Ярмарка безумия
Шрифт:
– Негодин, а я тебя сразу узнал, - сказал Цапцын.
Его непрестанно мучила мысль, что он упустил время, которое по чьей-то команде убыстрило свой бег. После выступления Ампилогова, обысков, выемки документов, арестов счетов в холдинге наступили новые времена. Но на сей раз Негодин их прихода не предугадал, не прочувствовал, не вычислил. Он не разобрал, куда катится, разрастаясь на глазах, снежный ком событий, оставляя за собой черную сырую землю. А ведь его даже предупреждали! В последнем разговоре с начальником были сказаны все слова и даже названы сроки, когда слепленный чьими-то руками снежок покатится с горки, увлекая с собой все, что окажется на его пути. И если бы он не был глух и самоуверен тогда, все можно было бы предусмотреть и не допустить того, что изувечило Катю, переломало их только начавшуюся жизнь…
Он сам во всем виноват!
«Мангумы» оказались ребятами куда более смышлеными и понятливыми, чем высокомерно считал Негодин. И тут он тоже ошибся, ошибся непростительно.
Ребята не стали тратить, как он рассчитывал, бешеные деньги на юридическую и информационную войну с государством. Они просто смылись в Лондон, где давно уже в роскошных квартирах жили их семьи, а потом быстренько продали свои доли акций в холдинге. Причем продали не просто так, а тем структурам, которые были ближе к власти. То есть оказались выше и обид, и принципов. За что и получили не жалкие отступные, а самую настоящую рыночную стоимость. Получили на всю оставшуюся жизнь.
Сам же холдинг, из которого после бегства «мангумов» хладнокровно вывели самые вкусные активы и на который, правда, тут же навесили дикие штрафы за неуплату налогов, захирел, но выжил. В руководство пришли другие люди, и они вполне адекватно восприняли новые, уже цивилизованные правила игры. О политике и думать перестали.
Руководителем Службы безопасности стал мордатый комсомолец лет пятидесяти Костя Жбанов. У него был весьма скромный опыт работы в органах, куда он попал накануне их окончательного развала, но в душе он был верным воспитанником комсомола, в структурах которого провел свои лучшие годы. Он принадлежал к той когорте высших комсомольских начальников, которая собиралась каждый год в день рождения комсомола в тесном кругу. Изрядно, по-комсомольски, выпив, они со слезами на глазах орали потом свою любимую песню «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!» и объясняли друг другу, как много хорошего было в комсомоле и как они счастливы, что провели там свою молодость.
Смотреть в эти минуты на их распаренные коньяком и кровяным давлением давно уже не молодые лица было и смешно, и грустно. Негодин знал, что эти люди, так забавно и страстно поющие, такие безобидные и симпатичные на вид, на самом деле составляют что-то вроде тайного ордена, члены которого всячески поддерживают друг друга. И ему это даже импонировало. Но то, что поведал вскоре мордатый Костя Жбанов всем сотрудникам Службы безопасности, привело его в ярость.
Во-первых, Жбанов объявил, что функции Службы безопасности урезаются, упрощаются. Больше никаких войн с государством, никаких тайных операций, никаких силовых и прочих воздействий на конкурентов. Все эти вопросы теперь решаются полюбовно во властных кабинетах. В связи с этим резко снижаются расходы на содержание Службы, а соответственно и оклады сотрудников.
Во-вторых, холдинг в его нынешнем состоянии не сможет и не будет защищать тех, к кому будут предъявлены какие-либо претензии со стороны правоохранительных органов, связанные с предыдущей деятельностью «Мангума», когда считалось, что закона нет и потому все можно…
Злость и ненависть душили Негодина, когда он вернулся вечером домой от Кати. Пусть его новые хозяева живут в мире с государством, он вовсе не против. Но почему жертвой новой политики должен стать он? А значит - и Катя! Как же могло случиться, что они с ней оказались главными жертвами в этой сваре, которую начал своим выступлением Ампилогов? Как он мог это допустить? Почему был слеп? Какой-то замшелый комсомолец извещает, что его сдадут при первой же опасности и по первому же требованию!.. Ясно же, что от него хотят избавиться, что он теперь там никому не нужен. Скоты, неблагодарные скоты! Поступить с ним так!
Ярость туманила сознание, путались мысли, в глазах плыло белое, почти неразличимое на снежном полотне подушки лицо Кати…
Но на какие-то моменты способность смотреть на ситуацию хладнокровно возвращалась к нему, и тогда оставалось признать, что он сам виноват во всем. Он был слишком самоуверен. Он обнаглел и забыл об осторожности, обуянный и ослепленный гордыней. Поразительно, но он, Негодин, просчитался во всем, по всем пунктам! Он был убежден, что «мангумы» начнут долго и нудно бодаться с властью при поддержке зарубежных покровителей, а они тут же соскочили, сделали ноги, и все его расчеты хорошо заработать на полях сражений оказались пшиком. Он не думал, что государство будет действовать так решительно, плюнув на обычные опасения по поводу того, что скажут там, за бугром, а оно действовало именно так…
И еще - главная, непростительная, чудовищная ошибка! Будто ослепнув, он не заметил перемен, которые принесло время. Он проморгал их. Не допер, что в новые времена одиночки вроде него никому не нужны и не дороги. Нужны люди, принадлежащие к стае. Живущие по ее законам. И тогда стая может выручить. Нужны свои. Но чего ради ей спасать чужака? Чего он окрысился на Жбанова? Если подумать трезво, на кой он, Негодин, вместе со всеми своими способностями ему сдался? Чего ради Жбанов должен за него держаться? Если ему будет выгоднее или просто удобнее и спокойнее сдать его? И будет это не подло, а очень даже умно. Ведь тем самым они окончательно открестятся от прежнего «Мангума», очистятся от его грехов и станут еще белее и пушистее…
Но потом на него снова накатывали злоба, гнев, обида. И простая мысль - если они со мной так, то и защищать себя он будет любой ценой. Тут уж не до чистоплюйства. Потому что есть Катя, и он не может оставить ее одну. Что с ней произойдет, если с ним что-то случится? Это он представлял себе прекрасно. Ее выкинут из клиники, отвезут в какую-нибудь затрапезную больницу с пьяными санитарками, вымогающими у больных деньги, с врачами, забитыми и опустошенными нищетой… Не было сил представить, что там с ней могут сделать!
И еще этот Цапцын! Он, видите ли, был в Катю влюблен в юности. Но тогда ему ничего не обломилось, и вот теперь она оказалась в его распоряжении. Пусть беспомощная, да практически и неживая, но принадлежащая теперь ему одному безраздельно. Разговаривает он с ней подолгу. Извращенец проклятый! Как был в детстве ненормальным, так им и остался! С отвращением он представлял себе, как Цапцын садится рядом с Катей, берет ее за руку, что-то шепчет, склоняясь над ней. Больной извращенец. Но забрать Катю оттуда он пока не может!
От злобы и бессилия у Негодина спазматически перехватывало горло. Он словно со стороны увидел, как у него, словно при сильной боли, расширились зрачки, услышал, как скрипнули зубы.
А потом будто кто-то выдернул заслонку, перекрывшую артерии, кровь хлынула потоком вниз, и голова его стала легкой и ясной. И он сразу понял, что ему надо делать, как спасти и себя, и Катю.
Глава 19
Вергельд
19
Цена человека в германских варварских правдах. Возмещение за убийство свободного человека, предлагаемое в качестве замены кровной мести.