Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

Эме Марсель

Вы скажете, что этот Альфред Ламбюлан несерьезный юноша. Нет, отвечу я, очень серьезный, но просто везучий в любви. И если не брать в расчет удачу, то все мужчины похожи на него. И каждый постоянно верит, что вот сейчас он обнаружит родственную душу в очередной заднице. И при этом никакого намека на чувство социальной дистанции. Правда, дальше своих желаний они ничего не видят, всегда исполнены доброжелательства, всегда готовы идти на любые жертвы, чтобы заплатить за возможность вцепиться в первую попавшуюся юбку. Если бы мужчины, я имею в виду самцов, не получали крепкого воспитания, сдерживающего их желания, они бы скатывались от преступления к преступлению ради краткого удовлетворения похоти, в которой, к счастью, в наши дни не принято признаваться на людях. А в буржуазной среде, несмотря на воспитание, приучившее этих людей к лицемерию, мужская половина, в отличие от женской, не обращает внимания на социальные различия, когда речь идет о том, чтобы соединиться на всю жизнь или на четверть часа. Незамужняя светская женщина не выйдет замуж за человека более низкого сословия, а вот герцог де ля Морсьер женился на дочери консьержа, барон Дольбах женился на девице, подобранной им на улице, аббат Рондо отказался от сана ради юной акробатки, а полковник Лефран ушел в отставку, чтобы взять в жены молодую служанку.

Независимо от того, зарабатывают ли они себе сами на жизнь, обеспечивая тем самым свою независимость, или же просто читают журналы для женщин, пробуждающие в них необоримые инстинкты жестокости и властвования, нынешние девицы сами выбирают себе супругов. Разумеется, и у парней есть такая же возможность, но поскольку они не

способны сделать выбор по приведенным выше причинам, женщины всегда остаются в выигрыше.

Вот как обычно все происходит, причем пример этот характерен для любого возраста. Юноша скромного вида, но с блестящим будущим (диплом политехнической школы, состояние, награды) знаком с дюжиной девушек. Он много занимается и не может выделить достаточно времени на удовольствия, тем не менее он готов в любой из двенадцати признать ту, что предпослана ему навеки. В какой-то день он попадает в объятия Эрнестины и познает с ней жаркие мгновения. Я говорю мгновения, чтобы подчеркнуть, что он не может уделять ей много времени. Со своей стороны Эрнестина тоже занята работой, а кроме нее, Эженом и Виктором — потрясающими парнями: один играет на саксофоне, а другой чемпион в беге с препятствиями. Пока она решает, кто из троих ей подходит, тот, у которого время рассчитано по минутам, осознает, сколь прекрасна Леони Жалавуан, видит, что именно ее ему уготовила судьба, и сливается с ней в поцелуе. Она набрасывает ему на шею поводок и не выпускает из своей ручки. Чтобы покончить с прошлым, она объясняет ему, что Эрнестина — лукавая девица, которая приваживает к себе парней только для того, чтобы они проваливались на экзаменах. Наш труженик дрожит от страха и возмущения. Леони Жалавуан помогает ему повторить тетралхимию. Перед наступлением горячих мгновений она втолковывает ему, что попки других девушек страшно неэстетичны, что одна лишь ее соответствует замыслам создателя. Он же (скромный малый — в любви мужчины, как правило, большие скромники) восхищается ее крупом, восхищается всем остальным, причем до такой степени, что сомневается, заслужил ли он счастье принадлежать ей. Он начинает верить в Бога, ибо не видит другого способа объяснить причину того чудесного, что с ним приключилось. Леони активно способствует тому, чтобы он продолжал так думать и дальше. Она плетет вокруг него паутину привычек и устраивается так, чтобы, когда дорогой мальчик поднимет глаза, взору его всегда представал ее (Леони) круп. Однако шедевр Леони Жалавуан заключается в том, что ей удалось сублимировать в сознании Элевтера (я еще не говорил, как его зовут?) объединяющую их связь, превратив ее одновременно в материю его сознания. Для этого ей не потребовалось больших усилий, потому что она искренне говорила ему такое: «Никто не любил тебя так, как я…», «Если кому-то из нас двоих суждено гнить от проказы, я хотела бы, чтобы это был ты, так как от этого я буду любить тебя еще больше…», «Наша любовь выше физической…», «Даже если мы умрем, я чувствую, что любовь наша не пройдет…», «Я взвешиваю все на весах нашей любви…». Стараясь быть приятным, Элевтер говорит: «Ты совсем, как я. Я чувствую то же самое». В итоге он начинает в это верить и любить, как любят женщины, т. е. серьезно, прочно. Предположим теперь, что он попадает в полночь на улицу Пигаль, встречает там Нану-Близоручку, которая вкрадчиво шепчет ему: «Пойдем со мной, дружок». Да как раз в тот момент, когда совесть его задремала. Как назло, Нана-Близоручка чертовски здорово сложена, сексуальна, как мало кто другой, и наш Элевтер чувствует томление в груди, и мурашки бегают у него по телу. Но к счастью, почти в этот же миг в сознании его звучит сигнал тревоги в виде вдруг возникшего крупа Леони, и он уже с неловким чувством смотрит на заднюю часть тела Наны-Близоручки и вздыхает, переходя на высокомерный тон: «Ох уж эта мне покупная любовь, какая тоска», но при этом не задумывается, что не очень-то уместно говорить «покупная» о любви, которой он по этому случаю придает непривычное значение. Впрочем, это неважно, он выходит победителем из испытания, он гордится собой и восхищается Леони Жалавуан за то, что она смогла ему внушить в отношении такой малой опасности весьма возвышенные чувства и мысли. Двадцать лет спустя у них двое детей, холодильник, машина заграничной марки, Библия в хорошем издании, орден Почетного легиона и несколько сервизов. А вот что Леони рассказывает детям о себе и своем муже: «Мы познакомились в пансионе Лидуар. Элевтер не обращал никакого внимания на девушек. Он был юн, красив, с усиками. Однажды в столовой он взглянул на меня, и я вдруг покраснела. Он ничего не сказал, но я уже в то мгновение поняла, что он избрал меня». Однако, и вряд ли это стоит повторять, мужчина не выбирает. Он хватает всех женщин, которые попадаются под руку, пока одна из них, а может быть, та, о которой он и думать не думал, не решит стать его женой или официальной любовницей, т. е. выберет его. Разумеется, бывают исключения, и каждый считает, что с ним так и случилось. И все же есть, хоть их и мало, мужчины, которые сами выбирают себе любовницу или супругу (естественно, исключая браки по необходимости, стоящие особо). Слишком заносчивые или слишком робкие, чтобы соглашаться на первое попавшееся, они останавливают свой выбор на женщинах, отличающихся либо красотой, либо происхождением, либо состоянием. В таких случаях единственное, чем они рискуют, это потерпеть фиаско.

