Ярмарка безумия
Шрифт:
Однако эти обстоятельства не слишком взволновали Негодина, так как жизнь его в то время решительно переменилась, ибо в нее вошла женщина.
Первый раз он женился еще в глухие советские времена на однокласснице, к которой никаких особых чувств не испытывал. Просто нашел тогда, что совместная жизнь имеет определенные удобства. Однако вскоре выяснилось, что Негодин не провел надлежащую предварительную работу и потому ошибся, посчитав, что его жена от природы тиха, смиренна и послушна. Оказалось, в этой женщине скрывались сильные страсти. Поняв, что Негодин к ней, по большому счету, равнодушен и ждет от совместной жизни лишь удобств и покорности во всем, она тайно возненавидела его, возненавидела отчаянно и страстно,
Негодин открыл для себя все это довольно поздно, потому как свои истинные чувства жена до поры до времени искусно скрывала. Хладнокровно оценив ситуацию, он понял, что семьи у него нет, а жить с двумя ненавидящими тебя существами весьма неудобно даже для столь уравновешенного и непритязательного по части женской ласки человека, как он. Переход в «Мангум» помог решить проблему - на выданный ему кредит он купил себе приличную квартиру. Жену и дочь с тех пор он практически не видел, но разводиться не стал - просто не видел в этом острой необходимости. Одинокая жизнь не утомляла его.
И вдруг все переменилось.
Он увидел ее на какой-то шумной и многолюдной корпоративной вечеринке. Среди «мангумовских» теток и девок, изображавших из себя то ли столбовых дворянок, то ли европеянок, проведших детство в частных пансионатах Женевы или Лондона, то ли моделей и поп-див, она выглядела человеком, которому надо покорно и стоически перетерпеть свое пребывание на этом сборище. Женщина, еще молодая, видимо чуть за тридцать, хрупкая, с легкими светлыми волосами и темными, почти черными глазами, резко выделявшимися на ее бледном лице, выглядела несколько растерянной и смущенной. Но в то же время в ней ощущалась некая органичная отстраненность от происходящего, отделенность от окружающих. В этом виделось какое-то тайное знание или необыкновенное переживание. А людей, знающих что-то, чего не знают другие, Негодин всегда распознавал, и, пожалуй, только они могли привлечь его внимание.
Ночью после вечеринки его разбудили дикие вопли какой-то пьяной компании, доносившиеся с улицы. Он прошлепал босыми ногами на кухню за питьем и вдруг поймал себя на том, что думает о той светловолосой женщине, в глазах и едва заметной улыбке которой он профессионально почувствовал некое тайное знание. Усмехнулся про себя: прямо - средь шумного бала, совершенно случайно…
Но и утром он поймал себя на тех же мыслях. Попытался привычно сострить: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я!» Но мысли о женщине все равно не отпускали. Он удивлялся себе.
Негодин давно уже относился к людям с недоверием и предубеждением. Так давно, что и не помнил, относился ли он к ним когда-то иначе. Разве что в раннем детстве, когда еще не видишь, что творится вокруг. Во времена Якуба он уже знал, что звать на помощь бесполезно, просить о пощаде тоже, а потому спасайся сам, причем любой ценой. Наверное, тут внес свою лепту отец, из рассказов которого выходило, что вся фабрика, на которой он работает, от директора до сторожа, только и делает, что ворует с маниакальным усердием, при этом каждый исходит черной завистью к тому, кто смог украсть больше. Видимо, свое влияние оказала мать, у которой после рождения сына развился рак груди. Болезнь сломала ее, а когда грудь пришлось удалить, она превратилась в фанатично набожное создание, убежденное, что бог слишком милостив и мало наказывает людей, потерявших к нему всякое уважение. Никакие страдания и горести других людей не казались ей чрезмерными, а тем более незаслуженными и несправедливыми. В какой-то момент Негодин понял, что мать не может избавиться от мысли, что ее болезнь - последствие родов… Светлых мыслей это открытие ему никак не добавило.
Учение на юридическом факультете лишь утвердило его в подозрительном отношении к людям. С одной стороны, он узнавал все больше подтверждений того, что во все века не было преступления или мерзости, на которое не оказался бы способен человек. А с другой - понимал, что некоторые из тех, кто окружал его на факультете, видят себя не столько непреклонными блюстителями закона, сколько специалистами по его использованию для собственной выгоды.
Работа в органах, где он невольно узнавал слишком много об изнанке и тайных пружинах жизни, об изобилии в верховной власти дуралеев и слепцов, не понимающих даже, что происходит в их собственных семьях, где давно уже поселились гниль и тлен, только укрепляла его в мизантропии.
Но окончательно его добило то, что свершилось на его глазах во времена так называемой перестройки и последовавших перемен на обломках обрушившегося советского общества. Негодин, разумеется, ничуть не заблуждался относительно того, что представляла собой коммунистическая власть в самую глухую пору перед своей кончиной. Но все-таки у него были какие-то невнятные мысли, что власть окоченевших в своей слепоте кремлевских старцев когда-то прервется естественным образом, а пришедшие им на смену новые люди будут уже совсем иными, произойдет естественный отбор самых способных… А значит, перемены к чему-то более разумному возможны. Словом, была у него какая-то зыбкая надежда на что-то.
Когда же перемены накатили, даже самые невнятные надежды на лучшее вмиг улетучились. В начавшемся естественном отборе, какой и самому Дарвину не снился, выживали и торжествовали не самые умные, талантливые, порядочные, а прежде всего подлые, злые и наглые. Возникшие вокруг в невероятном количестве доселе неизвестные герои, самодовольные хари и наглые рожи были столь откровенны и отвратительны, что ясно стало: ничего никогда уже не переменится. К тому же государство в бандитские правила игры почему-то предпочитало не вмешиваться. Негодин сделал для себя окончательный вывод: в такие времена всегда надо иметь под рукой подходящее оружие, ни на кого не надеяться, нападать первым. И жалеть тут некого.
И вдруг это непонятное влечение к незнакомой женщине с темными глазами! Смущало не то, что его заинтересовала женщина, это как раз было нормально. Тем более его тип - стройная, светловолосая, с небольшой грудью. Именно к таким его всегда влекло. Удивляло другое - он ясно понимал, что она влечет его не только как женщина, тут влечение какое-то другое, более сложное и глубокое. А значит - опасное.
Приехав на работу, Негодин первым делом навел справки. Сначала установил фамилию, потом залез по своему компьютеру в закрытый для непосвященных раздел, где хранились сведения обо всех сотрудниках «Мангума» и его филиалов.
Екатерина Юрьевна Аристархова, экономист, выпускница МГУ, полгода назад принята на работу в один из филиалов холдинга по рекомендации своей однокурсницы, вдова…
С экрана монитора на него смотрели беспросветно темные глаза.
Память тут же профессионально подсказала: полтора года назад в собственной машине были взорваны академик, директор НИИ океанологии Юрий Дроздецкий и его зять адвокат Аристархов…
Через поисковую систему тут же отыскалась и дополнительная информация. Ясно было, что академика Дроздецкого убили из-за огромного здания института, которое он не хотел уступать даже в аренду многочисленным доброжелателям. Заказчика, естественно, не нашли, хотя после смерти академика его заместитель тут же запустил в здание орду арендаторов. Естественно, за серьезный откат. История была банальная. Зять академика, очевидно, погиб случайно, только потому, что оказался в той же машине. Как сообщила одна из газет, погибнуть могла и дочь академика, но она случайно задержалась в квартире и вышла на улицу чуть позже отца и мужа, чтобы увидеть своими глазами, как взлетает на воздух машина, в которой они находились.