Языческий лорд

Корнуэлл Бернард

— Букестанес, — я повторил название, как будто никогда его не слышал, но это возбудило мой интерес. Кнут сказал мне, что его жена и двое детей были захвачены, когда ехали в Букестанес. Может, то, что его упомянул Орлюг, было лишь совпадением, но судьба не любит совпадений. Я почувствовал, как по моему затылку побежали мурашки.

— Хороший город, — сказал Орлюг, — там есть горячие источники. Два лета назад я там был и сидел в воде. Боль как рукой сняло.

Я оплатил его щедрость золотом. Он сказал, что его сын повел двадцать

три человека на службу к Кнуту, а я ответил, что надеюсь, что они вернутся назад с победой, и уехал.

— Я мертв, — сказал я Финану.

— Неужто?

Я поведал ему россказни Орлюга, и он посмеялся. Ту ночь мы провели в Честерфельде, поселении, о котором я никогда раньше не слышал, и решил, что никогда больше его не увижу, хотя это было довольно приятное местечко с хорошей пахотной землей вокруг небольшой деревушки, которую, в свою очередь, окружали римские постройки, хотя, конечно, за долгие годы они пришли в упадок.

Великолепное строение с колоннами, которое, как я предположил, служило храмом римских богов, теперь давало кров скоту. Там валялась статуя человека с крючковатым носом, обернутого полотном и с венком из листьев на коротких волосах, и эта статуя явно использовалась как точильный камень, потому что была вся исцарапана клинками.

— Жаль, что это не мрамор, — сказал Финан, пнув статую.

— Иначе ее бы здесь не было, — ответил я. Иногда крестьяне находят мраморные римские статуи, и они высоко ценятся, потому что их можно положить в печь и превратить в известь, но каменные статуи ничего не стоят. Я опустил глаза на ее крючковатый нос.

— Это их бог? — спросил я Финана.

— Римляне были христианами, — ответил за него мой сын.

— Некоторые из них, — добавил Финан, — но думаю, что остальные поклонялись орлам.

— Орлам!

— Мне так кажется, — он взглянул на фронтон навеса для скота, на котором были умело высечены бегущие по лесу полуобнаженные девушки, которых преследовал человек с козлиными ногами.

— Может, они поклонялись козам?

— Или титькам, — сказал мой сын, уставившись на проворных девиц.

— Неплохая была бы религия, — заметил я.

К нам присоединился Меревал и тоже посмотрел на фронтон. Рисунок был хорошо различим в низких лучах солнца, отбрасывавших длинные и резкие тени.

— Когда мы вернем себе эти земли, — сказал он, — мы все это уничтожим.

— Почему? — спросил я.

— Потому что священники такого не любят, — он мотнул головой в сторону длинноногих девиц. — Они прикажут это разрушить. Это ведь язычники, разве не так?

— Думаю, мне бы хотелось быть римлянином, — заявил я, уставившись наверх.

Они засмеялись, но меня охватила тоска. Римские развалины всегда навевали на меня печаль, просто потому, что служили доказательством, что мы неумолимо соскальзываем в темноту. Когда-то на всё это мраморное великолепие падал яркий свет, а теперь мы бредем в грязи. Wyrd bid ful araed. Судьба неумолима.

Мы

купили масло, овсяные лепешки, сыр и бобы и легли спать под изображением обнаженных дев в пустом загоне для скота, а на следующее утро поскакали на запад. Дул сильный ветер и снова принялся лить дождь, а ближе к полудню началась буря. Местность была холмистой, и дорога, по которой мы ехали, превратилась в реку.

На севере сверкали молнии, по небу перекатывался гром, я подставил лицо ветру и дождю и понял, что это Тор.

Я молился ему. Я сказал, что принес ему в жертву своих лучших животных, что сохранял ему верность и что он должен помочь мне, но я знал, что Кнут возносит те же молитвы, также как и его друг Сигурд Торрсон, и боялся, что боги предпочтут датчан, потому что среди них было больше их почитателей.

Дождь усилился, ветер завывал, и некоторые из лошадей испугались ярости Тора, так что мы нашли укрытие под раскачивающимися в буре ветвями в дубовой роще.

Едва ли это можно было считать укрытием, потому что дождь проникал через листву и не переставал капать. Воины вываживали лошадей, а мы с Финаном скрючились у куста терновника на западном краю леса.

— Не припомню такого лета, — сказал он.

— Зима будет суровой.

— Да поможет нам Бог, — произнес он мрачно и перекрестился. — Так что мы делаем?

— Едем в Букестанес.

— Повидаться с колдуньей?

Я покачал головой и тут же пожалел об этом, потому что от этого движения вода потекла мне под безрукавку.

— Может, чтобы повидаться с ее внучкой, — улыбнулся я. — Кнут говорит, что колдунья еще жива, но сейчас она, должно быть, постарела.

Колдунью звали Эльфадель, и все считали, что она обладает большей силой, чем все остальные колдуньи Британии. Когда-то я навещал ее, выпил ее зелье и унесся в сон, в котором она предсказала мне будущее. Семь королей умрут, сказала она, все семеро в одной великой битве.

— Чтобы повидаться с ее внучкой? — спросил Финан. — Эта та, что глухонемая?

— И самое прекрасное создание, что я когда-либо видел, — произнес я с тоской.

Финан улыбнулся.

— А если не для встречи с этим созданием, — продолжил он после паузы, — то зачем нам туда направляться?

— Потому что это путь к Честеру.

— Только поэтому?

Я покачал головой.

— Кнут сказал, что его жену и сына захватили, когда они ехали в Букестанес. А тот старик вчера заявил, что у Кнута там дом, и прекрасный дом.

— И что?

— И то, что у него не было там дома десять лет назад. Он новый.

— Насколько я помню, — сказал Финан, — в Букестанесе нет стен.

Я понимал, о чем он говорит. Я предполагал, что этот новый дом дорог Кнуту, а Финан имел в виду, что он не защищен и потому не так уж дорог, как я решил.

— Там не было стен десять лет назад, — отозвался я, — но теперь они могли там появиться.

— И ты думаешь, что жена Кнута там?