Японский гербарий
Шрифт:
О, как был уверен в себе этот могучий Тревор, владелец большой луговой пасеки — именно так он представился Зигни.
— Зиг, ты забываешь, с кем я имею дело каждый день? С пчелами. Я привык к укусам, — говорил он, глядя горящими глазами ей в лицо. — У меня толстая кожа, отравленная пчелиным ядом душа, но нежное сердце. — Он потянулся к ее руке и стиснул тонкие пальцы.
Она молчала, серьезно глядя ему в лицо. А он красивый, мелькнуло в голове Зигни. И очень чувственный, вынуждена была она признать. Зигни видела, как смотрели на Тревора лыжницы, и ей приятно было кататься с ним.
Иногда, ложась в постель после целого дня катания, она задавала себе вопрос: ну почему я так упорствую? Ведь Тревор хорош, он хочет быть со мной, я все вижу и понимаю, так почему бы нет?
Зигни чувствовала, как оживляется в его компании. Ну и что? Почему не повеселиться в обществе приятного человека? Он так смешно рассказывает о пчелах.
— Тревор, неужели вас не кусали пчелы по-настоящему? — спросила она как-то.
— По-настоящему? Нет. Меня укусили однажды восемь пчел. А вот если десять, то это уже конец…
— Известно ли вам, Тревор, что диетологи считают мед нисколько не полезным? Они говорят, что в нем сахар и мусор, который пчелы приносят с собой.
— Значит, эти диетологи сами мусор! — фыркнул он и, оттолкнувшись палками, укатил.
Нет, никакой Тревор мне не нужен, вздыхала Зигни, закрывая глаза. У меня есть Кен. Неважно, что мы в разводе, неважно, что у него уже двое детей от новой жены. Ничто неважно.
Так что же, я собираюсь провести остаток жизни в одиночестве? Ведь еще немного — и моя работа закончена. Ну, как же в одиночестве? — упрекнула себя Зигни. Я буду с Кеном. С Кеном! Со своим единственным мужчиной, которого я всегда любила и которого люблю сейчас, но не так, как он хотел бы.
Странно, но почему-то Зигни казалось, что, едва она поставит последнюю точку в двадцатой книге, они с Кеном воссоединятся.
Она начинала злиться на себя: Зигни Рауд, о чем ты думаешь? Кен женат, у него жена Салли и дочери!
Но у Кена Стилвотера есть и два сына, которых родила я!
Зигни потрясла головой, пытаясь вернуться в реальность. За окном садилось солнце, и сад казался золотым. Он успокаивал, обещал долгую и счастливую жизнь. Наверное, люди увидели в золоте ценность не просто как в металле — их увлек цвет. Цвет заходящего солнца. А когда стемнеет, в саду зажгутся фонари. Зигни не выключала их на ночь — пускай светят. От неяркого, чуть зеленоватого света веяло странным покоем, хотя, казалось бы, свет должен возбуждать чувства, как весенняя зелень.
Наверное, самое трудное для человека и самое опасное для его натуры, но в то же время и самое благодатное для ума — в краткий отрезок жизни пройти через многие круги бытия. Появившись на свет в крошечном городке на севере Европы, Зигни очень скоро оказалась на другом континенте, в большом городе. Наверное, поэтому и возникла в ее душе невероятная свобода — она может быть везде, повсюду, она способна делать то, что захочет, а что именно — она знает лучше всех. Зигни казалось, каждый человек способен, прислушавшись к себе, понять — чего именно он хочет больше всего на свете. Если он способен прислушаться. Она этой способностью обладала с рождения.
Перед поездкой в горы Зигни слушала лекцию в Стокгольмском университете, профессор рассказывал о тонкостях наркотической зависимости — Зигни беспокоилась о подрастающих мальчиках. Но на лекции она сделала открытие для себя: она оказалась в подчинении у своего творчества, и эта зависимость ничуть не слабее, чем от наркотиков. Если ее оторвать от японских переводов, она будет чувствовать себя такой же несчастной, как и наркоман, лишенный зелья. Боль возникает на биохимическом уровне, потому-то пристрастие к наркотикам столь трудно поддается лечению.
А Кен пытался отвратить ее от японской поэзии, отнимавшей у него жену. Он хотел привязать Зигни к себе, посадить в клетку, как пойманную птицу. Кен сам не отстреливал птиц — только фотографировал их, чтобы, создавая чучело, точно воспроизвести позу, мельчайшие детали оперения, оттенки рогового слоя на клюве. Добывали птиц другие и приносили ему то, что он хотел. Никогда не забыть его голос, трепещущий от волнения, когда он говорил:
— Зиг, как ты думаешь, правая лапка точно поставлена? Мне нужен сторонний взгляд.
Ей приходилось поднимать голову от словаря, в котором она старалась найти одно-единственное слово, которое донесло бы до читателя смысл, уловленный в японском оригинале. А это так трудно — и страна далекая, и век, засыпанный песком времени. Но Зигни год от года становилось понятнее, что человек мало изменился за века. Те же инстинкты собственника, то же стремление к обладанию, желание власти над другим. Особенно у мужчины над женщиной. Ну чем Кен, образованный, богатый, удачливый Кен Стилвотер, талантливый орнитолог-таксидермист, отличается от японца, жившего несколько веков назад? Ничем. От книги к книге Зигни становилось проще вкладывать в стихи ставшие такими ясными мысли.
Они виделись с Кеном два месяца назад — навещали мальчиков. В какой-то миг он поймал ее пристальный взгляд, который, вероятно, раздражал его своим неясным смыслом. Может, ему показалось, что Зигни рассматривает его как предмет для исследования и умозаключений? Мол, каков теперь бывший муж, ныне муж другой женщины? Именно так это и было. Внезапно он задал странный вопрос:
— Ты меня презираешь, Зиг? Я напоминаю тебе какого-нибудь неоперившегося птицелова из японских стишков? — Потом умолк и задал вопрос, который не давал покоя ей самой: — А что ты станешь делать потом? Когда закончишь все двадцать книг?
— Испытаю большое удовлетворение, — засмеялась она. И добавила уже серьезно: — Испытаю радость, оттого что смогла сделать мне предназначенное.
— Ну а дальше?
— Заберу тебя обратно, — неожиданно слетело с губ Зигни.
Она увидела, как внезапно в глазах Кена вспыхнул огонь.
— Но я не вещь, Зигни. — Голос Кена стал очень тихим.
— Я пошутила. Извини. У тебя прелестная семья. Замечательная жена, очень активная. Салли известна в женском движении.
— Откуда ты знаешь? — Кен вскинул светлые брови и требовательно посмотрел на нее.