Якутия

Радов Егор Георгиевич

– Зачем?!

– Чтобы убить, чтобы съесть, - произнес Софрон, отворачиваясь.
– Наши предки были жестоки, странны и невероятны. Но такова наша история. Надо принимать ее такой, какая она есть.

– Вы - якут, Жукаускас?
– спросил Головко, отшвыривая пробку.

– Я - якутянин, житель этой земли.

– Но, может быть, ваши предки были добрыми, понятными и великими?! Может быть, литовцы в древности были очень красивы и хороши?

– Я не литовец, я живу здесь!
– гневно воскликнул Софрон.
– Не говорите мне, не надо. Я родился и вырос в Якутске, я помню сквер Ильича еще когда там ходил трамвай!

–

Зато сейчас там вечномерзлотный фонтан. Выпейте приятель; здесь действительно красиво и чудесно. У меня тоже есть свои причины и виды, хотите я выпью первым?

– Все равно, - обиженно сказал Софрон.

Головко выпрямился, посмотрел вдаль, запрокинул бутылку, и не отрываясь выпил половину. После этого он вздохнул, посмотрел налево и передал бутылку Софрону.

– Теперь отлично, - пробормотал он, - сейчас я вам скажу о любви,

– Почему о любви?
– спросил Софрон, делая маленький глоток.

– Я хочу. Здесь слишком прекрасно. Здесь прекрасная природа, и почти нет ничего человеческого. И мы стоим на носу корабля, словно подлинные путешественники, и в нас есть наша любовь, которая сияет, словно святое солнце, и нам лучше говорить именно такие слова именно сейчас; потому что дальше будет интересная деятельность, либо скучное существование, и мы будем что-то выяснять и о чем-то говорить; и, возможно, нам будут нравиться наши споры, или рассуждения, но все это не стоит любви. Ибо любовь есть высшее; ничто не сравнится с нею; любовь есть чудо, явленное в подлинной тайне.

– Разве ничто не может сравниться с нею?
– проговорил Жукаускас, делая большой глоток.
– А как же дружба, государство, какое-нибудь искусство, на худой конец?

– Ничто мне не чуждо, - сказал Головко, - но любовь есть высшее из всего, что вообще есть. Послушайте меня, приятель, и вы поймете, что Якутии нет вне любви, так же, как ничего нет вне любви; и если что-то вообще возможно, а не Ничто, то это есть, потому что везде любовь. Любовь движет нами и не нами; и каждая книга содержит в себе любовь, иначе ее нет, как книги, л каждая мелодия содержит в себе любовь, или же, это - не музыка.

– Ненависть!
– воскликнул Софрон, делая небольшой глоток.
– Не всегда любовь, иногда ненависть!

– Вы знаете книги, полные ненависти?
– усмехаясь, спросил Головко, облокачиваясь о парапет.

– Конечно!

– Так это любовь, - загадочно произнес Головко, улыбаясь.
– Это великое чувство, которое охватывает все, которое принимает любое обличье, которое становится противоположным самому себе, которое перестает быть вообще, и которое всем является!

– Ненависть есть любовь?
– сказал Жукаускас, делая большой глоток.
– А любовь есть все?

– Воистину так! Воистину так!

– И если я ненавижу свою жену, то я люблю ее?

– Вы всегда любите, - серьезно проговорил Головко, щелкнув пальцами.

– Даже когда мне все равно?

– Это есть высшая любовь. Послушайте.

Головко поднял руки, посмотрел вдаль на темные волны реки, на мрачные деревья тайги и на Луну, и стал вдохновенно говорить.

– Любовь, мой друг, есть слава, сила, бытие и смысл. Любовь есть цель страны, ее правая рука, ее пульс. Бог мира есть бог любви; и любовь есть Бог, свет и все божественное. Когда существо любит, оно существует, рождается и рождает. Гибель любви есть смерть, суд и тьма. Но любовь не имеет гибели, поскольку гибель есть

лживое понятие мира-без-любви. Любовь есть в мире, хотя любовь не есть мир. Якутия - это любовь; мы с вами - это любовь, наш капитан - это любовь, и наш долг - это любовь. Когда возникает любовь, возникает тайна, и когда умирает любовь, умирает тайна. Не может быть ничего вне любви; и когда вы смотрите на горы, на реку, на море, на Лес - это есть любовь. И если ваш смысл совпадает с вашей целью, и если ваш путь является вашим смыслом, и если ваш мир преображается в вас, то это - любовь. И когда птица взлетает на вершину и смотрит на солнце, не закрывая глаз, то это - любовь. И вы приходите туда, где есть свет, и вы видите тайну и красоту, и вы есть любовь. Каждый, кто любит ветку, любит и дерево; и если вы любите мир, вы любите и бытие. И когда вы любите, вы есть, и когда вы не любите, вас нет. И вас не может не быть, ибо любовь неубиваема и неразложима, и любовь - не от мира сего. И если вы - мир, то в вас всегда есть любовь; и в любви заключено все, и познавший любовь познает все. Я могу говорить, и я могу не говорить, но слова могут быть любовью, потому что в начале была любовь, и любовь была словом. И все не имеет смысла, потому что я всего лишь могу сказать: любовь. И все. И любовь - это женщина.

– Вот именно!
– вскричал Жускаускас, внимательно слушавший Абрама Головко.
– Не знаю, к чему говорить столько разных размышлений и слов, когда есть женщина, и она может не любить.

– Неужели, - презрительно сказал Головко.

– Да! Вот сейчас я выпью и расскажу вам. Когда она предает, изменяет, моя любимая, тело, которое я гладил, целовал... Разве это любовь? Это ненависть, это скотство, это ужасно...

– Не имею такого опыта, - холодно проговорил Головко, откупоривая вторую бутылку.

– Вам повезло, повезло! Любовь - это страшно; она кончается, и женщина кончает... То есть, она начинает! Изменяет, и я хочу убить, хочу уничтожить, но люблю, или уже не люблю...

– У вас какая-то каша в голове, - заметил Головко, делая большой глоток.

– У меня каша в сердце!
– воскликнул Софрон.
– У меня каша в сердце! Слышите? У меня каша в сердце!

– Слышу, - сказал Головко.

– А я вот до сих пор не хочу слышать. Этот ласковый стон...

– Вы что, застали ее с другим?
– спросил Головко.

– Да! Это было очень давно. Через два месяца после свадьбы. Я пришел домой с работы раньше, слышу какие-то характерные звуки... Открываю дверь; она... Это... Как бы это выразить...

– Ясно.
– сказал Головко.

– Нет... Это... Как бы сосет... Этот ласковый стон... Такой черный... Потом начала лизать... Как бы это... Зад... Попу... Лижет, сосет. Характерные звуки.

– Что вы сделали?
– быстро, спросил Головко.

– Я сказал: <Ах ты, ебаная пизда, вонючая блядь>.

– А они?

– Вскочил огромный брюнет, надел трусы, ударил меня в лоб. Сказал, что служит в КГБ, оделся, ушел.

– А вы?

– Я сказал: <Ах ты, блядь>, и пошел, взял бутылку шампанского...

– Почему?

– Чтобы выпить... Было только шампанское... Убить ее хотелось... Парализовало.

– А она?

– Она пришла на кухню, сказала: <Послушай меня. Послушай. Люблю только тебя - навсегда. Но мне хотелось проверить, испытать, что такое измена. И теперь я могу точно сказать, что я тебе изменить не могу>.