Янтарный ветер
Шрифт:
Александр, поддержав разговор, сделал дальнейшую попытку поменять тему на более человеческую и, как ему думалось, близкую Карлису:
– Скажи, почему ты так решительно настроен не сдаваться живым, если твой план провалится? Ты ведь молодой совсем, вся жизнь впереди. Даже если осудят, отсидишь, как многие тысячи твоих соратников, и вернёшься к родственникам строить новую жизнь. Насколько помню, ты ведь идейным карателем не был, деревни и людей живьём не сжигал. Да и помощь мне для тебя зачтётся, я, насколько смогу, поспособствую. Кто дорогу минировал, тоже не обязательно уточнять, мало ли сейчас мин после войны осталось. Тем более наверняка примется к сведению, если, как ты говоришь, обладаешь сведениями, интересующими советское командование. Может, не стоит усугублять своё положение и подумать над таким решением? Надо радоваться, что жизнь сберёг в такой мясорубке. Зачем сейчас, после того как война закончилась, опять пытаться играть в прятки со смертью? Стоит ли это всё слёз твоей семьи?
Последнее сказанное Александром явно пришлось Карлису не по душе, и по его дальнейшим словам стало понятно, что затронутая тема семьи была для него довольно болезненной. Он на какое-то время прекратил готовку и, обернувшись к Александру, сказал тоном, в котором уже не было и намёка на доброжелательность:
– Что ты знаешь о моей семье? Ты, чёртов победитель! Вы ещё до войны пришли на мою Родину, не спросив разрешения, и по-своему усмотрению стали распоряжаться судьбами и жизнями тех, кто сотни лет жил на этой земле до вас. Вам не понравились наш уклад жизни, наши привычки, наша судьба, которую мы сами для себя выбрали и выстрадали. Какой бы она ни была, эта наша жизнь до вас, плохой или хорошей, но это была НАША жизнь! И судить её могли только МЫ, латыши, а не пришлые люди с красными флагами! И что вы принесли нам? Чуждую для нас большевистскую идею, какие-то сомнительные блага для некоторой части населения, которая к вам примкнула, но горе и смерть тем, кто не принял вас. Горе и смерь даже тем, духовно
Говорил это Карлис очень эмоционально, видно было, что это давно накипело в его душе, судя по непроизвольным слезинкам, блеснувшим в уголках его зелёных глаз. Дальше накал его речи несколько снизился, и он продолжил уже более спокойным тоном:
– Но немцы, по правде, оказались не лучше. В начале войны я этого не понимал. Это и немудрено, что мог понимать неопытный 18-летний латышский пацан в то время? Казалось, пришли немцы – освободители! Выгнали ненавистных большевиков. Все наши доморощенные фюреры уверяли нас в то время, что немцы – это наши союзники, а не захватчики. Вермахт, якобы, поможет нам восстановить независимую и свободную Латвию. Что для этого также надо очистить родину от скрывающихся большевиков и евреев – их пособников. Да, был голод, разруха, была подчас неоправданная жестокость против тех, кто мыслил иначе, но как нам говорилось, всё это временно, всё пройдёт, всё восстановится. Надо только сейчас помочь нашим союзникам-немцам окончательно добить красную гидру в её же логове, чтобы она уже никогда не посягала на нашу Родину. Знали мы об успехах германской армии, считали её непобедимой и чувствовали себя неопытными, младшими братьями доблестных немцев. Поэтому тогда тысячами записывались в добровольцы. Надеялись мы на скорую победу и на радостное, свободное послевоенное время восстановления независимой Латвии. Как мы ошибались! Начал понимать я это сначала на восточном фронте, видя отношение к нам самих немцев. Несмотря на то, что мы вместе с ними проливали кровь в боях с большевиками и подчас лежали на соседних койках в госпиталях после ранения, они считали нас людьми второго сорта. Нет, не совсем Untermensch (нем. недочеловеки), но, конечно, далеко не младшими братьями, а, скорее, не совсем расово-полноценными и только временными союзниками, не способными быть высшими командирами не то, что в немецких, а даже в наших национальных соединениях. А вернувшись после ранения с восточного фронта в Латвию в 44-ом, я убедился ещё больше в нашем общем заблуждении – массовая принудительная мобилизация, тюрьмы, полные латышами, попавшими туда за любую провинность, всеобщий страх перед вездесущими агентами СД и Гестапо, конфискация продовольствия у крестьян в пользу доблестно воюющей армии, концлагерь в Саласпилсе близ Риги, который в том числе охраняли и мои бывшие однополчане из 19-ой гренадёрской латышской дивизии. Они-то мне за рюмкой шнапса шёпотом рассказывали о том, что там происходит. Не о такой свободной Латвии мы мечтали в 41-ом! Одним словом, как мы говорили тогда, попала наша многострадальная Латвия в обильно смазанные мёдом, но очень острые и удушающие когти германского орла.
