Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
6. Имена существительные единственного числа в собирательном значении, получившие заметное развитие сначала в подпольной и пропагандистской большевистской литературе, а затем ставшие типичным лингвостилистическим элементом советской публицистики, для эмигрантского узуса нехарактерны. Их редкое использование на страницах эмигрантских газет – трансплантация советских стилистических средств, осознаваемых эмигрантами как инородное стилевое вкрапление, несущее отсылочно-характеризующую функцию.
Глава 3
Словообразовательные особенности языка эмигрантской прессы
Общие замечания
Словообразование сопровождает наше речеговорение ежедневно: мы или воспроизводим готовые слова, или создаем свои, когда нам кажется, что имеющихся в нашем языковом багаже слов недостаточно или они не такие выразительные. В периоды бурных социальных потрясений и конфликтов словообразование быстро реагирует на социальную ситуацию, поэтому неудивительно постоянное внимание ученых к словообразовательным новшествам, особенно после революции 1917 г. Исследование словообразовательных процессов, рассмотренных в связи с неязыковыми (социальными) событиями 1917 г., было свойственно уже работам А. Мазона, С. И. Карцевского, А. М. Селищева, Л. П. Якубинского, Г. О. Винокура, Е. Д. Поливанова. В послемарристский период (особенно после
Исследователи языка русской эмиграции неоднократно подчеркивали актуальность изучения словообразовательных процессов в речевой практике русскоговорящих за границей: «вопрос о том, как [выделено автором цитаты. – А. З.] функционирует словообразовательный механизм русского языка в иноязычном окружении, представляет значительный интерес» [Земская 2004: 418]. Больше повезло эмигрантам третьей и четвертой волн, записи речи которых выявили активность/пассивность некоторых словообразовательных моделей в устном (некодифицированном) языке как взрослых, так и детей [ЯРЗ 2001; Осипова 1999, 2002]. Рассматривались словообразовательные процессы и в языке современной русскоязычной прессы ближнего и дальнего зарубежья [Комарова 2000; Протасова 2000, 2002; Авина 2000, 2003, 2004; Витцлак-Макаревич 2004]. Применительно к русскому языку зарубежья, по мнению Е. А. Земской, также нужно говорить о двух основных функциях словообразования, участвующих в производстве слов: номинативной и экспрессивной [Земская 2000]. Однако даже и здесь нет согласия в интерпретации словообразовательных процессов: то, что одни считают «разрушением» (дезинтеграцией, пиджинизацией) или по крайней мере ослаблением словообразовательных моделей (в частности, в речи последней волны эмиграции) [Осипова 1999, 2002; Polinsky 1996, 1998], другие оценивают противоположным образом – как подтверждение силы русского словообразования, подчиняющего себе иноязычные лексемы и включающего в русские словообразовательные сети [ЯРЗ 2001; Земская 2001, 2002b].
Следует все-таки согласиться с Е. А. Земской, считающей, что «исследователи языка русских эмигрантов, как правило, не обращают специального внимания на словообразование, рассматривая отдельные производные слова при изучении заимствованной лексики – так называемых слов-гибридов (заимствованная основа + русские аффиксы)» [ЯРЗ 2001: 128]. Исследование же словообразовательных механизмов публицистической сферы эмигрантского языка в 20–30-е гг. XX в. еще, по сути, не начато. Словообразование эмигрантской прессы той поры предстает перед нами как terra incognita, о которой мы имеем случайные, фрагментарные сведения. А. Мазон и А. М. Селищев снабдили нас материалами, показывающими активизацию той или иной словообразовательной модели [32] в первые советские годы. На основании этих данных исследователи могут судить о динамике словообразования в первые революционные и послереволюционные годы. Но какие словообразовательные процессы происходили в эмигрантской публицистике после того, как сотни тысяч беженцев покинули Россию и начали новую жизнь вдали от Родины? Значит ли это, что словообразовательные процессы в эмигрантской публицистике остановились, «замерли», законсервировались? Признать «консервацию» словообразовательных процессов – значит отказаться от функциональной точки зрения на словообразование как на живой процесс, служащий для реализации языковых интенций, и признать словообразования неким застывшим монолитом, а не динамической системой. Если рассматривать словообразование не просто пассивной системой, то сразу рождается ряд исследовательских гипотез: какие словообразовательные типы и модели представлены в языке эмигрантских газет? как они коррелируют с аналогичными в советской публицистике? какие модели активизируются, а какие – напротив – не получают развития? можно ли говорить о связи словообразовательных механизмов с экстралингвистическими факторами?
