Языческий лорд
Шрифт:
Значит, вместо этого он поведет свою армию по реке Сэферн вглубь Мерсии, и первым серьезным препятствием, на которое он наткнется, будет Глевекестр.
Глевекестр был жилищем Этельреда и самым важным городом Мерсии, хорошо защищенным бургом с высокими римскими стенами, но сколько там осталось людей, чтобы отразить нападение на эти стены? Забрал ли Этельред всех воинов страны, чтобы напасть на Восточную Англию?
Внезапно меня охватил страх, потому что Этельфлед наверняка нашла убежище в Глевекестре. В тот момент, когда люди прослышат
— Так что ты будешь делать, если понадобится послать известия Кнуту? — спросил я Лейкнира, который все еще с опаской посматривал на печь.
— Он велел послать всадников на юг, господин. Сказал, что они его найдут.
Вероятно, это было правдой. Армия Кнута рассеялась бы по саксонской Мерсии, сжигая дома, церкви и деревни, и дым от этих костров стал бы сигнальным огнем для гонца.
— Сколько людей у Кнута? — спросил я.
— Почти четыре тысячи.
— Сколько с ним отплыло кораблей?
— Сто шестьдесят восемь, господин.
На стольких кораблях легко могли разместиться пять тысяч воинов, но они взяли еще и лошадей, слуг и припасы, так что четыре тысячи, вероятно, соответствовали действительности. То была большая армия, а Кнут был умен. Он завлек Этельреда в Восточную Англию, а сам теперь находился в сердце его земель.
Как поступит Уэссекс? Эдуард наверняка соберет армию, но и разместит воинов в своих бургах, опасаясь, что датчане могут ударить на юг через Темез.
Я предполагал, что Эдуард решит защищать Уэссекс, предоставив Кнуту опустошать Мерсию и нанести поражение Этельреду, когда этот глупец наконец-то решит вернуться домой. Через месяц-другой Мерсия оказалась бы датской.
Если бы я не захватил Фригг. То не было ее настоящее имя, но кто его знал, настоящее? Она не могла сказать, а поскольку была глуха, то и вообще могла его не знать. Этельфлед называла внучку Эрцией, но лишь чтобы произвести этим именем богини впечатление на легковерных.
— Ярл Кнут влюблен во Фригг, — заявил я Лейкниру.
— Он как воин, получивший новый меч, — ответил тот, — не может вынести, когда она далеко от его взора.
— Можно не винить его в этом, — заметил я, — она редкая красавица. Так почему же она не отправилась с ним на юг?
— Он хотел, чтобы она была в безопасности.
— И оставил лишь две сотни человек ее охранять?
— Он думал, что этого достаточно, — ответил Лейкнир, а потом помедлил. — Сказал, что есть только один человек, у кого хватит ума атаковать Честер, и этот человек мертв.
— И вот я здесь, вернулся из царства богини Хель, — я пинком захлопнул железную дверцу топки. — Ты сохранишь свои руки и ноги.
Настали сумерки. Мы покинули гончарную мастерскую и направились к центру города, и я с удивлением увидел небольшое строение, украшенное крестом.
— Жена Хэстена, — объяснил
— Он не возражает, что она христианка?
— Он говорит, что неплохо и христианского бога иметь на своей стороне.
— Похоже на Хэстена, — согласился я, — танцевать с двумя женщинами под две разные мелодии.
— Сомневаюсь, что ему нравится танцевать с Брунной, — заявил Лейкнир.
Я засмеялся. Она была ужасно сварлива, эта женщина, крепкая, словно бочка, и такого же размера, с дурным характером, подбородком, похожим на нос корабля, и острым, как клинок, языком.
— Ты не можешь держать нас в заточении! — заявила она, когда мы вернулись в огромный зал с колоннами. Я проигнорировал ее.
Это помещение когда-то было великолепным залом. Возможно, храмом или даже дворцом римского правителя, но кто-то, видимо, Хэстен, разделил его на отдельные комнаты.
Деревянные стены достигали лишь половины высоты, и в дневное время свет струился через высокие окна, закрытые железными решетками. По ночам горели светильники, а в той большой комнате, где разместились женщины и дети, разжигали костер, оставивший на высоком потолке пятна дыма и копоти.
Пол был сделан из многих тысяч мельчайших кусочков, сложенных в рисунок, изображавший какое-то странное морское создание с извивающимся хвостом, на которое охотились три нагих человека с трезубцами. Две обнаженные женщины плыли в огромной ракушке по гребню волны, наблюдая за охотой.
Брунна продолжала свои речи, но я не обращал на нее внимания. Четыре служанки склонились над близнецами Фригг в углу комнаты и нервно наблюдали за мной.
Фригг была в плаще из перьев и сидела на деревянном кресле в центре комнаты. Она тоже наблюдала за мной, но теперь без страха, а с детским любопытством, ее большие глаза следовали за мной по комнате, пока я рассматривал странный рисунок на полу.
— Должно быть, в Риме жили огромные моллюски, — произнес я, но никто не ответил. Я подошел к креслу Фригг и посмотрел на нее сверху вниз, ее спокойные глаза встретились с моими. Ее плащ был изготовлен из тысяч перьев, пришитых к льняной накидке. То были перья соек и воронов, и потому казалось, что черно-синий плащ словно мерцает.
Под странным плащом из перьев она была увешана золотом. Золотые браслеты на изящных запястьях, пальцы блестели от обрамленных золотом камней, шея была увешана золотыми цепями, а волосы, черные, как один из воронов Одина, были собраны на голове с помощью золотой сетки.
— Прикоснись к ней, — и ты мертвец, — заявила Брунна.
Раньше я уже захватывал Брунну в плен, но Альфред, убежденный в том, что она стала правоверной христианкой, настоял на том, чтобы ее отпустить. Он даже стал крестным отцом двух ее детей, Хэстена младшего и Хорика, и я помню тот день, когда ее окунули в святую воду в лунденской церкви и дали новое христианское имя, Этельбрун. Теперь она по-прежнему называла себя Брунной, но носила большой серебряный крест на груди.