Но ты наверняка понимаешь, если сам выбрал свою сторону и военную судьбу, будь добр следовать ей. Я пришёл добровольцем в 42-ом и поэтому, будучи верен данной мною присяге, гнал от себя чёрные мысли, не желал узнать обратную сторону медали и не видел иного выхода, как воевать до конца за ту сторону, которую выбрал сам. Я не был фанатиком национал-социализма и фюрера, но после восточного фронта я, став офицером специальных подразделений СС, просто учился выполнять свою сложную и интересную работу. Эта учёба и сама работа мне нравились, у меня получалось, меня награждали и хвалили. Это затягивало, и другой дороги для себя, кроме как стать настоящим разведчиком-диверсантом, я не видел. Учители были достойными мастерами своего дела, на которых я и такие, как я, очень хотели стать похожими. В разведшколе войск СС, кстати, учителя уже не делили нас по чистоте крови на немцев и латышей. Мы все бывшие фронтовики – как офицеры, так и рядовые, были одной общей национальности и членами элитного единого сообщества разведчиков-диверсантов войск СС, которые набирались опыта и знаний от своих старших братьев – инструкторов. С опытом росла убеждённость в правильности выбранной нами стороны и решимость воевать с противником до последней возможности, до последнего вздоха.
Ближе к концу 44-го, когда уже начиналось нередкое массовое дезертирство, я осуждал их – этих молодых латышских ребят, которые просто хотели жить. Господь уберёг стрелять в своих, но рука бы тогда не дрогнула, получи я приказ уничтожить дезертиров. Я был солдатом, верным присяге и исполняющим все приказы командиров. Но это было такое время – время войны!
Сейчас же нет ни войны, ни тех командиров, которые давали мне эти приказы, нет моей страны, нет даже той страны и того фюрера, которому я присягу давал. И получается, что я сам по себе. Сам должен решать свою дальнейшую судьбу без оглядки на кого-либо. Я сам теперь волен решать рисковать ли мне, надеясь на дальнейшую свободу или тихо сложить руки и быть опять в вашей власти, когда вы будете решать, жить мне или нет. И выбрал я риск, но не бездумный, а подготовленный, с большой надеждой на благополучный исход. Вот поэтому, гражданин начальник, брось эти ненужные теперь уже разговоры про мою семью и про сдачу в плен. Разговоры эти пустые и на меня никак не влияющие. Давай договоримся, если хочешь хорошего отношения к себе с моей стороны, перестань агитировать сдаться. А вот поговорить о себе, о том, что на душе, это можно, это приветствуется… Заговорился я что-то, а вода в котелке уже закипела! – сказал Карлис и, повернувшись к печке, стал брать со стола и опускать в кипящую воду куски потрошёной курицы. Затем, опять взяв в руки нож, начал нарезать несколько лежащих на столе проросших картофелин, головку лука средних размеров и пару свежих морковин.
Александр, прослушав эту своеобразную исповедь, стал, наверное, лучше понимать, что творится в душе этого человека с непростой судьбой. Но возвращающиеся в память детали допроса этого латышского парня – бывшего оберштурмфюрера СС, подсказывали не раскисать и не надеяться на его кажущееся сегодняшнее милосердие. Но в этой обстановке Александр был благодарен Карлису за его откровенность и поэтому решил поддержать разговор:
– Больше агитировать не буду. Это твоё решение. Но не ответить на сказанное тобой не могу, ради хотя бы исторической справедливости. Вижу, что ты человек умный и достаточно эрудированный. Поэтому, мне кажется, ты способен сделать объективную оценку действительным фактам. Я не учитель и наставлять тебя не буду, но очень хочу, чтобы ты меня тоже выслушал. Ты ведь знаешь, кто я и что по долгу моей службы мне приходилось иметь дело с различными архивными документами, поэтому я, наверное, владею большей информацией, чем ты. Знаешь, при изучении этих документов подчас открывается такая горькая и страшная правда, которая может не нравиться и не подходить под рамки того мировоззрения, которое ты сам для себя выстроил. Но знать эту правду необходимо, хотя бы для того, чтобы не повторять своих ошибок в дальнейшей жизни. Готов ли ты послушать меня?
