Ящик Пандоры
Шрифт:
– Ничего. – ответила я. Мне, если честно, тогда было не до Верки с её проблемами. Мне только что принесли похоронку на мужа, и я осталась одна с двумя дочерьми.
– Как это ничего?! – заверещала сестрица.
– Так. Если ты попытаешься их разлучить – то всё будет только хуже. Сын тебе этого не простит. Ещё пить начнёт, не приведи Господи, или на наркоту сядет.
– Нет! Только не это! – простонала Верка, – Но и жениться на ней… Она же нам ровесница!
– Ну и что? Пусть женится. Потом разведётся. Пусть лучше разведётся и скажет «Мама, прости, ты была права!», чем потом, спившийся и сколовшийся, будет вас с отцом обвинять, что вы ему жизнь поломали и не дали жениться на женщине его мечты.
– Хреновые у него мечты. – сказал подошедший Феликс, который, оказывается, слышал весь наш разговор тогда.
– Не твоё дело! – взвилась
Стас, сделал тогда всё по-своему и женился-таки на Марго. Но жить с ними под одной крышей Веруня не позволила и «молодые» переехали к бабуле, где к тому времени обосновались мы с девчонками и невесть откуда свалившийся на наши головы Феликс. Феликс приходился нам каким-то очень дальним родственником, настолько дальним, что бабушка даже не сразу сообразила о какой ветви нашей многочисленной родни идёт речь. Когда-то давным-давно, то ли ещё до революции, то ли сразу после какой-то из наших общих родственников переселился в Туркестан, да так там и осел, обзаведясь семьёй и потомством. Последовавшие затем потрясения жизни – как-то революции, войны и репрессии оборвали родственные связи и Феля, приехавший в конце «лихих 90-х» в Питер из солнечного Чарджоу, отыскал бабушку каким-то чудом. С собой он привёз только чемодан, набитый дынями и старую спортивную сумку. Мы потеснились и стали жить в просторной четырёхкомнатной квартире на Петроградской стороне все вместе. Мы с мужем, который по долгу службы вечно пропадал в многочисленных «горячих» точках, которые множились на просторах бывшего Союза как грибы, наши дети, мои родители, бабуля и Феликс. Фелька вскоре после приезда устроился на работу официантом в какой-то кабак, но, где-то через полгода, его избили на улице, украли куртку, а вместе с ней – все деньги и паспорт. Паспорт у него, кстати, был туркменский. И стал наш Феля «человеком-никто». Ведь для того, чтобы получить новый документ, удостоверяющий личность, ему надо было выехать из России, а выехать без документа он не мог. С работы его выгнали, и теперь он перебивался какими-то случайными заработками. Уходил на работу ближе к вечеру, возвращался почти под утро, но деньги приносил исправно.
А теперь к нам присоединились ещё и Стасик с Марго. Со временем тихий компьютерный мальчик Стас помирился с родителями и те воленс-неволенс примирились с его выбором. Только Верка иногда стенала, что с Марго у сына вряд ли будут дети, а она «желает нянчить внуков»!
Из раздумий меня вывел вопрос Феликса:
– А что такое Караваджо?
– Не «что такое?», а «кто такой?» – поправила я, – Художник был такой.
– Ну откуда в их азиях-узкоглазиях Караваджо? – ехидно спросила Верка, – У них там кроме ишаков с верблюдами больше и нет ничего!
– Почему? – обиделся Феликс, которого Верка за что-то невзлюбила и не упускала случая «опустить» прилюдно, – У нас там Бактрианское царство было. Древнейшая цивилизация. И Парфянское тоже. Александр Македонский…
– Да потому, что чурки были, чурками и остались! Кормили вас, поили, людей из вас делали! – завела Веруня свою любимую песню под названием «Такую страну развалили!», словно виновным в развале Союза был лично Феликс.
– Мам, не начинай! – попросил Стас.
– Причём здесь это? – спросил Феля.
– Заткнитесь оба! – рявкнула я.
Глава 2. Мемуары
На экране крашеная блондинка в платье, беспощадно обтягивающем лишние килограммы, пыталась выдавать глупость за собственное мнение. Я подумала, что глупость тоже может быть мнением. В конце-концов, как сказал Конфуций – это «не отсутствие ума, а другой ум». Вполне политкорректно и в духе нашего беззубого времени. Интерьер блондинкиного дома был соответствующий. Комнаты были тесно заставлены позолоченной мебелью, обитой полосато-матрасной тканью. Судя по закадровым пояснениям – блондинка была писательницей. А точнее – производительницей «литературного фастфуда», каковой «фастфуд» позволял дамочке зарабатывать на хлеб с маслом. И неплохо позволял.
