Яма
Шрифт:
Ника невольно проследила за этими движениями взглядом и, естественно, задержалась на его высокой физически развитой фигуре дольше положенного. Сегодня он был в простых черных джинсах и темно-серой футболке. Лицо из-за чрезвычайной сосредоточенности казалось суровым, и от этого лично для Доминики особенно привлекательным. Как же! Град настроился продолжать сухое препарирование ее мозга, а она сидит, им любуется. Маньяки оба, ей-богу… Пока он в несколько широких шагов разбил небольшой метраж ее спальни, у Доминики перехватило дыхание и во рту вмиг пересохло.
— Да? А
Он не расстроился и не разозлился на эту несуразную провокацию. Лишь глянул свысока и ощутимо осуждающе, словно на глупого противного ребенка. А затем наклонился и вытащил ее за плечи из постели.
— Больно, вообще-то, — зашипела, отмахиваясь от его рук. Ноздри невольно расширились, с одуряющей настойчивостью втягивая аромат знакомого крепкого парфюма. — Неандерталец.
И вдруг… Не в силах с собой справиться, приподнялась на носочках и порывисто обняла Градского за плечи, утыкаясь носом и губами ему в шею. Он окаменел, явно не готовый к столь разительной перемене ее настроения, но, быстро справившись с удивлением, привлек ближе, оглаживая ладонями ее спину и перебирая пальцами спутанные после сна волосы.
— Как это называется? — голос, сдобренный мягкими мурлычущими нотками, прозвучал для самой девушки смущающе.
— Что? — выдохнул Сергей, касаясь губами ее виска.
— Твой одеколон.
— Не помню точно. Очередной Леськин подарок… Кажется, Tom Ford.
— Мм… Честно? Очень вкусно пахнет. Очень, — вдохнула полной грудью. — На тебе, наверное.
Услышала, как он шумно выдохнул и прочистил горло.
— Поедем со мной, Доминика.
Реальность стала приобретать суровые очертания. Чувствуя, как сердце, под воздействием необъятной массы самых разнообразных воспоминаний "до" и "после", ускоряется, позволила себе еще немного постоять, наслаждаясь теплом и запахом своего неидеального мужчины.
— Я не могу с тобой разговаривать, Сережа, — произнесла после короткой паузы совершенно ровным тоном. — Мне нельзя.
— Почему?
Благо не стал удерживать, когда Ника, легонько оттолкнувшись от его груди, прошла в противоположный угол комнаты к шкафу. Старалась не совершать никаких нелепых одергивающих движений. Пижамные шорты в любом случае остались бы короткими. Да и, в конце концов, помимо вчерашнего вечера, когда-то она перед ним бесчисленное количество раз раздевалась и переодевалась.
— Потому что это тяжело, — ответила откровенно и сняла через голову майку. — Для меня.
— Тебе говорить вовсе не обязательно, — взгляд Градского ощутимо жег ее голую спину, пока Доминика искала, что надеть. — Я прошу, чтобы ты меня послушала.
Недовольно кряхтя, заворочался Лёнчик, и ей пришлось быстро натягивать первый попавшийся хлопковый сарафан. Наспех завязав тонкий поясок, обернувшись, слегка ошарашено застыла, увидев ребенка на руках у Градского.
Видимо, существовало нечто особенное именно в этой комбинации: любимый мужчина, бережно качающий младенца. Дыхание Ники оборвалось, система самоконтроля в очередной раз дала сбой. В груди болезненно сжалось и горячо запульсировало сердце.
Сергей поднял глаза,
В дверь коротко постучали, но Ника не распознала природу этого звука, пока в проеме не появилась взлохмаченная Алина.
— Давайте я заберу Лёнчика. Он уже не будет спать. Надо кормить.
Сергей молча передал ребенка матери, и они снова оказались одни. Сдавленно выдохнув, Ника обхватила себя руками. Казалось, что вся кровь, которая имелась в организме, бросилась в голову. В висках застучало, а тело ударил озноб.
— Угостишь кофе? — спросил Градский как ни в чем не бывало.
Бросив в его сторону нарочито недовольный взгляд, Кузнецова покинула комнату, даже не заправив постель. Безусловно, она не собиралась строить из себя радушную хозяйку! Вместо нее перед Градским засуетилась Алина. Не только кофе, но и завтрак ему предложила.
31.2
— Ника Лёньку своим считает. Ревнует его ко мне, представляешь? — с улыбкой выдала она, когда младшая сестра, быстро расправившись со своей порцией омлета, забрала у нее сытого малыша.
Бодька сидел в высоком стуле для кормления, увлеченно разбрасывая по столешнице рисовую кашу. Лёнчик же подобный девайс пока не принимал. Вот и приучились сестры перекидывать его с рук на руки, пока ели или готовили.
— Вовсе не обязательно посвящать Градского в нашу жизнь, — буркнула Доминика, прислоняя ребенка спинкой к своей груди.
Однако находящаяся больше двух лет в декретной изоляции Алина потеряла всякую тактичность и благоразумность.
— Я, когда залетела, рожать не хотела. Ну, представь, Боде два месяца, Дима без конца по рейсам, переезд… — тараторила она, громко похрустывая желтым перцем.
— Ничка так раскричалась! Мы все в шоке были! Мама особенно. Она врач, но не настаивала, чтобы я рожала. Даже Дима, увидев настрой Доминики, сказал: "Решайте сами". Идиот, блин… — добродушно рассмеялась при упоминании мужа.
— Будто это не ему нас всех кормить? Но, ты знаешь, он Нику побаивается.
— Что за чушь? — не выдержала девушка, хотя собиралась демонстративно отмалчиваться и не встревать в болтовню сестры. — С чего ему меня бояться?
— Ну, если мне не изменяет память, ты назвала его безмозглым спермобегемотом… И обвинила во всех смертных грехах, — продолжала смеяться старшая сестра.
Градский выразительно хмыкнул, одновременно хмурясь и улыбаясь, будто не определяясь с конечной реакцией на естественную горячность Кузнецовой.
— На эмоциях! Не стоило напрягаться… — поспешила заверить их обоих. — Дима знает, что я к нему очень хорошо отношусь.
— Знает. Но как-то все же напрягся, — пряча улыбку, Алина прикрыла ладонью рот. И снова обратилась к Сергею, не сводящему глаз с Доминики: — В общем, впервые воспитывала меня моя младшенькая, — откинулась на спинку стула и уперлась затылком в стену. — Потом и вовсе скомандовала: рожай, я его себе возьму. Так и живем теперь. Учится, работает моя Ничка, еще и с детьми мне помогает.