Янки из Коннектикута при дворе короля Артура (др. изд.)
Шрифт:
Поскольку я был практичным коннектикутцем, я и решил не задумываться над этой проблемой, пока не наступит день, который и разрешит все мои сомнения. Поэтому я направил мой ум и все свое внимание на два обстоятельства этой минуты, чтобы воспользоваться ими как можно более выгодно. Мой девиз: «Приберегай козыри!» И я принял два решения: если теперь действительно девятнадцатый век и я нахожусь в доме умалишенных и не смогу отсюда вырваться, то сделаю так, чтобы стать самым главным в этом сумасшедшем доме, так как я все-таки в здравом уме; если же действительно теперь шестое столетие, то еще лучше: стану главным в стране, ведь я буду самым образованным человеком во всем королевстве, потому что родился на тысячу триста лет позже всех. Я не любил терять времени, если уже на что-либо решился, то сейчас же и приступил к делу. И я сказал пажу:
– Мой милый Кларенс, если это действительно твое имя, сообщи мне, прошу тебя, некоторые необходимые сведения. Как зовут того человека, который привел меня сюда?
– Это мой и твой господин. Это добрый рыцарь и веселый благородный лорд сэр Кэй,
– Хорошо; расскажи мне все о нем подробнее.
Он изложил длинную историю. Но то, что интересовало именно меня, было следующее: он мне сообщил, что я был пленником сэра Кэя и что, согласно обычаю, меня запрут в башне, где будут держать на хлебе и воде, пока мои друзья меня не выкупят или пока я там не сгнию. Нельзя было терять времени, оно слишком дорого, ведь шансов у меня больше сгнить, чем быть выкупленным. Далее паж рассказал мне, что теперь обед в большом зале уже подходит к концу и что когда принесут вино, то сэр Кэй, вероятно, пошлет за мной и представит меня королю Артуру и его славным рыцарям Круглого стола; сэр Кэй будет рассказывать, как он взял меня в плен и, конечно, несколько преувеличит свой подвиг, но я отнюдь не должен поправлять его или противоречить ему, это невежливо, да и опасно; затем меня запрут в башне; но Кларенс пообещал, что проберется ко мне и устроит так, что оповестит моих друзей о моем несчастье.
Оповестит моих друзей! Я поблагодарил его: больше, конечно, я ничего не мог сделать. В это время пришел лакей сказать, что меня требуют; Кларенс провел меня туда, в зал, отвел в сторону, усадил и сел рядом со мной.
Я увидел забавное и любопытное зрелище. Громадное помещение, скорее почти пустое, с почти голыми стенами, но изобилующее самыми резкими контрастами. Зал был очень высок, до такой степени, что едва различимые знамена, укрепленные в сводах потолка, свешивающиеся со сводчатых балок, казалось, развевались в сумерках; в каждом конце зала было устроено по галерее с каменной балюстрадой: в одной сидели музыканты, а в другой – женщины в нарядных, ярких цветных платьях. Пол был выложен квадратиками из белого и черного камня; он уже истерся как от времени, так и от постоянного использования и требовал ремонта. Что касается украшений, то, говоря в строгом смысле этого слова, тут не было никаких. Правда, на стенах висели ковры, которые, вероятно, считались у них произведениями искусства: тут были и изображения сражений, где фигуры лошадей походили на фигуры пряничных лошадок или на тех, которых дети вырезают из бумаги; на этих лошадях сидели всадники в чешуйчатых доспехах, причем вместо чешуек были круглые дырочки, будто сделанные вилкой, которой прокалывают печенье; все это было несоразмерно и уродливо. Был здесь и камин, достаточно огромный, такой, что в нем мог расположиться целый лагерь; его выступающие стороны и колпак, высеченные из камня и подпертые колоннами, имели вид дверей кафедрального собора. Вдоль стен стояли вооруженные люди в латах и касках, держа в руках алебарды, никакого другого оружия у них не было; стояли они неподвижно, как статуи, на которых они и походили.