Карлис, закончив нарезку овощей и также бросив их в котелок вдогонку уже кипящей там курице, взял ложку и, сев на стул возле печки, стал иногда помешивать ею, приоткрывая при этом другой рукой крышку котелка. Не меняя положения, он сказал:
– Да уж знаю, конечно, кто ты, и о твоей службе догадываюсь. И послушать тебя готов, если агитировать сдаться не будешь. До этого времени судьбы сложились у меня и у тебя такие, какие сами выбрали. Но не знаю, как ты, а я вот не хочу быть ни от кого зависимым в дальнейшей своей жизни, даже если её осталось совсем мало. Хватит, нахлебался сполна приказами и чужими решениями. Знаешь, не хочется больше быть похожим на кусок дерьма, плывущий по медленной реке и не знающий, к какому берегу тебя прибьёт. Когда от этого и так никому не нужного дерьма ничего не зависит, и плывёт оно по воле чужих течений или ветра. Не знаю, поймёшь ли ты меня или нет, поверишь мне или нет, но я сейчас совсем другой человек, не тот, которого ты когда-то допрашивал. Всё это осталось там, во вчерашней, военной жизни, которую необходимо забыть как можно быстрее и думать только о будущей, свободной и самостоятельной судьбе, которую ты сам сможешь себе выбрать, будь какая-либо, хотя бы минимальная возможность для этого. Ну да ладно, давай, Александр, наверное, и твою историю, и другие наши разговоры перенесём на завтра, если ты не против. Скоро суп будет готов. А пока держи шнапс и бинты, сам сможешь руки себе перевязать? Порезы на лице тоже шнапсом промой.
С последними словами Карлис встал, на время оставив кипящий котелок, открыв крышку и положив её на стол. Взял с полки покосившегося комода упаковку бинтов с отпечатанной на ней свастикой и бутылку немецкого прозрачного шнапса. Разорвал упаковку, открыл пробку бутылки и подал это всё Александру. Тот утвердительно кивнул и коротко произнёс:
– Смогу, уверен, что смогу. А разговоры пусть будут завтра.
Он медленно сел в кровати, длина цепи позволила это сделать. Взял бинт и бутылку, сжав её в ногах, стал делать себе перевязку, сначала разматывая со своих рук местами бурые от крови бинты. Острый запах шнапса немного перебивал аппетитный дух готовящегося куриного супа. Эти запахи
Наконец, бинты были сняты. Порезы слегка стянулись, не открыв больших кровотечений. Лишь в нескольких местах через них слегка проступила яркая, свежая кровь. Александр, удовлетворённый увиденным, взял сначала одной, потом другой рукой бутылку со шнапсом и осторожно, мелкой струйкой полил его на порезы. Они горели, но терпимо. Поставив бутылку на пол, он поочерёдно перебинтовал себе руки, попросив Карлиса перерезать ножом бинт. Кусочек оставшегося свежего бинта промочил шнапсом и протёр им лицо, которое нещадно защипало в первые мгновения. Затем всё успокоилось. Карлис, уже сняв котелок с печи и разлив содержимое по алюминиевым тарелкам, забрал у Александра бутылку со шнапсом, закрыл её пробкой и поставил обратно на полку. Зажёг масляную лампу на столе. Протянул Александру горячую тарелку, ложку и кусок доски с многочисленными следами порезов от ножа. Сам сел за стол и начал есть. Александр, положив доску себе на колени, поставил на неё тарелку и стал ложкой очень осторожно, чтобы не обжечься, отхлёбывать вкуснейший суп, в котором лежали куски настоящей курятины, со вкусом, также практически забытом им за годы войны. Он ел, и опять всплыли в памяти картинки его счастливого, безоблачного, мирного детства – дедовская деревенская изба и похожий вкус настоящего куриного супа, приготовленного бабушкой в русской печи. Дед всегда забивал курицу в день «Сашкина приезда». Ему, маленькому Сашке, было очень жалко курицу, да и он, привыкший в городе к магазинным продуктам, отказывался есть этот бабушкин суп и начинал только после грозного наставления деда. Очень доброго, на самом деле, и любящего его деда, который во время семейного обеда за круглым столом мог запросто слегка треснуть Сашку по лбу деревянной ложкой, если тот начинал «баловать». Это было не больно, но очень обидно, тем более в присутствии старших двоюродных сестёр-погодок, которые также приезжали на каникулы в деревню. После затрещины Сашка тёр лоб, показывая боль больше для вида, когда бабушка начинала хлопотать над ним, бросая грозные взгляды на деда. Сёстры хихикали в кулак, опасаясь также познакомиться с дедовской деревянной ложкой. Но его дед, который в нём души не чаял, никогда почему-то не наказывал сестёр. Дед, бывший ветеран «германской» и кавалер Георгиевского креста, часто называл Сашку бойцом или солдатом и готов был проводить с внуком всё своё время, свободное от деревенских работ. Никогда не забыть рыбалок с дедом на лодке, на большом озере, как ходили с ним по грибы, как укрывались в стогу с сеном от неожиданно налетевших в поле дождя и грозы и многого другого, о чём приятно было вспоминать, и очень не хотелось эти воспоминания прекращать.
