Яма
Шрифт:
30.2
— Ничего больше я тебе объяснять не собираюсь!
— Объяснять она не собирается… — Напряженно отметила, как разительно упал и замедлился его голос. — Да ты себе, бл*дь, объясни. Ника… — растянул гласные, в попытках достучаться. — Включи голову и подумай, что натворила!
— Тебе же легче, Серёжа? Теперь все у нас было. Можно закрывать.
— Какая ты все-таки дура… — выдохнул с явственной усталостью и расстройством. А у нее сердце расходилось мощнее, чем когда он орал. — Прекрати
— Хватит… — повторила полушепотом. — Градский, я же так хотела, чтобы ты отстал от меня… Хочу! С коляской к тебе пришла! А ты… все равно не отступил! Я не понимаю, почему? Зачем, после всего? После стольких лет…
— А ты, зачем?
Этот простой, в целом беспристрастный, вопрос заставил Доминику сгруппироваться и выпустить все свои защитные колючки. Трудно было не реагировать, когда Град с какой-то губительной и мучительной для нее лаской прошелся ладонью по ее шее и затылку. Отшатнулась, словно от удара, когда второй рукой он заправил растрепанные пряди ей за ухо. Скользнул большим пальцем по щеке, подбородку, к уголку ее губ.
— Зачем, м? Скажи честно, Ника, и я тоже отвечу на твой вопрос.
Сипло выдохнув, прикрыла веки, на миг прячась от пронизывающего жгучего взгляда.
— Уж точно не затем, чтобы завязывать с тобой отношения, Градский, — выпалила мгновение позже. — Может, это месть моя продуманная, м? — с издевкой повторила его мягкие интонации. — Тебе больно, да? Мне было больно, Сережа! Тогда, шесть лет назад! А теперь можешь думать обо мне все, что угодно! Мне, правда, плевать! Я устала. Я не собираюсь еще раз все это переживать! Может, лет через шесть, за каким-нибудь новым углом встретимся… А сейчас…
И в этот момент, глядя ей прямо в глаза и не давая отвернуться, он вдруг очень серьезно спросил:
— Ты любишь меня?
Ударил этим вопросом предельно точно. В самое сердце полоснул.
— Что за… Я не собираюсь… — Резко вдохнула, чтобы крикнуть. А вышло нервно, но тихо: — Ты — дурак!
— Я тебя люблю, — уверенно обрушил Градский, и Доминика задохнулась на следующем вдохе. — Всегда любил. Больше жизни. Больше жизни — тебя! Хватит уже, Республика. Знаю, что и ты меня тоже.
Из ее сознания исчезли все слова, которые способны были сформировать хоть какую-то более-менее достойную реакцию. Позорно прижимаясь к нему ближе, чтобы спрятать лицо, Доминика попросту начала плакать.
— Я не отступлю, маленькая, — в суровом грубоватом голосе Градского появилась непривычная дрожь. — Ты — единственное, чего я по-настоящему хочу в этой жизни. Как думаешь, что может меня остановить? — помолчал, глядя в ее переполненные слезами глаза. К облегчению Ники, улавливала лишь направление, эмоции за пеленой влаги распознать не могла. — Правильно. Ничего. Теперь навсегда моей будешь.
— Я твоей никогда не буду, — сама не поверила своим словам, но упрямо замотала головой.
— Куда ты денешься? — хрипло выдохнул Градский, фиксируя ладонями ее лицо, чтобы остановить хаотичные движения. — Признай уже, наконец, что всегда моей была. Шесть лет этого не изменили! И сто не изменят.
— Нет, нет, нет… — бормотала лихорадочно, мало заботясь о том, какие именно чувства транслирует столь бурное отрицание.
— Да, Ника. Да.
— У меня, между прочим, по твоей вине мир тогда рухнул! А ты теперь хочешь, чтобы мы вместе были? Я тебе никогда не прощу этих шести лет! Никогда, Серёжа! Отпусти меня, — выпалила отрывисто. — Пусти. Иначе я кричать буду.
— Начинай.
Она и заорала. Во всю силу голоса. Пронзительно и долго, под конец срываясь на хрип, словно вышедший из строя механизм. Градский выдержал этот крик с каменным лицом, а когда у нее дыхание оборвалось, спокойно спросил:
— Легче?
В этом вопросе не слышалось издевки. Спросил на полном серьезе, со сдержанной заботой. Нике, безусловно, все еще хотелось послать его в задницу, но к тому моменту силы иссякли полностью. Израсходовала все ресурсы, даже голова закружилась. И тело мелко-мелко, словно на дефиците энергии, задрожало.
— Пожалуйста, отпусти. Пожалуйста… Пожалуйста. Пожалуйста, Серёжа… Мне домой надо. Я хочу домой! Отпусти меня. Сейчас. Отпусти. Потом… Договорим в другой раз. Пожалуйста.
— Хорошо. Хорошо. Отпускаю, Ника, — позволяя ей, наконец, отстраниться, осторожно провел ладонями по дрожащим плечам. — Стой. Стоишь? Не двигайся. Сейчас возьму куртку и что-нибудь для тебя, и пойдем. Провожу. Стоишь?
— Да, — сама едва услышала свой слабый шелестящий голос. — Да.
— Хорошо. Стой.
30.3
Позволив Градскому проводить себя, по дороге домой Доминика все еще не решалась признать, что жизнь ее изменилась окончательно и бесповоротно. Он, чувствуя ее разбитое состояние, молчал. Подстраиваясь под медленные и неширокие шаги, просто шел рядом. Ника же, с силой вцепляясь пальцами в отвороты одолженной им куртки, старалась смотреть исключительно себе под ноги.
Выкипела. Расплескалась. Выгорела. Слишком много эмоций получила за один вечер.
Когда вошли в квартиру, на шум из кухни показалась Алина. Удобнее перехватывая Лёнчика, она в немом изумлении вытаращила на них глаза.
— Привет, — поздоровалась машинально, скорее с Градским, чем с сестрой.
— Привет, — тихо отозвался мужчина, останавливаясь в дверном проеме.
— А что случилось? Вы откуда такие измордованные? Во дворе хулиганы напали? — все еще не справляясь с удивлением, пошутила.
Они оба проигнорировали ее вопросы, и веселья не поддержали.
— Лёнчик — младший сын Алины, — сказала Ника, невольно оглядываясь на Сергея.
Обстановка прихожей была для нее знакомой до мелких деталей. Могла бы описать ее с закрытыми глазами. Градский же смотрелся здесь нереально. Чужеродно и… так желанно.