Ярость
Шрифт:
Но он их все проглотил.
— Прошу прощения, мне не следовало так говорить.
Фальк покачал головой с миной, четко говорящей о том, что, по его мнению, следует, скорее, вести себя так, чтобы потом не нужно было бы и извиняться. Логический выбор.
— А о чем конкретно шла речь? Если можно спросить…
Шацкий вновь пожал плечами.
— На самом деле — ни о чем. Вы поработаете немного и сами увидите, что некоторые приходят сюда, словно к психотерапевту. Ей лично никто ничего не делает, ребенку никто ничего не делает, а она боится. Но, на самом деле, она рассеянная. А он фантастичен. И он же ее терроризирует, потому что заставляет записывать расходы.
— Типичный случай, — покачал Фальк головой.
— К сожалению.
— Типичное поведение жертвы насилия. Либо женщина слишком рано отреагировала, либо не говорит всего. Скорее всего, второе. Вы отослали ее в «Лучик»?
— Куда?
— Центр помощи семье на Независимости, в пяти сотнях метрах отсюда. Красивая такая вилла, если проезжать мимо.
— Нет.
— Так что же вы сделали?
— Ничего. Она пошла домой.
— Это такая шутка?
Шацкий пожал плечами. Он не понимал, в чем дело. Правда и то, что он никогда в жизни ни над кем не издевался, всегда эту деятельность удавалось спихнуть на кого-нибудь другого.
— Знаете, если верить всем моим преподавателям на тренингах, это и есть типичное поведение жертвы насилия в семье? Не несчастной жены, не рассеянной женщины, а именно жертвы насилия. Она отчаялась настолько, чтобы прийти к прокурору. Но при этом ей настолько стыдно, что всего она не скажет. С одной стороны, она говорит, будто бы что-то не так, с другой — все время талдычит, что это ее вина. Если бы женщина пришла со снятыми побоями в руках, записанными на диктофон криками и календариком, с занесенными туда всеми случаями насилия, тогда нам следовало бы насторожиться. Но в данном случае — все ясно.
— Так что я обязан был, по-вашему, сделать?
— Повести себя как прокурор, а не как бронзовый женоненавистник из прошлого времени.
— Вам прекрасно известно, что без признания жертвы у нас связаны руки, — сказал Шацкий, с трудом сохраняя хладнокровие.
— Почему? Это же не преступление по запросу информации. Наша задача — исключить преступника из общества, даже если преследуемая жена будет рыдать, вцепившись в наши пиджаки, чтобы не делали ее мужу ничего плохого.
— Без показаний доказательный материал не имеет смысла.
— Ну конечно же, имеет. Хороший эксперт примет ее поведение за типичное для психологии жертвы.
— Ваша позиция — это лишенное хотя бы капли реализма эстетство.
— А ваша — это цинизм.
Зазвенел телефон на столе Шацкого. Полиция привезла Монику Найман. Эдмунд Фальк поднялся, закрыл ноутбук и положил его в кожаную папку.
— Мне придется уведомить начальство о вашем поведении.
Он даже не прибавил из вежливости, что сделает это с неприятностью.
— Вы на меня донесете?
— Конечно. Именно в данном случае действует принцип общей превенции. Мы же образованные юристы, если другие узнают, что такая, как вы, звезда была наказана за пренебрежение домашним насилием, это заставит их задуматься. Заверяю вас, ничего личного в этом нет.
8
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ. Моника Найман, девичья фамилия: Броде, родилась 25 марта 1975 года в Ольштыне, проживает в Ставюгуде на ул. Ирисовой 34, образование высшее (польская филология), заместитель директора по вопросам дидактики Университетской библиотеки Варминьско-Мазурского Университета в Ольштыне. Отношение к сторонам: супруга жертвы. За дачу фальшивых показаний не привлекалась.
Предупрежденная об уголовной ответственности согласно ст. 233 УК, показала следующее:
Со своим мужем, Петром Найманом, я познакомилась в феврале 2005 года, тогда я как раз получила в университете тринадцатую зарплату и решила купить на нее поездку в теплые края. Других расходов у меня не было, а зима стояла ужасно отвратительная. Петр был весьма милым и сердечным, произвел на меня исключительное впечатление, он предложил мне такие скидки, что, хотя собиралась в Турцию, в конце концов приобрела тур на Канарские острова, я всегда о них мечтала. Через месяц он пришел в библиотеку с букетом цветов, как раз на мой день рождения. При этом он страшно извинялся, что запомнил дату моего рождения с PESEL[54] и умолял, чтобы я не донесла инспектору по кадрам. Это было весьма забавно, конечно же, я с ним договорилась, встречались мы всегда, как бы сказать, по-дружески. В апреле я полетела в свой тур, он встречал меня в аэропорту Фуэртевентуры. После того мы стали встречаться уже серьезно. В октябре 2006 года мы поженились, в декабре 2007 года родился наш сын, Петр-младший, как раз на день святого Николая. Жили мы в Яротах, одновременно ставили дом на моем участке в Ставигудзе; туда мы перебрались в начале 2009 года. Совместная жизнь складывалась хорошо.
В последний раз своего мужа Петра я видела утром в понедельник 18 ноября текущего года, когда он выходил на работу. Прямо с работы он должен был ехать в Варшаву, а из Варшавы лететь в Албанию. И, если я правильно помню, еще и в Македонию. Сейчас Албанию сильно рекламируют в качестве нового направления, страна становится на ноги, цены низкие, Адриатика красивая. Подобного рода выезды всегда проходят вне сезона, бюро показывают своим лучшим агентам гостиницы и новые места. Выезд должен был продлиться десять дней, но тут я не совсем уверена, это у меня может ассоциироваться с тренингами в Варшаве по новинкам на других направлениях.
Могу признать, что лучшего момента для выезда Петра нельзя было и придумать, причем, по нескольким причинам. С какого-то времени в библиотеке осуществляется отбор фонда, реорганизация каталогов по новым европейским принципам; даже если бы приходилось жить на работе, все равно бы мы не успевали. Опять же, последние недели перед его выездом были мучительными. Петр сам по себе ипохондрик, по причине своей операции на пальце вел себя словно смертельно больной человек. Он отправился на работу, я отвезла сына родным в Шонбрук. В течение всей недели я собиралась работать, а по вечерам смотреть телевизор, и ни о чем не заботиться, кипятя разве что воду на кофе.
Несколько раз мы обменялись с Петром лаконичными эсэмэсками, что все в порядке. Помимо этого, никаких других контактов с мужем у меня не было. Эти десять дней прошли в мгновение ока.
Методы протоколирования были различными; собственно говоря, у каждого прокурора они были свои. Некоторые, например, записывали слово в слово, каждую запинку и каждое ругательство, превращаясь в диктофоны с авторучками в руке. Шацкий подобный метод использовал крайне редко, только лишь в случае, наиболее агрессивных подозреваемых и свидетелей. Из собственного опыта он знал, что потом, в суде, это производит прекрасное впечатление, когда спокойно прочитывает все эти «а-хрен-вы-мне-чего-сделаете» и «я-вас-бля-изничтожу», а обвиняемый при этом все сильнее съеживается. Как правило, он слушал и синтезировал, ограничивая признание самыми важными сведениями и деталями, которые могут иметь значение.