Яма
Шрифт:
— Это очень грубо с вашей стороны, — вежливо отозвался царевич. — Мне очень неприятно. Спасибо.
— Пожалуйста, — убираясь с прохода, отвесила издевательский поклон.
— Хорошо дня, Зинаида Викторовна.
— Хорошего дня, царевич.
И едва он прошел, в спину прилетело ее гнусавое пение:
— Золотится роза чайная, как бокал вина. Между нами дверь стеклянная, между нами тишина[5]…
Оглянулся чисто на механике. Впрочем, управительница на него внимания не обратила. С безмятежным видом натирала стекла, словно выбор песни не нес посыл к его ночному сейшен-пати.
Мелкобуржуазная террористка. Всегда догадывался, что она его презирает.
[1] "Единственная моя", Ф. Киркоров.
[2] "1000 свечей", Ф. Киркоров.
[3] Команда КВН "Уездный город".
[4] "Ты, ты, ты", Ф. Киркоров.
[5] "Роза чайная", Ф. Киркоров & М. Распутина
19.2
Заявился к Доминике с первыми лучами солнца. Она, еще сонная, разомлевшая после ночи, не открывая глаз, прелестно улыбнулась, когда Градский, скользнув губами по шее, разбудил ее холодным прикосновением.
— Эй, мадам, просыпайся.
— Се-рёжа… — вот, что он всю ночь хотел услышать.
— Подъем, Кузя.
Она чуть выгнулась, потягиваясь и сладко зевая.
— Кто тебя впустил?
— Ты на мои смс-сигналы не отреагировала. Пришлось настрочить твоей жестокой старшей сестре.
Сереге в затылок прилетела Алинина крохотная подушка.
— Еще немного, Градский, и я покажу тебе не только жестокую старшую сестру, но и Кузькину мать! Разбудил в такую рань.
— Тихо вы уже, — раздалось приглушенно из-под одеяла на третьей кровати.
— Глянь, что я принес, — прошептал Серега Доминике.
Его голос был тихим, но вместе с тем глубоким и хрипловатым. Ощущая, как по спине сбегает нервная дрожь, с улыбкой вслушивалась в слова, а усвоив посыл сказанного, и вовсе разволновалась. Приняла сидячее положение и, выжидающе взирая на Градского, с видом довольного ребенка потерла в предвкушении ладони.
Он положил на ее колени охапку не до конца открывшихся нежно-розовых пионов.
— Ого! Ничего себе! Пионы! — пискнула возбужденно. — А я думаю, что за аромат цветочный ты с собой притащил?
— Хотел розы, — слегка улыбаясь, пояснил Градский. И даже зачем-то уточнил: — Белые. Но магазины еще закрыты. Пришлось ободрать клумбу в парке.
— Ты с ума сошел! — эмоционально ужаснулась Кузя, не переставая улыбаться. — А если бы тебя поймали, дурачок?
— Ну и что, — беспечно пожал плечами дурачок. — Подумаешь, проблемы.
Рассмеялись одновременно и, ринувшись друг к другу, не прекращая смеяться, соприкоснулись лбами.
Град вдруг поймал себя на ощущении: бывают моменты, когда даже поцелуи не значат столь много, как сумасшедшее желание непрерывно смотреть друг другу в глаза.
— Если бы мне не хотелось так сильно спать, Градский, твою мать, я бы от умиления расплакалась, — практически растроганно прошептала Алина.
— Эй, проваливайте уже, — снова подала голос Руслана. — Там в парке не только воровать цветы можно, еще гулять. Проветритесь, а то в вашем углу градус напряжения зашкаливает.
— В такое время в парке только собачники гуляют, — весело отмазалась Ника.
— А еще ворующий цветы Градский, — парировала Аля.
А Руся добавила:
— В двести тридцатой живет какой-то там терьер. Выгуляйте его. Пацаны будут только благодарны.
Отправились к морю. Основная масса автомобилей ехала из окраин и пригородов в центр, поэтому добрались до пляжа относительно быстро. В восьмом часу утра на Ланжероне[1] было практически безлюдно. Вода после холодной июньской ночи еще не прогрелась, но Ника с Серегой все равно бродили босиком по прохладной кромке берега, ловя ступнями и лодыжками бурные пенные волны. Даже подвернутые джинсы Градского пропитались соленой водой.
— В котором часу у тебя экзамен?
— В одиннадцать.
— Классно, — ухмыльнулся, поймав ее ладонь.
— Что? — ответно улыбнулась, не отрывая от него взгляда.
— Еще долго гулять, — просто ответил Серега.
Казалось бы, ничего особенного. А сердце в груди Ники запрыгало, словно сумасшедшее. Жарко стало так, что чувствовала — щеки точно зарделись.
— Ты счастлив? — спросила, задерживая дыхание.
— Счастлив.
— Я тоже, Сережа, выше неба!
Вскинув к яркому утреннему солнцу свободную руку, вытянулась на носочках. Когда подскочила, Градский поймал ее в объятия.
— Что ты делаешь? — вперемешку со смехом завизжала, когда горячие ладони пробежались под кромкой юбки по отзывчивой к его прикосновениям коже.
— Держу, чтобы не улетела, — обхватывая под ягодицами, приподнял.
Кружа ее, Серега широко улыбался и таким красивым казался — дух захватывало! Хотела бы бесконечно смотреть в его пронзительные глаза, перехватывать губами тяжелеющее и учащающееся дыхание, касаться ладонями лица, обводить пальцами каждую суровую черточку, мелкие шрамы и отметины.
Отпуская всякую стеснительность, целовала Градского, самозабвенно льня к нему всем телом. Запускала руки под футболку. С восторгом прощупывала твердые мышцы, ловила на его теплой коже мелкую дрожь чувственного волнения. И у самой в груди что-то вздрагивало, сладко замирало и разливалось щемящим томлением.
— Ой, мамочки! Двадцать минут одиннадцатого! — воскликнула Доминика чуть позже, вскакивая с деревянного пирса.
Градский тоже поднялся. Поймал ее за руку, удерживая от хаотичных движений. Глянул… И сердце вдруг совершило губительную остановку. Болезненно сжалось в бесформенную тугую груду. Сам не понял, что именно вызвало внутри настолько сильную реакцию. Объяснял себе странные ощущения последствиями бессонной ночи. Но и это почему-то принесло минимальное облегчение. Навязчивый гул неясного беспокойства допекал Градского до глубокого вечера.