Яма
Шрифт:
— Давай, Доминика… Подчиняйся… Знаю, что больно… Мне тоже… Подчинись, маленькая… Прими меня…
Целовал, впервые за долгое время вкладывая в этот интимный ритуал все свои чувства. Страстно. Жадно. Сильно. С напором… Пил ее беспорядочные горячие всхлипы, вздохи, слова и стоны. Поэтапно отмерял, как сопротивление становится меньше, и меньше.
Жар внизу живота подогрело еще одно, возможно, неуместное, но такое пьянящее чувство власти. Потому что Доминика тоже хотела его целовать. Дрогнула губами, захватывая
И тут же с коротким всхлипом втянула носом воздух.
Еще раз попробовала. Открылась, с опаской приняла язык Сергея. Слегка прикусив, коснулась его своим — горячим и влажным. А потом и вовсе, сводя его с ума, отозвалась на поцелуй с безудержной лаской, столь же сильной по эмоциям, как до этого было сопротивление.
Хлесткая сладкая судорога стянула грудь Градского. Опалила нутро совершенно другими ощущениями. Сердце расширилось, словно его целенаправленно накачали воздухом, и, отказываясь возвращаться в свою привычную форму, свирепо толкнулось в ребра.
Чем глубже становился их поцелуй, тем разительнее менялось положение тел. Чувствуя, что Ника снова расслабляется, Сергей ослабил тиски. И она, оглаживая его лицо, шею и плечи руками, обернула вокруг его бедер ноги.
Градский плохо запомнил момент, когда приблизил к ее нежному жаркому входу свой член. Собрав густую влагу, протолкнул в нее на пробу одну головку.
Растягивал. Смаковал. Кусая припухшие губы своей Плюшки, не позволял ей отвести взгляд.
— Не сжимайся… так сильно, — скомандовал сиплым и отрывистым полушепотом. — Давай ноги выше и пошире… Черт, какая же ты… тугая и горячая…
Доминика подчинилась и раскрылась, но, как ни странно, процесс вхождение не стал легче. Мучительное наслаждение. И то, что первое в словосочетании, аккурат в тот миг, было сильнее. Проталкивался, на ходу выхватывая ослепляющий звездопад перед глазами.
Скачок давления, как в четвертом реакторе Чернобыля.
Стремительный обвал удовольствия, словно снежная лавина.
Жарко до выступающей испарины и вместе с тем холодно до дрожи.
Отстраненно слышал, как дыхание Ники перешло на высокое частое всхлипывание, но, действуя на звериных инстинктах, вогнал до самого конца, упираясь пахом в ее лобок. И вот тогда-то она дернулась под ним уже чересчур болезненно и закричала, впиваясь ногтями в его окаменевшие плечи.
До последнего отталкивая очевидное и логическое объяснение ее и своим ощущениям, подавшись назад, выскользнул из нее. Слегка приподнявшись, скосил взгляд вниз.
— Что за… твою мать… что за… мать твою… Ника… твою мать…
Когда первоначальный момент шока прошел, грудь разорвали уже совершенно другие эмоции.
Разнесло изнутри. На куски разбросало.
За секунды все, что успело сформироваться в, казалось бы, четкую картину мира, разрушилось. Противоречивые ощущения вытолкнули наружу то, что
Замер над девушкой на вытянутых руках. Неотрывно пытал ее взглядом. Старался понять, как она все это провернула? Зачем? Мыслей рой, а озвучить что-то не получалось. Да и что в такой ситуации спросишь?
"Что же ты, бл*дь, наделала???"
Нет. Это потом.
А в момент, когда она отдала ему свою девственность, взглядом требовал, чтобы и Доминика молчала.
"Замри и смотри в глаза".
Словами бы вышла очередная ложь, глазами — не получится.
Накаленные секунды духовного откровения. Нашел внутри нее все ответы.
29.4
Вдыхая его тяжелое прерывистое дыхание, Доминика инстинктивно подчинялась всем требованиям Градского. Неотрывно смотрела в его темные бездонные глаза. Видела в них свое отражение. Мечтала остаться там навсегда. Если бы можно было… Если бы в жизни все происходило так, как хочется…
Свисающий с его шеи серебряный крестик раскачивался над ней и косвенно напоминал, что все это временно. А проклятая живучая любовь отчаянно билась в ребра, требуя выхода на бис. Истерзанная, глупая мученица!
"Когда же ты, в конце концов, подохнешь?"
Затаив дыхание, наблюдала за тем, как Град медленно наклоняется. Задрожала от разрывающих грудь эмоций, когда он с той же неторопливостью, словно намеренно, себя и ее мучая, прикоснулся губами к ее приоткрытому рту.
Поцелуи — сладкая, но верная смерть. Думала, получится без них. Но нет же, сломал Градский сопротивление. Всполошил всех мурашек и бабочек. Более того, пробудил что-то похуже — странное голодное существо, которое по каким-то причинам подчинялось исключительно ему.
Больше не смела противиться. Понимала, что не позволит: не отпустит, домучает, выжмет по максимуму.
Скользя языком по ее губам, проник в рот, захватывая власть с каким-то вкрадчивым и осторожным напором. Доводя своими ласками до безумия, дождался ее несдержанного отклика. Забилась под ним. Заметалась. Сама стала ластиться и с упоением тереться об него.
На первых толчках боль обожгла с повторной силой, но буквально через пару минут ее вытеснило зарождающееся удовольствие и абсолютно сумасшедшая смертоносная мысль:
"Боже, наконец-то, я принадлежу ему…"
Какой же сладкой была эта боль! Какой сладкой…
"Мамочки…"
Выстрадала это наслаждение. Пусть миг мимолетный, она готова была застрять в нем навечно, как одна из бабочек в лепидоптерологической коллекции[1].
— Долго не смогу, — хрипло прошептал ей на ухо Градский, прижимаясь всем телом.
А ей ведь так хотелось продлить этот момент, остановить время, умереть вот так, с ним внутри.
— Хорошо, — покорно кивнула.
— Ты сможешь кончить?