Посредине этого квадратного помещения с крестовыми сводами, напоминающего рыночную площадь, стоял дубовый стол, который они называли Круглым столом. Он был почти так же велик, как цирковая арена, вокруг него сидело множество мужчин в одеждах таких ярких и пестрых цветов, что даже больно было глазам смотреть на них. На их головах красовались шляпы с перьями; если кто-либо из рыцарей говорил с самим королем, то снимал шляпу.
Большинство из них пили вино из целых воловьих рогов; некоторые жевали хлеб или глодали кости. Кроме того, на каждого человека приходилось в среднем по две собаки; псы сидели на полу в выжидательных позах, пока в их сторону не полетит кость; лишь только бросали со стола обглоданную кость, как собаки стремглав летели к ней со всех сторон; начинался визг, лай, вой, словом, поднимался такой хаос и шум, что на время прекращались все разговоры за столом. Но на это никто не жаловался, так как драка собак всегда возбуждала куда больший интерес, чем любые разговоры; многие мужчины вставали из-за стола, чтобы ближе подойти и лучше увидеть эту собачью бойню, заключали пари, ставя на собаку-победителя; музыканты и женщины перевешивались через перила, желая получше рассмотреть такое любопытное зрелище; время от времени зал оглашался восторженными или одобрительными возгласами. В конце концов собака, одержавшая победу, растягивалась на полу и, держа кость между передними лапами, начинала ворчать, грызть свою добычу, а вместе с ней и пол, то есть проделывала все то, что делали до нее десятки других собак; придворные же снова принимались за прерванную беседу, возвращались к своим развлечениям.
Все эти люди обращались друг к другу вежливо; кроме того, я заметил, что все они были очень серьезными, доброжелательными и внимательными слушателями, когда кто-либо из них начинал разговор, – конечно, во время перерыва между собачьими драками. Однако в сущности все эти люди отличались простодушием и наивностью; они воодушевленно врали, выражаясь витиеватым образом, но вместе с тем так искренне и доверчиво, что слушатели внимали этой лжи и делали вид, что вполне ей верят. Их нельзя было обвинять ни в жестокости, ни в кровожадности, хотя рассказывали они о кровавых подвигах и муках с таким упоением, что я даже почти забывал содрогаться и ужасаться.
Я был здесь не единственным пленником; нас было более двадцати человек. Бедняги! Многие были изранены, исцарапаны, изуродованы самым ужасным образом: их волосы, лица, одежда были выпачканы черной запекшейся кровью. Они, конечно, переносили ужасные физические страдания: и усталость, и голод, и жажду; никто не позаботился о каких-либо удобствах для них; никто не дал им умыться; никто не подумал и не позаботился о том, чтобы обмыть и перевязать их раны; между тем никто никогда не слышал от них ни вздохов, ни стонов; никто не замечал у них ни малейшего признака тревоги или какого-либо желания пожаловаться. Все это невольно наводило меня на мысль: «Негодяи – в свое время они, вероятно, порабощали других людей, вот теперь пришла и их очередь, и им нечего ожидать лучшего обращения. Их философская выносливость вовсе не является результатом их умственного развития, силы воли и рассудка, они терпеливы, как животные при дрессировке; это просто белые индейцы».
Глава III
Рыцари Круглого стола
Большая часть разговоров между рыцарями Круглого стола состояла из монологов. В них рассказывалось о приключениях с пленниками: как их захватывали в плен, а их друзей и родственников убивали и грабили, отнимали у них и оружие и лошадей. И странное дело! Насколько я мог заметить, все эти убийства совершались не ради мести за какое-нибудь оскорбление или для того, чтобы разрешить старые споры или отразить новые нападения, а просто это было нечто вроде дуэли между людьми, которые до этой встречи вовсе не знали друг друга и уж ни в каком случае не могли нанести оскорблений друг другу. Мне несколько раз приходилось видеть незнакомых, случайно встретившихся мальчиков, когда один из них говорит: «Я тебе задам сейчас!» – и тут же, на месте, начиналась расправа. Но я всегда считал, что такое может происходить только между детьми и свойственно исключительно детскому возрасту. Однако здесь это практиковалось среди взрослых людей, которые еще и гордились подобными подвигами, несмотря на свой возраст. Однако в этих людях громадного роста, с простодушными сердцами было что-то милое, что-то привлекательное. Конечно, ведь не требуется слишком много ума для того, чтобы ловить на удочку рыбу, так и в этом обществе не требовалось слишком много ума, так как выдающийся ум только нарушил бы гармонию этого общества, исказил бы его, лишил завершенности и сделал бы невозможным и само его существование.
