Яйцо грифона
Шрифт:
– Познер, это ты? Отпусти женщину!
– Какая это женщина, - сказал Познер.
– Ты на нее посмотри - она и не человек даже. Она затронутая.
Гюнтер установил шлем на запись.
– Я все записываю, - предупредил он.
– Еще один удар - и Екатерина это увидит. Честное слово.
Познер выпустил женщину. Она секунду-другую стояла, как оглушенная, потом голос в ПК снова подчинил ее. Она нагнулась, подняла метлу и вернулась к работе.
Отключив шлем, Гюнтер спросил:
– Ладно. Что она сделала не так?
Познер в негодовании выставил вперед ногу и сурово указал на нее.
–
Скафандры под навесом с любопытством наблюдали за спором. При этих словах они разразились хохотом.
– Сам виноват, Вилл!
– крикнул кто-то из них.
– Я же говорил, что надо отводить им больше времени на личную гигиену.
– Подумаешь, малость сырости. Выкипит при первой прогулке в вакуум.
Но Гюнтер не слушал их. Он смотрел на затронутую, избитую Познером, и гадал, почему до сих пор не узнал в ней Аню. Правда, губы у нее поджались, лицо было сведено беспокойной гримасой, как будто заводной ключ у нее в затылке перекрутили на три лишних оборота. И плечи тоже ссутулились. Но все же…
– Мне очень жаль, Аня, - сказал он.
– Хиро погиб. Ничего нельзя было сделать.
Она продолжала водить метлой, все забывшая и несчастная.
Он успел на последний подкидыш смены и на нем добрался до Центра. Приятно было вернуться домой. Миико Езуми решила, что внешние фабрики обойдутся без кислорода и избытков воды, и теперь в скальной нише устроили душевую. К ней выстраивалась длинная очередь, на мытье отводилось всего три минуты, й мыла не было, но никто не жаловался. Кое-кто, чтобы пополоскаться подольше, забивался в кабину компаниями по двое, по трое. В очереди на их счет отпускали грубые шуточки.
Гюнтер вымылся, нашел себе чистые шорты и футболку «Главкосмоса» и пошлепал босиком через зал. Он остановился перед дверью общей комнаты, слушая, как за столом обсуждали самых колоритных тронутых, с которыми сегодня пришлось столкнуться.
– А вы видели Мышиного Охотника?
– А Офелию?
– И Папу!
– И тетку-утку!
Все искренне веселились. В комнате расцветало теплое чувство товарищества, которое склонный к сентиментальности отец Гюнтера называл Gemutlichkeit [6]. Гюнтер вошел.
Лиза Нагенда подняла улыбающееся до ушей лицо - и застыла. На скулах у нее шевельнулись желваки.
– А вот и персональный шпик Измайловой.
– Что?
От этого обвинения у Гюнтера перехватило дыхание. Он беспомощно огляделся. Никто не захотел встретиться с ним взглядом. И все молчали.
Лиза от ярости стала серой.
– Ты меня слышишь? Это ведь ты настучал на Кришну, так?
– Что ты несешь? Что за дурь у тебя в голове, если… - Он с трудом справился с собой. Нет смысла отвечать истерикой на истерику.
– Тебя не касается, что связывает или не связывает меня с Измайловой.
– Он обвел взглядом компанию.
– Вы не заслуживаете, чтобы я вам говорил, но Кришна работает над лекарством. Если какие-то мои слова или действия помогли вернуть его в лабораторию, пусть будет так. Она с надменной улыбочкой спросила:
– А как ты оправдаешься за донос на Познера?
– Я не…
– Все уже слышали! Ты сказал ему, что намерен отправиться прямиком к своей драгоценной Измайловой со своими снимочками на шлем.
–
– А ты знаешь, что сделал Познер?
– Гюнтер погрозил пальцем Лизе.
– А? Знаешь? Он избивал женщину! Аню! Он избивал Аню у всех на виду!
– Ну и что? Он ведь один из нас. Не какой-нибудь вонючий, пускающий слюни пустоглазый тронутый зомби!
– Ах ты сука!
– Гюнтер в ярости потянулся через стол к Лизе.
– Я тебя убью, честное слово!
Он метнулся вперед, и народ шарахнулся от него, началась суматоха. Познер протиснулся к Гюнтеру, встал перед ним, растопырив руки, мужественно выпятив челюсть. Гюнтер кулаком ударил его в лицо. Познер ошеломленно пошатнулся. У Гюнтера заныли костяшки пальцев, но чувствовал он себя на удивление хорошо. Если все вокруг сошли с ума, почему ему нельзя?
– Только попробуй!
– выкрикнула Лиза.
– Я с самого начала поняла, что ты из этих.
Такаини утащил ее в одну сторону, Гамильтон, обхватив Гюнтера за плечи, оттянула его в другую. Двое друзей удерживали Познера.
– Я тобой по горло сыт!
– заорал Гюнтер.
– Дешевка, б… !
– Вы слышали? Слышали, как он меня назвал!
Их, вопящих, поспешно вытолкали в противоположные двери.
– Все в порядке, Гюнтер.
– Бет запихнула его в первую попавшуюся нишу. Он свернулся у стены и лежал, закрыв глаза и дрожа.
– Все уже хорошо.
Но ничего хорошего не было. Гюнтер внезапно понял, что, кроме Екатерины, у него не осталось друзей. Настоящих друзей, близких друзей. Как это вышло? Как будто все вдруг стали оборотнями. Те, кто не потерял разума, все равно были чудовищами.
– Я не понимаю. Гамильтон вздохнула:
– Чего ты не понимаешь, Уэйл?
– Как люди… как мы все относимся к затронутым. Когда Познер бил Аню, рядом были еще четверо скафандров, и ни один пальцем не пошевелил, чтобы его остановить. Ни один! И я тоже такой, что толку притворяться, что я лучше других! Мне хотелось пройти мимо, как будто я ничего не видел. Что с нами происходит?
Гамильтон пожала плечами. Темные короткие волосы, простое круглое личико.
– Я в детстве ходила в довольно дорогую школу. В каком-то классе они нам устроили один из этих экспериментов, которые якобы обогащают личность. Знаешь? Дают жизненный опыт. Нас разделили на две группы: «заключенные» и «охрана». «Заключенным» не полагалось покидать отведенные им помещения без дозволения «охраны», «охрана» получала более вкусные завтраки… все такое. Очень простые правила. Я была в «охране».
Мы почти сразу начали помыкать «заключенными». Мы их толкали, орали на них, заставляли строиться в шеренги. Самое поразительное, что «заключенные» нам это позволяли. Их было пятеро на одного «охранника». И нам даже не было позволено делать то, что мы делали. Но ни один из них не пожаловался. Никто из них не встал и не сказал: «Нет, вы не смеете этого делать». Они поддерживали игру.
А через месяц эксперимент свернули и провели семинар по его результатам: истоки фашизма и тому подобное. Почитай Ханну Арендт [7]. Тем все и кончилось. Если не считать, что моя лучшая подруга навсегда перестала со мной разговаривать. Я, понятно, не могу ее винить. После того, что я сделала.