Меня зовут Пьер Мебле. Мне двадцать семь лет, и я очень богат. Бесполезно заливать мне всякие байки. Когда я хочу какую-то девицу, я целую ее и хватаю за ляжки обеими руками. Поскольку намерения мои ясны, недоразумений не бывает. Я, однако, держусь настороже и разрываю отношения недели через две. Будучи единственным сыном, я не хочу, чтобы фамилия Мебле исчезла. И потому решил жениться. Походив по всяким приемам и хорошенько понаблюдав, я остановил свой выбор на Элен. Она красивая, на вид благоразумная, отец — офицер, и в семье пять дочерей на выданье. Я прошу ее руки. Родители в восторге. Торжественное венчание в церкви Сент-Оноре-д’Эло. У Элен, несмотря на религиозное воспитание, темперамент, как у вулкана. Она постоянно бросается на меня: груди вперед и вся мокрая снизу. За полтора месяца я похудел на семь килограммов. Мне становится страшно, и я начинаю беречь себя. Она заводит любовника. Я, как влюбленный супруг, унижен и сильно ревную. Иду к тестю. «Черт возьми, — говорит он, — ты не в состоянии справиться с женой?» Я умоляю ее, кричу ей о своей любви и страданиях. Ласково говорю ей о ее лучших в мире глазах, об атласной коже ее груди. Она распахивает пижаму: да вот же она, моя грудь. Она думает, что любовь — только это. Сегодня вечером она у своего любовника, а я сижу один в нашем особняке. Пишу комиссару полиции: «Господин комиссар, больше не могу так жить. Выпускаю себе мозги». Подпись: Мебле.

Если бы мне пришлось объяснять очень наивным детям, что такое любовь, я не стал бы обращаться за помощью к философам, прозаикам и поэтам, да, к поэтам вообще ни за что, ибо об этом мало кто знает, а поэты отличаются возмутительной чувствительностью. Я бы научил этих наивчиков петь песни о любви, но не эти пошлые песни о похоти и совокуплении, а старые песни, в которых влюбленные, несомненно бесполые, полны света и разума, а любовь воплощается в поцелуе кончиков губ, а еще лучше — в поцелуе пальчиков. Мне скажут, что я не много в этом соображаю, что эти песенки, даже если допустить, что они приятны, абсолютно банальны и лишены какой-либо поучительной ценности. Я же, напротив, считаю, что эти песенки, поскольку в них поется не о плотских удовольствиях, не о размерах ляжек, а больше о светлой душе, прекрасно выражают ту истину, что никогда желание не совпадет с любовью, что бы об этом ни думал сам влюбленный. Есть, к примеру, женщины, у которых по два любовника сразу — один для любви, другой для удовольствия, причем ту ситуацию можно сравнить с не менее показательной, когда женщины часто ревнуют мужа или любовника, которого не любят, и я говорю об этом потому, что ревность очень часто считается продолжением любви.