– Что это за хня? – на кухню, где я возилась с ужином – была моя очередь готовить, – заглянул Феликс, – Очередных дебилов смотришь?
– Да это покруче твоих «пельменей»! А, главное, в сто раз смешнее! Ты погляди только на этот сияющий ужас!
Фелька оставил «лентяйку», которую, было, схватил, и воззрился на экран. Золочёные интерьеры, понтовая машина и, главное габариты блондинистой обладательницы всего этого великолепия
– Что это?
– Это великая писательница. Властительница женских дум. А так же владелица заводов, газет и пароходов. Между прочим – до сих пор одинока!
– И что?
– Попытай счастья. Правда, она в Москве живёт, ну да это ерунда.
– Какого счастья? – Феля, похоже, не понял юмора.
– Фелька! Тупица! Ты посмотри, какая женщина! Блондинка! Не комсомолка, но вполне себе ничего! Ты предложишь ей своё божественное тело, может – ты и есть мужчина её мечты?! Ты посмотри, какая фигура!
– Какая фигура? Эта жирная обтянутая срака?!
– Ну, не все же такие дохлые, как ты.
Фелька и впрямь больше напоминал узника Бухенвальда.
– Феля! – попыталась воззвать я, но Фелька меня уже не слушал и ретировался из кухни. А вместо него появился Стас.
– Пахнет вкусно! – потянул носом наш компьютерный гений. Стасик был надеждой своих родителей, чуть ли не с начальной школы участвовал и побеждал во всех мыслимых и немыслимых компьютерных олимпиадах, написал несколько программ, одну из которых захотела купить чуть ли не корпорация «Майкрософт». Свою Марго он подцепил на каком-то игровом форуме. Была у него одна слабость – «ролёвки», или, как их ещё называют – РПГ. Во времена моей бурной молодости «ролевики» устраивали тусовки и сейшены на природе, бегая с деревянными мечами по лесам и полям. Я и сама в своё время, до рождения старшей дочери, и какое-то время после, воздала им должное. Меч и костюм до сих пор валяются где-то на антресолях. Теперь всё переместилось в сеть. Уж не знаю – во что они там играли, и в какой момент оба перестали отличать вымысел от реальности, но, похоже, Маргоша, уже не надеявшаяся найти своё женское счастье, пришла в нашу жизнь всерьёз и надолго.
– Стас, ты помогал бабуле писать мемуары?
– Ну да! – Стас попытался стащить со сковородки котлету, – Только не писать, а обрабатывать. Она диктовала, я печатал.
– А где её записи?
– У меня в компьютере! Где же ещё?!
– Можешь мне их распечатать?
– Не вопрос, тётя Слава! Ммммм! Пища богов! А Вам прямо сейчас надо?
– Если можешь, то да.
– Конечно, могу!
Стас принёс мне стопку бумаги – это и были распечатанные бабушкины мемуары.
«Я родилась 25 октября по старому стилю, 7 ноября по новому стилю 1917 года в Петрограде. Мой отец до Империалистической войны был акцизным чиновником, в 1914 году ушёл добровольцем в армию, воевал где-то в Галиции. Мама – Вера Ивановна Томилина, урождённая Острова, русская, православная, окончила Смольный Институт благородных девиц, Николаевскую половину, куда принимали девочек из недворянских семей – купцов, чиновников.
В последний раз отец – Томилин Андрей Александрович, приезжал в Петроград летом 1917 года, после чего отбыл на фронт, и больше мама не имела о нём никаких сведений.
После революции 1917 года в Петрограде наступил голод. Мама, как человек непролетарского происхождения, не получила продуктовый паёк и от голодной смерти нас спасла доброта нашей прислуги – кухарки Феклуши. Она привозила из деревни хлеб, картошку, молоко и, как могла, поддерживала маму и меня.
В 1920 году мама пошла работать учительницей в Единую Трудовую школу на Улице Красных Зорь, так в 20-е годы назывался проспект Кирова, он же Каменноостровский проспект. Эту же школу закончила и я в 1935 году.
Мама прекрасно знала немецкий и французский языки и старалась учить меня. С пяти лет мы с мамой каждый день разговаривали час по-немецки и час по-французски. Мама заботилась о том, чтобы я получила высшее образование, но так как мы были не из рабочей семьи, а считались служащими, то я, для того, чтобы иметь стаж, пошла после 10 класса работать на швейную фабрику. Ездить на работу приходилось к Московским воротам на трамвае. На фабрике была прекрасная самодеятельность, в которой мне предложили участвовать. Так же я посещала кружок стрельбы и радиодела при ОСОАВИАХИМе – так в те годы называлась организация ДОСААФ. Мы все знали, что будет война и жили в постоянной готовности к ней».