Лица многих рыцарей отличались красотой и мужественностью; в них замечалось выражение кротости и достоинства, невольно исключающее строгую критику. Особенно благородная кротость замечалась в лице сэра Галахада и в лице короля; величием и выражением собственного достоинства отличалось лицо сэра Ланселота Озерного, а его горделивая осанка и исполинский рост довершали очарование.
Неожиданно произошел случай, который привлек к сэру Ланселоту всеобщее внимание. По знаку, данному одним из придворных, который был кем-то вроде нашего церемониймейстера, шесть или восемь пленников отделились от толпы, упали на колени и простерли руки по направлению к женской галерее, прося позволения молвить слово королеве. Дама, сидевшая на самом видном месте в этом цветнике женской красоты и изысканности, грациозно наклонила головку в знак согласия. Тогда выборный от пленников сказал, что отдает как самого себя, так и своих товарищей в руки королевы с тем, чтобы она на свое усмотрение либо предоставила им полную свободу, либо взяла за них выкуп, либо отправила их в тюрьму, либо обрекла их на смерть. А обращается он к ней по велению сэра Кэя. Но лишь только он это сказал, как был остановлен сэром Кэем, сенешалем, пленниками которого они были; он победил их исключительно благодаря своей силе и храбрости в честном бою, в решительной битве на поле сражения.
Изумление выразилось на лицах всех присутствующих; с лица же королевы при имени сэра Кэя исчезла милостивая улыбка, а ее взор выражал отчаяние. Паж между тем шептал мне на ухо насмешливым тоном:
– Сэр Кэй, в самом деле! Так я и поверил! О, назовите меня как хотите, браните меня сколько угодно. Через две тысячи лет, пожалуй, люди будут также нагло выдумывать и лгать, лишь бы только подчинить себе других!
Все взоры обратились на сэра Кэя, и в этих взорах выражался суровый вопрос. Но он был готов на все и оказался на высоте. Он встал, вполне удачно исполняя свою роль, и объявил, что расскажет все как было, совершенно точно, называя только факты, не комментируя их, лишь истинную правду.
– А когда, – сказал он, – сами вы найдете эти подвиги достойными и славными, то воздадите почести тому сидящему здесь могущественному и храброму человеку, лучше которого еще никто не умел в рядах христианских войск наносить удары мечом и отражать неприятеля, защищаясь щитом! И этот человек среди вас!
Тут он указал рукой на сэра Ланселота. Ах, он перехитрил всех и это был самый точный удар! Затем он стал рассказывать, как сэр Ланселот в поисках приключений вскоре нашел их: он убил семь исполинов одним взмахом своего меча и освободил сто сорок две пленных женщины. Затем он отправился далее, искать приключений дальше; вот он нашел его (сэра Кэя), сражающегося в отчаянной борьбе с девятью иностранными рыцарями; тогда он, сэр Ланселот, вызвал их на бой и стал сражаться один и победил всех девятерых; на следующее утро сэр Ланселот встал очень рано, надел на себя доспехи и вооружение сэра Кэя, сел на его коня, отправился в дальние страны и победил там шестнадцать рыцарей в одной серьезной битве и тридцать четыре – в другой; всех этих пленников, точно так же, как и девять предыдущих, он заставил дать клятву, что они в Троицын день будут при дворе короля Артура и предадут себя в руки королевы Гиневры, назвав себя пленниками сэра Кэя, сенешаля, и добычей его рыцарского мужества; вот здесь уже полдюжины этих пленников, а остальные прибудут тогда, когда излечатся от своих тяжких ран.