Когда же своими песенками я внушу моим наивчикам нужное понятие, когда они почуют носом и попробуют руками все эти вещи в их хрупкой реальности, я широко раскрою ворота. Я хочу сказать, что подойду к классной доске и напишу белым по черному да еще и подчеркну цветными мелками два слова: «Вывод

Карреля», а под ними белым мелом: «Обеспеченные девушки Никогда не влюбляются в молодых людей, стоящих ниже их на социальной лестнице». Тут я кладу мел и даю время устояться тишине, затем поворачиваюсь к моим наивчикам и говорю им: «Дорогие дети, вам сейчас одиннадцать-четырнадцать лет, и перед тем, как сбудутся ваши мечтания, направленные на то, чтобы завалить на кровать какую-нибудь завалящую девчонку, либо забраться под юбку молочнице, либо растаять от неги с каким-нибудь небесным созданием, вы будете много думать о любви. Пообещайте же себе уже теперь никогда не забывать о выводе Карреля, о котором никто другой не станет вам напоминать, ибо ни врачи, ни писатели, ни психоаналитики, ни философы, ни поэты, ни экономисты не намерены вглядеться в откровение, которое заставило бы их пересмотреть тысячу вопросов, устоявшиеся и уважаемые взгляды, а также сжечь кучу книг, на которых они строят свой комфорт и репутацию. Впрочем, вам не следует эти выводы утрировать. Например, не надо их понимать так, что женщины любят, кого хотят, или что они дьявольски искусны в любви. Если же вы хотите опираться на правило более практического свойства, чем предложенные мною „Выводы“, можете сказать себе, что женщины устроены так, что любовное чувство им могут внушить только те мужчины, которые принадлежат к определенной социальной категории или, по крайней мере, представляются им таковыми. Старайтесь видеть мужчин такими, какими они есть, похожими на толстого мохнатого шмеля, случайно залетевшего в дом и натыкающегося на окна, на мебель, пока хозяйка дома не прихлопнет его тряпкой. Точно так же они натыкаются то на блондинку, то на брюнетку, безразличные к тому, что те не откликаются ясно и прямо на их инстинкт самца, в общем, безразличные, а лучше сказать, слепые или полуслепые. Проведите эксперимент. Когда ваш друг Тонтран вернется с очередной попойки в высшем свете, спросите у него, как выглядит мадам Ортамбуа и баронесса Эмнедокль — последние две женщины, которыми он интересовался на вечеринке. Об одной он скажет, что она блондинка с вот такой грудью, великолепными бедрами, а о второй — что у нее такие ноги, каких ему еще не приходилось видеть. Больше он ничего не сможет поведать. Мадам Ортамбуа на самом деле крашеная блондинка, и он не заметил ни форму ее лица, ни цвет ее глаз, ни цвет платья, он не заметил даже знаменитое колье из изумрудов, доставшееся ей после первого брака с известным боксером Джефом Дуду. Что касается баронессы Эмнедокпь с ее во всех отношениях замечательной красотой, туалетами и украшениями, то из ее особы он заметил только ноги. Пока какая-нибудь женщина не заарканит его, не сделает своим любовником или мужем, весь мир женщин будет казаться ему лишь скопищем грудей, ляжек, лодыжек, животиков (женщины, вы, которые мчите свое воображение, чтобы быть красивыми, вы, которые мечтаете о великолепных платьях, о мехах и драгоценностях из тысячи и одной ночи, о каменьях роковой женщины, о кроваво-красных рубиновых диадемах, знайте, что мужчины не способны видеть все эти красоты, что под этими вашими приманками они ищут лишь тело, кожу, волосы). Дорогие дети, надеюсь, что я достаточно постарался, чтобы вы поняли теперь, как „Выводы Карреля“ помогают нам четко видеть линию раздела между мужчинами и женщинами. Если же вы — наивная девочка, ваша роль влюбленной особы ясно просматривается в довольно благоприятной, в общем, перспективе: однажды вы полюбите мужчину, чье ремесло покажется вам надежным для будущего, а он, которому вы покажетесь не более и не менее соблазнительной, чем остальные, попытается затащить вас и себя в постель, не заглядывая вперед. Вот тогда-то вам придется учиться принимать себя всерьез и убеждать его, что совершается нечто огромное. После того как вы подходящим образом выдрессируете его, научив пользоваться благородными и поэтическими выражениями, говоря о всем, что касается вашей любви, вы сделаете из него искреннего и целиком преданного влюбленного и осуществите то, что обычно называют союзом двух душ. Не ослабляйте эту языковую атаку, благодаря которой вы будете говорить о самых мелких интересах вашего супружеского сообщества по меньшей мере элегантными и, если возможно, возвышенными словами. Доверчивые самцы охотно ловятся на красивые идеи, следовательно, задача ваша будет несложной, однако старайтесь держать „своего“ в напряжении, постоянно подпитывать словами то восхищение, которое вы вызвали в нем и которое привело к столь гармоничному союзу.

