Ярославль. Сорок тысяч слов о любви
Шрифт:
Вода горячая.
Чаю не было.
И хлеб чёрный.
Ничего вкуснее не ела никогда.
И тогда я увидела его портрет.
Фотокарточка в рамке на стене.
Коля там был такой красивый.
И я, озоруя, сняла его.
Взяла и не отдала.
Сказала, он всегда будет со мной.
А Коля только смеялся…
Назад я одна шла.
Утро уже было.
Город пустой – воскресенье.
Трамваи ходили через мост.
А у меня денег не было на трамвай, я бежала.
Будто летела.
И портрет в руках.
Да побоялась с портретом
Вещей своих не было, даже спрятать некуда.
Смотрю – чердак открыт.
Я и залезла.
Под стропило сунула.
Хотела вернуть.
Паузы во фразах становились всё дольше. Бабушка будто бы задыхалась. Говорить так много было ей тяжело, но и Вере, и Годунову было очевидно, что она хочет всё досказать.
– Следующим днём, девятого июля, всё Колино училище поехало за Волгу. Работать в колхозе. Их погрузили на баркас. Баркас отплыл от берега, а мимо плыл пароход. Капитан решил пошутить и дал ходу. Поднял волну. Баркас был перегружен и перевернулся. Девяносто восемь человек погибли.
Коля погиб.
Я долго не верила. Он должен был выплыть, сильный был. Может, других спасал и сам утонул. Но тела не нашли, многих не нашли. На Туговой горе хоронили, в братской могиле. Молодые всё парни. Страшно. И я долго верила, что он живой.
Бабушка замолчала. Они ждали. Наконец Вера прервала затянувшуюся паузу.
– Почему ты не забрала портрет?
Бабушка не отвечала, словно не слышала. Вера повторила вопрос.
– Мы уехали снова в Ягорбу… Из-за меня. Я была беременна.
– Николай – мой дед?
– Да.
– Но у тебя же был муж.
– Потом. Из Ягорбы. Мы вернулись, отец вернулся, вступили в колхоз. Саша раньше на вечеринах всё ко мне садился в серёдки. Да я не любила его. А как узнал, что я вернулась с животом, предложил выйти замуж. Я не хотела, не верила, что Коля погиб. Но мать заставила. И отец. Тогда нельзя было одной рожать.
– Но потом же ты жила в Ярославле. Почему потом не забрала?
– Столько лет прошло… Война. А Коля у меня всегда словно перед глазами стоял. А теперь нет. Забыла. Хоть бы взглянуть на него разок.
Бабушка лежала, приоткрыв рот, а Вера и Годунов сидели, не смея шелохнуться. Наконец, Годунов показал взглядом на дверь, и Вера кивнула.
– Увидимся в депо, – шепнул он ей в дверях.
Лиза
Города сложены из историй. Множества историй, коротких и длинных, радостных и печальных, достойных великих книг и не достойных даже милицейского протокола. Они влетают в дома и вылетают из них, как дым из трубы.
После случайной встречи Годунов не переставал думать о девушке из двора с каштанами. Он почти не запомнил её лица, но расплывчатый образ то и дело всплывал в памяти, будто кто-то подсовывал под нос карандашный набросок. После учёбы Годунов теперь не искал компанию, а бесцельно шатался по улицам. Как-то раз он очнулся перед старинной стеной и в сладком предчувствии шагнул в калитку. Каштаны давно отцвели, только старый москвичонок все так же грустил на столбиках из кирпича.
Двор был жилым – келейный
Зачем он ушёл тогда, чего испугался? Но разве так уж велик Ярославль? И так ли много мест, где водят экскурсии? Годунов решил – он найдет девушку, и будь что будет.
Теперь каждый день после лекций он шёл на набережную, к церкви Ильи Пророка, к Вечному огню, не забывая, конечно, и Афанасьевский. Доходил и до Иоанна Предтечи, с его пятнадцатью главами и колокольней, за которой дымила труба завода – казалось, колокольня покуривает. Поиски не давали результата, но Годунов ещё не умел страдать.
Заодно он приглядывался, прислушивался к городу. Оказалось, каждая улица, каждый дом, каждая деталь что-то говорят о живших когда-то людях, об их привычках, делах, надеждах. Сначала рассказ был как сбивчивый шёпот, но с каждым разом Годунов различал его все чётче.
Он научился проникать без билета в музей-заповедник, тихонько смешиваясь с большими группами туристов. Там, в бывшем Спасском монастыре, можно было сидеть на скамейках с книжкой или конспектами, пить чай из пластиковых стаканов в кафе или даже пронести с собой пиво, купленное на собственные деньги – с первого курса он работал дворником на улице Кирова.
Иногда он покупал билет на звонницу, поднимался по узким тёмным лестницам на смотровую площадку и любовался городом, потягивая ярославское пиво из жестяной банки. Музей был лучшим местом для засады. Почти каждая группа заходила сюда, значит, рано или поздно юная экскурсоводша появится.
Мысленно он репетировал встречу, представлял, как прибьётся к туристам, а после завершения экскурсии расскажет свою легенду – попросит помощи в поиске одного дома в Ярославле. В начале девяностых многие копались в своих семейных историях. Вот и он придумал, что ему нужно найти родовое гнездо.
Он подыскал этот дом, двухэтажный особняк на улице Терешковой. У входа торчали из асфальта два покосившихся гранитных конуса – такие столбы-отбойники когда-то защищали пешеходов от извозчиков. Об этой примете, якобы сохранённой семейным преданием, он и собирался поведать при встрече. Помочь девушка не откажется, найти дом по единственной детали трудно, и у него будет время вызвать ответные чувства. В то, что это удастся, верилось интуитивно и безоговорочно. Поиски длились уже месяц. Он не переставал думать о ней и на лекциях в университете, и во время прогулок, и на дворницкой работе.
На работу Годунов старался выходить пораньше, часов в шесть. Не хотелось, чтобы знакомые увидели его в замызганной стройотрядовской курточке, брюках от костюма с заплатой на колене и серых от въевшейся пыли ботах. И ещё ему нравились ярославские рассветы, когда небо прохладно-голубое, и солнечные лучи только начинают отогревать золотые кресты и рыжеватые крыши домов.
В то утро он заметал мусор на совок – самая неприятная, неудобная процедура, и вот, когда он разогнулся, держа наперевес лопату, полную пыли, окурков и обёрток, он и заметил Лизу.