Доедали уже почти в темноте, огня маленькой масляной лампы, зажжённой и стоящей на столе, хватало только, чтобы увидеть очертания предметов. Карлис, собрав пустые тарелки, выходил во двор, чтобы налить воды и отдать куриные кости Лацису. Каждый лёг по своим кроватям, и без каких-либо разговоров оба довольно быстро заснули.
Глава 4
ВОПРОС: расскажите, каким образом был переформирован 21-й Лиепайский полицейский батальон и в какие подразделения СС он вошёл, в каком районе фронта воевал? Какое звание войск СС получили вы лично?
ОТВЕТ: в ходе первых боев, о которых я уже рассказывал, батальон понёс большие потери. Все инструкторы из числа немецкой военной полиции были откомандированы в другие части группы армий «Север», а часть из оставшихся в живых офицеров и солдат батальона пополнили ряды 19-го Латгальского полицейского батальона, который также понёс большие потери в ходе первых боёв.
В итоге численность 21-го Лиепайского полицейского батальона сократилась до 100 бойцов без каких-либо пополнений. Из оставшихся бойцов были сформированы две роты под командованием капитан-лейтенанта Кана и старшего лейтенанта Гинтерса.
Я же был назначен командиром отделения батальонной полевой разведки. В наши обязанности входили добыча языков противника на противоположной линии фронта и разведывательные действия по корректировке огня в районе первой линии обороны противника. Отделение полевой разведки состояло из девяти бойцов, отобрать которых из числа бойцов батальона поручили лично мне.
В начале августа 1942 года командир батальона подполковник Рутулис подал в отставку из-за болезни, и капитан немецкой полиции Якобс принял командование батальоном.
Август и вся осень 1942 года на фронте прошли довольно спокойно, батальон занимался строительными работами, укрепляя линию обороны. За это время были только единичные боестолкновения на фронте и также часть бойцов была несколько раз задействована для борьбы с диверсантами и партизанами противника, но больших потерь батальон не понёс, за исключением нескольких убитых и раненых.
В начале зимы 1943 года 21-й Лиепайский полицейский батальон занял укреплённый район обороны в 2 километрах к северу от станции «Кискино», и до января 1943 года батальон вёл незначительные столкновения с противником, после чего был передислоцирован в округ Дудергоф.
В начале февраля 1943 года командир батальона капитан Якобс сообщил нам, что 21-й Лиепайский батальон был зачислен во 2-ю латышскую добровольческую бригаду 42-го гренадёрского полка СС в качестве 1-го батальона. Кроме нашего батальона, во 2-ю латышскую бригаду СС вошли также 16-й, 18-й, 19-й, 24-й и 26-й латышские полицейские батальоны, действовавшие в составе группы армий «Север».
В том же феврале 1943 года я за боевые заслуги получил звание обершарфюрер СС с соответствующими знаками различия войск СС. Звание обершарфюрер СС соответствовало званию фельдфебеля в войсках вермахта…
ВОПРОС: что вы знаете о создании латышского добровольческого легиона СС (позднее – Ваффен СС)? Кто был его создателем?
