Японский гербарий
Шрифт:
Энн исполнилось шестнадцать, когда она увидела в одной газете такое, что заставило ее сорваться с места и поехать в Амстердам. Девочка из обеспеченной, но безалаберной семьи цирковых артистов могла позволить себе все, что угодно.
Она приехала ранним утром, долго гуляла по городу, ожидая, когда опустится вечер, чтобы пойти на улицу красных фонарей.
Она наняла лодку и поплыла на ней по каналу, всматриваясь в стеклянные витрины, в которых стояли полуодетые женщины; она увидела, как по канату взбирается голый мужчина, а толпа глазеет на его достоинства, но за представление кидает мелочь в мятую шляпу, оставленную
Энн велела остановить лодку и вышла на улицу. Одетая, как все туристы, в майку и в джинсы, она слилась с толпой и направилась вдоль витрин. Глядя в стекло, девушка встретилась взглядом с печальными глазами Арлекино. Не отдавая себе отчета, Энн пошла к нему… Он был искусным в любви, за которую она заплатила.
Энн вернулась в школу в конце недели и объяснила директрисе, что уезжала к заболевшей матери. Никто не подозревал о делах скромницы Энн Сталлард. Казалось, нет девочки более целомудренной, а Энн продолжала тайные поездки в Амстердам, правда, теперь уже она сама стояла в витрине, загримированная, завитая — никто никогда не узнал бы в ней школьницу Энн Сталлард…
Но не это занятие было истинной сутью Энн Сталлард, что она и сама знала. Немало времени прошло в борьбе с собой, прежде чем Энн вернулась к себе и в ее жизни совершился поворот, который привел ее в Швецию, в Арвику, в дом Раудов.
Наблюдая за Зигни, Энн понимала, какая непростая растет девочка. Понимала она и то, что Кену не выдержать состязания с поэзией, поскольку творчество — выброс сексуальной энергии, той самой, которая должна быть направлена на Кена. Оставаться верной ему и изменить себе Зигни не могла. В этом случае она просто возненавидела бы Кена.
Но Зигни скоро поставит последнюю точку в двадцатом томе «Манъёсю», размышляла Энн. А что потом? У Кена уже другая женщина.
С самой первой встречи с Зигни Энн испытывала желание невероятной силы защитить эту девочку от самого страшного в мире — от нее же самой. Никто не причиняет человеку больше зла, чем он сам себе, считала Энн. И у нее были основания так думать. Человек своими мыслями, своей неуверенностью, сомнениями, своей гордостью, доходящей до глупости, причиняет себе горе и боль.
Энн наблюдала за Зигни, как сокол за добычей, неважно, где та находилась — в Штатах или в Швеции. Сейчас ее интересовало главное: на самом ли деле Зигни нужен Кен, и только Кен? Действительно ли это ее единственный мужчина навсегда? А если бы другой встретился на ее пути? На самом ли деле она однолюб и никого другого, кроме Кена, к себе не подпустит? А если попробовать?
Энн перебирала в голове варианты. Есть, есть такой человек. Зигни недавно сказала, что собирается поехать покататься на горных лыжах. Что ж, она подбросит ей спутника, перед которым очень трудно устоять. И, если Зигни не отреагирует, значит, на самом деле их с Кеном соединили Небеса, и тогда Энн должна действовать. Соединить их еще раз. Снова и уже навсегда.
Энн набрала номер телефона. Мужской голос отозвался сразу.
— Трев? У меня к тебе деликатное дело…
С щекотливой просьбой она могла обратиться только к Тревору Макхикни. Однажды этот человек спас ее.
Энн снова увидела некогда вожделенные красные фонари на набережной Амстердама. И себя в окне-витрине. Боже, неужели это была она? Наверняка она осталась бы навсегда на дне канала, выброшенная каким-нибудь
Она долго не могла понять, почему он это сделал, ведь Тревор ничего от нее не хотел, и это больше всего потрясло Энн. Он привез ее в Лондон и поселил в недорогом отеле «Батлинз», три звезды, на Принсез Сквэар, дом сорок два. В распоряжении Энн был номер, единственное окно которого выходило в колодец двора, где на самом верху стены росло хилое деревце. Когда Энн выглядывала из окна, казалось, что это ее воплощение — вот так же снова прилепил ее к жизни Тревор Макхикни.
Дверь номера была тонкой, и она слышала голоса и топот множества ног в коридоре. В бачке туалета журчала вода, а Энн лежала, вперившись в телевизор, который был укреплен под потолком на длинной консоли. Она смотрела на экран, на котором мелькали люди, произносили какие-то слова, но она ничего не понимала.
В номере было душно, однако Энн было все равно. Время от времени она сбрасывала с себя одеяло, и при этом кровать, ничем не соединенная с изголовьем из прибитого прямо к стене пластика под светлое дерево, отъезжала на колесиках к середине комнатки.
В этом отеле Энн приходила в себя. После всего.
Тревор навещал ее, когда был свободен. Они шли гулять, медленно ступая по плитам тротуара. Брызги от недавно прошедшего дождя летели на джинсы, но не оставляли следов — чистота улиц безупречна. В здешних гостиницах селились небогатые туристы со всего света, и Тревор хорошо знал это местечко. Здесь удобно устраивать тайные встречи, никто никем не интересуется, люди вокруг простые, незатейливые, и на вложенный фунт хотят получить вдвое больше обещанного — удовольствия, еды, покоя, зрелищ. А на все, что не обещает ничего из перечисленного, они не обращают внимания. Ну для чего, скажите на милость, им разглядывать, с кем идет рыжеволосый красавец? С девушкой, бледной и худой, или один?
Энн тянуло к темно-красной средневековой готической церкви, но она не посмела в нее войти, сделав вид перед Тревором, что ей это неинтересно. Он тоже не предлагал ей, наверняка не веря в тайну исповеди. Ну что ж, тогда и мне незачем нести свои грехи на исповедь, решила Энн. Я сумею искупить их иначе.
Энн любила вместе с Тревором шагать до южного входа в Риджентс-парк. Там, на траве, словно сошедшие с картин французских импрессионистов, завтракали люди. Но это были в основном выходцы с Ближнего Востока. Иранцы, иракцы… Энн обратила внимание, что в районе гостиницы сплошь арабские лавки и лавчонки, магазинчики и меняльные конторы.
Женщины липли к Тревору, слетались как мухи на мед, привлеченные его суровым обаянием. Но сама Энн видела в нем лишь человека, пожелавшего помочь ей спастись.
Энн познакомилась кое с кем из окружения Тревора — с юной Пэт, девушкой, которую, как и ее, Тревор вытащил с самого дна. Потом Пэт нашла себе другую компанию, которую и Тревор хорошо знал, — молодых иракцев, занимавшихся делами, о которых не стоило говорить Громко. Она вышла замуж за одного из них, и Тревор больше не опекал Пэт. Много позже, став совершенно взрослой, Энн, кажется, поняла, почему Тревор совершал добрые поступки. Чтобы искупить дурные. А разве она сама не собирается последовать его принципу — грешить и каяться — ради счастья Зигни?