы весело и беспечно прозвучали её слова, Абыда добавила:
– Ты всё гадала, что да что за чёрной дверью. Вот сегодня узнаешь.
Думала, ученица запрыгает, засмеётся, тут же к дверям побежит… Ярина только кивнула. Спросила спокойно:
– Холодно там?
– Холодно, глазастая. Очень холодно.
– Точно. Ты ведь шубу в прошлый раз надевала. И мне, значит, сейчас достать?
– Я сама достану. Иди сходи на двор, там уж День вовсю гарцует. Скажи, чтоб далеко сегодня не уезжал, чтоб вокруг избы кружил. И Ночь пускай задержит, сколько сможет.
– А он сумеет? Как так?
– Как – это уж его дело. Уговорами там, догонялками. Может, коней поить вдвоём поведут. Да ты ему скажи только, а он и сам знает, не впервой. Обувки-то не забудь! Опять выскочишь босая, кашлять будешь ползимы!
Ярина, кивнув, унеслась во двор. То сидит часами, склонившись над доской с мотыльками и багульником, то прыгает, как егоза: только в избе подметала, глядь – уже у опушки порхает, свои васильки ненаглядные ласкает.
…Несмотря на то, что солнце ещё не вошло в полную силу, а до сумерек и вовсе было далече, Абыда затеплила лучину. Подбросила угли в самовар, по второму разу вымела все углы, перестирала скатерти, полотенца. Аккуратно застелила постели, выбила подушки, замесила полный таз душистого теста. Спрятала передник в ларь, вынула свою шубу, вытряхнула Яринкину шубейку. Достала красные ленты, красные сапоги – тёплые, на заячьем меху, с нарядной опушкой. По тропам Хтони в валенках далеко не уйдёшь…
Чуя настроение хозяйки, помня, к чему такие приготовления, изба тихонько вздыхала, скрипя соломой. Наконец спросила:
– Что? Неужто с собой возьмёшь-таки? Лес на кого оставишь?
– Я время в тебе заморожу.
Изба заржала, как заправский конь, фыркнула лошадиной головой на коньке крыши – так, что скакун Красного Дня, которого Ярина кормила сахаром, вздрогнул и поперхнулся. Изба жалобно попросила:
– Никак без этого? Может, обойдётся?
– Может, и обойдётся. Но боюсь, кабы беды не вышло. Не те уже силы, чтобы Лес поднять, если что случится. Что уж, избушечка, раз стоишь на перепутье, такая твоя судьба.