А теперь я обращаюсь к наивным мальчикам. После того, что я говорил девочкам, дело покажется вам трудным и стеснительным, по крайней мере, на первый взгляд. Да, такова ваша доля — порхать, искать добычу, трепыхаться, пока какая-нибудь красавица, а может и уродина, не выберет вас и не превратит в дрожащего влюбленного, в услужливого рыцаря, в человека, слова которого не стираются из памяти, в непревзойденного мастера красивых чувств. Конечно, ваша роль в семейной жизни не самая блестящая. Зарубите себе на носу, что говорит народная мудрость мужчинам: „Брак — это лотерея“. Считайте себя счастливыми уже потому, что жена ваша не съест вас после бракосочетания, как это случается с самцами других видов. Разумеется, вы являетесь частями союза двух душ, и вам будет унизительно думать, что одна из них — ваша, практически лишенная свободы выбора, конфискована другой. Но успокойтесь, в нашем мире принято делать вид, что выбор был сделан вами. Могут сказать, например, что вы же попросили руки девушки, а значит, и выбрали ее, а потом уже взяли ее в жены. Что бы ни утверждали о стремительных изменениях в положении слабого пола, вряд ли близок тот час, когда девушки будут просить руки юношей, да и зачем? Ведь они и так ее получают. Но больше всего способствует поддержанию иллюзии то привилегированное место, которое отведено вам в супружеской жизни. Вы — глава семьи, вы держите в своих руках власть, вы оцениваете качество вин, вы навязываете семье ваши политические взгляды, вы — хозяин у себя дома. Ваша жена и дети восхищаются вами. Никому и в голову не придет, что вы были когда-то взбалмошным гулякой, бегали за красотками и подцепливали их, не подозревая, что одна из них сделает вас этаким безупречным супругом, почитаемым всей семьей. Такая завидная судьба стоит того, чтобы забыть о маленьком унижении».

XI

Дела, которые мы изучали с Жоселиной, ничего нового не давали. Мы могли лишь убедиться лишний раз, что Келлер располагает широкой свободой выбора новых работников и продвижения их на более высокие посты, хотя, в принципе, ничего не делалось без согласия Лормье. К тому же у меня возникли сомнения, действительно ли Лормье так невыгодно, что руководящие работники СБЭ полностью преданы (если взять худший вариант) Эрмелену. Исход битвы за власть, которую они вели между собой, зависел не от качества работы персонала — на каком бы уровне он не находился, — а только от акционеров, и выливался в итоге в вопрос денег.

— Все не так просто, — сказала мне Жоселина. — Президенту важно помешать другим акционерам объединиться против него. Эрмелен же работает именно в этом направлении. Он старается поддерживать хорошие отношения с акционерами, используя для этого различные возможности фирмы. Вот вам пример. СБЭ выпускает спидометры, и один из наших акционеров — голландский концерн, занимающийся тем же самым, — хотел бы вытеснить нас с бельгийского рынка. И вот Эрмелен, чтобы оказать им такую услугу, мог бы, сговорившись с одним из коммерческих директоров, сократить наш экспорт в Бельгию. А та проверка разных служб, которой мы занимаемся, касается только результатов, то есть уже свершившихся фактов.

Одетта, занятая как раз одной из таких проверок, оторвала голову от бумаг:

— Ты можешь добавить, что очень трудно выявить хорошо спланированную диверсию. Теперь вы понимаете, Мартен, почему нам так важно иметь на местах надежных людей.

Я раскрыл последнюю из шести папок, которые мы вчера унесли от Келлера. Это было личное дело некоего Максима Андрито. Первой в нем лежала анкета, такая же, какую заполнил и я при поступлении в СБЭ. В ней значились, как и положено, фамилия и имя родителей.

— Смотрите-ка, — сказал я Жоселине, — у матери этого Андрито девичья фамилия Элеонора Дюбуа.

— И что из этого?

— Вам это может показаться глупостью, но вчера в отделе кадров Келлер, если вы помните, показывал нам большую картотеку, и я посмотрел одним глазом на карточку Эрмелена. Его мать зовут Луиза Дюбуа. Я запомнил это потому, что подумал: Дюбуа — все равно, что Дюпон.

Анжелина, наша маленькая секретарша, рассмеялась, а Жоселина заметила, что таких Дюбуа на улице хоть пруд пруди. Одетта пристально смотрела на меня.