ОТВЕТ: с начала зимы 1943 года в основном из писем родственников, которые получали мои соратники, мы знали, что в Латвии началось формирование добровольческих частей войск СС под командованием генерала Рудольфса Бангерскиса [11] , которому было присвоено звание бригаденфюрера СС.
Мы знали, что набор добровольцев шёл с большим трудом, и в феврале германскими властями был объявлен всеобщий призыв всех мужчин в Латвии, родившихся в период между 1919 и 1925 годами. Мы, будучи на фронте в тот момент, отнеслись к этому одобрительно, поскольку видели острую нехватку солдат на фронте и уже понимали затяжной характер войны и всё более усиливающееся сопротивление большевиков.
Как нам сообщали с Родины, генерал Бангерскис потребовал от немецких властей, чтобы командование вновь созданного латышского легиона СС было поручено только латышам, что якобы было обещано лично рейхсфюрером Гиммлером. Согласно приказу Гиммлера от 24 марта 1943 года, который нам был объявлен на общем построении, в структуру вновь сформированного латышского легиона СС вошли 15-я латышская добровольческая дивизия СС и наша 2-я бригада СС, которая позднее, в декабре 1943 года, была переформирована в 19-ю латышскую дивизию СС. На всеобщем построении мы торжественно принесли присягу добровольческих подразделений войск СС, и с этого времени наша бригада полностью попала под командование штаба войск СС, входящих в группу армий «Север».
Несмотря на то что генералу Бангерскису было присвоено очередное звание группенфюрера СС, а позднее, в апреле 1943 года, он получил назначение на пост генерал-инспектора легиона СС, реальное командование легиона было возложено на немцев. Фактическим командиром легиона стал бригадефюрер СС П. Хансен. Позже соединением последовательно командовали немцы: бригадефюрер СС Шульд, оберфюрер СС Бок, группенфюрер СС Штреккенбах.
Насколько я знаю, уже позднее, в июне 1944 года, наименование «добровольческая» дивизия было заменено на «Ваффен». Соответственно, полное наименование 19-й дивизии стало звучать так: 19-я латышская Ваффен-гренадёрская дивизия СС, по-немецки: 19 Lettische Waffen-Grenadier-Divisionder SS. Такое переименование было связано с тем, что всё более ясный исход войны не способствовал набору добровольцев и латышские дивизии СС стали пополняться в основном из числа мобилизованных новобранцев…
ВОПРОС: расскажите о составе, вооружении и обмундировании 2-й латышской добровольческой бригады войск СС, позднее вошедшей в 19-ю латышскую дивизию СС?
ОТВЕТ: за счёт полученного по мобилизации пополнения удалось увеличить численность 2-й латвийской добровольческой бригады СС и позднее развернуть её в 19-ю латвийскую добровольческую дивизию СС. Общий состав 19-й латвийской добровольческой дивизии СС к концу 1943 года составил около 10500 солдат и офицеров.
Высший командный состав латышского легиона состоял преимущественно из немецких офицеров СС, вооружённых немецким оружием и обмундированных в форму войск СС. Средние командные должности в легионе занимали бывшие офицеры латвийской армии, также обмундированные в форму войск СС. Сам легион был построен по принципу немецкой армии, обмундирование рядового и унтер-офицерского состава было частично бывшей латвийской армии, частично – войск СС. Вооружены рядовые легионеры были немецким, чешским и румынским оружием…
11
Рудольфс Бангерскис (Бангерский), в прошлом выпускник Санкт-Петербургского пехотного юнкерского училища и Императорской Николаевской военной академии, участник русско-японской (1904–1905 гг.), Первой мировой (1914–1918 гг.) войн, полковник Русской императорской армии, генерал-лейтенант в войсках адмирала А.В. Колчака в годы Гражданской войны в России и военный министр в составе правительства Ульманиса Латвии, генерал-инспектор войск СС. Дата и место рождения: 21 июля 1878 г., Таурупская волость, Латвия. 21 июня 1945 г. арестован английскими войсками в Германии. 20 ноября 1945 г. переведён в лагерь для латышей, белорусов и т. д. во Фрисланде. 25 декабря 1945 г. освобождён. Не был выдан СССР и проживал в Западной Германии. Погиб 25 февраля 1958 года в Ольденбурге (Нижняя Саксония, ФРГ) в автокатастрофе (виновник не установлен).