Ят
Шрифт:
– Ещё бы! – согласились мы. Но «бы» больше не было. Ни ещё, ни пока, ни потом, ни кровью.
Зато азарт встречался повсюду, но проистекал он не из одних азартных игр, а из других. И вообще: на территории парка развлечений и отвлечений имелась масса разнообразных времяпрепровождений на самый искушённый вкус и цвет: выставок, заставок, приставок, отставок, вернисажей, невернусажей, вернууглем…
О них сообщала куча рекламы со щитов или на щитах. Красовалась безщитовая реклама.
– Зачем нам щиты? – бахвалилась одна реклама. – Достаточно того,
И действительно: рекламный щит зиял огромной раной на теле города. И не только на теле, но и на радио, а также в интернете.
«Ревю» – гласила одна афинша, как объявление. И, кстати, отпечатали её в Афинах, поэтому остальной текст шёл на древнегреческом, и подробностей мы не поняли.
– А чего он ревает? – не понял Том.
– Наверное, ревизии боится.
– А ревизия – точно от слова «реветь»?
– Иногда бывает и так.
«Мимы – мистическое мышление» прочли мы на другой афише. Нарисованный пар в форме привидения выходил из-под приоткрытой крышки на большой, словно котёл, голове и столь же закопчённой. Изнутри.
– Варит котелок, – кивунл Том, дёрнув головой сверху вниз и направо. Может, его паром ошпарило? А-а, он просто хотел прочитать афишу, приклеенную вниз головой. Или вверх ногами? У меня постоянно проблема с верхом и низом одновременного определения. А у вас?
«Тоталитазартор» – гласила реклама. Во весь голос.
– Тотальный азарт? – спросил Том.
Гид кивнул, но как-то неуверенно, как бы про себя.
Одна афиша приглашала на художественную выставку, куда мы и пошли, благо она находилась ближе всех. Пошли ли туда все, я не знаю: они могли пройти дальше, вот выставка и оказалась ближе них.
На художественной выставке все выставленные экспонаты – в том числе и за дверь – были выполнены из худой жести и плохими, некрасивыми жестами. Здесь правили бал лживописцы со мощным идейным вождём Клеветаном. Но бал подправляли рживописцы, ещё со времён Ильфа и Петрова писавшие не только овсом, но и рожью, а также ржавописцы, писавшие исключительно ржавчиной, причём иногда из неражвеющей, не входящей в раж и не завевающейся стали. Бродили и пшивописцы (подражатели Пшишкина, но у них обычно получался пшик) и вшивописцы. И шивописцы, писавшие одного Шиву. Второй напрасно упрашивал, чтобы написали его. А до третьего вообще руки не доходили.
– Жи и ши пиши с буквой «и», – процитировал Том, прочитав краткую аннотацию отмеченных направлений искусства у начала выставки. Что же мы увидим в конце?
Не пройдя и двух залов, мы нарвались, почти у самого входа в третий, на разговор двух мэтров, разглядывавших картину:
– Однотонный цвет.
– Да, тяжеловато.
Том наклонился ко мне и тихо спросил:
– Неужели трёхтонный цвет легче?
– Многотонный легче, – так же тихо ответил я, – здесь происходит вычитание цветов, а не сложение.
– А вон там я видел вычитание, – заметил ТОм.
– Где?! – ахнул я.
– Неподалёку.
Том
Посетители не оправдывали своего названия: выставку посещали плохо, их мы встречали намного реже, чем авторов.
В зале, напоминавшем греческий, выставлялось нечто, напоминавшее скульптуру. Поодаль кругами ходил расстроенный автор – хоть и один, но как бы втроём, в обнимку, но не в ногу и не строем – так он был расстроен. Мы попробовали выяснить, что с ним, и он пояснил, что думал выставить работу на всеобщее обозрение, а оно оказалось посмешищем. И она стояла на посмешище, слегка поворачиваясь из стороны в сторону и покачиваясь вверх-вниз.
– Перепутал подставки? – спросил Том. – Случайно или не знал?
– Так иногда получается, – пояснил Гид. – Просчитался. Не тем считал.
К расстроенному автору подошёл товарищ, и, желая успокоить, сказал, протягивая большое красное яблоко:
– Это тебе в отместку.
Тот молча опустил яблоко в небольшую чёрную кожаную сумочку, притороченную у пояса.
Возле другой скульптуры стоял улыбающийся автор-скульптор. Или скальптор: увиденное напоминало гибрид лысины с задницей.
– Приятно видеть довольного человека, – приветствовал автора Том. Мы с Гидом тоже поздоровались. Друг с другом: вспомнили, что утром так и не сказали друг другу «здравствуйте».
– Что у вас? – осведомился Том, ожидая услышать тривиальное: «а у нас огонь погас».
– Моя отрада, – автор любовно похлопал скульптуру в районе поясницы.
– Вижу. В стиле «ретро»?
– Да. Ныне она почти повсеместно вытесняется кайфом. Сначала её место заняло хобби, потом – увлечение, а теперь остался один кайф, – автор скривился.
Пока мы разговаривали, двое посетителей прошли мимо нас, сетуя и ведя высокоучёные разговоры за ручку, по паре на каждого.
– Регресс ли прогрессирует, прогресс ли регрессирует – всё едино, всё неделимо…
– Атом неделим…
– Атом поделим!
– А как насчёт упорядочивания хаоса или хаотизации порядка?
– Что вы! Их и сравнивать нельзя…
– Не о чем писать… – пожаловался один.
– Тьма тем! – возразил второй. – Пишите о ком-то!
В следующем зале выставка перешла в сущий авангард: растекон плюпился по талду, овсеб клахал на тепст…
Оттуда мы ушли сразу, поскольку ничего не поняли, и вернулись к более внятным вещам.
Например, один маэстро положил в основу своего творчества тоску. Но если устоявшееся мнение утверждало, что крайняя степень тоски – зелёная, то он выдал целую палитру тоск, залитых в воск. Или спектр. Спёк палитру. Но, как выражение веяний века, он окрасил их различными синтетическими красками, причём самых ядовитых цветов: сумаха, болиголова, дурмана.