32
С. И. Карцевский составляет известное исключение, так как появление новых производных по уже существующим моделям (то есть количественный рост) он не считал принципиальным моментом для признания «качественного скачка» в русском языке.
Одной из отправных точек исследования словообразования в данной главе является следующий тезис: активность тех или иных способов, моделей, конкретных словообразующих формантов обусловлена потребностями называния тех или иных актуальных для общества (или более узких социальных структур: партии, движения, группы) реалий и явлений. [33] Окружающий эмигрантов вещный и невещный мир был разнообразен: он требовал как лексической, так и словообразовательной номинации. Поэтому в дальнейшем рассуждении словообразовательный анализ будет тесно сопряжен с семантическим (тематическим) разбиением производных с целью продемонстрировать актуальность/неактуальность тех или иных реалий, отраженную в эмигрантской прессе. «Выделение тематических групп основано на внеязыковых критериях. Однако вряд ли было бы целесообразно заранее отказаться на этом основании от лингвистического анализа соответствующих объединений слов, от попытки найти в них общие семантические элементы» [Шмелев 1973: 13]. Хотя Д. Н. Шмелев имел в виду в первую очередь семантические классификации, тем не менее, словообразование не может остаться безразличной и безучастной сферой к семантическим изменениям. Поэтому в данной главе словообразовательные механизмы нами рассмотрены в тесной связи с социальными, семантическими (и прагматическими) факторами. Итак, насколько и как словообразование «отражает» мир и жизнь эмигранта?
33
«Процессы реальной действительности, требуя новых наименований, активизируют определенные звенья словообразовательной системы языка» [РЯК 1996: 138].
1. Суффиксация
Уже неоднократно отмечалось, что в механизмах суффиксации доминируют по своей активности словообразовательные типы и модели имен существительных [Винокур 1929; Мучник 1971; Земская 1992; Панов 1999]. Этот вывод подтверждает и исследуемый нами материал эмигрантской прессы, поэтому основное внимание будет уделено именно образованию имен существительных. Рассматриваются также некоторые словообразовательные типы и модели в образовании имен прилагательных, глаголов, наречий, но в гораздо меньшем объеме, чем суффиксальное образование существительных. Изложение суффиксальных особенностей разных частей речи не преследует цели полного и исчерпывающего описания всех производных в эмигрантской прессе, но осуществляется как контрастивное сопоставление слов, встретившихся нам в эмигрантской публицистике, на фоне предшествующего языкового состояния (XIX – начало XX в.), а также изменений, произошедших в революционную эпоху и отраженных по свежим следам в исследованиях того времени. Такой сопоставительный анализ позволяет, на наш взгляд, получить достаточно объемное представление о словообразовательных механизмах, типах и моделях в области суффиксации, представленных в одной из разновидностей эмигрантского узуса – газетно-журнальной сфере.
1.1. Номинативные функции суффиксации
1.1.1. Суффиксация абстрактных существительных
Суффикс – изм. Среди имен существительных мужского рода с отвлеченным значением В. В. Виноградов называл суффикс – изм самым продуктивным [Виноградов 1986: 100]. Действительно, придя в русский язык в XVIII в. и заметно активизировавшись в XIX в. [Сорокин 1965], данный суффикс служит для обозначения «отвлеченных понятий, названий учений, общественных, политических, научных взглядов и направлений, названий действий, состояний, качеств, склонности к чему-нибудь» (такую широкую семантическую характеристику субстантивов на – изм в русском языке давал В. В. Виноградов). К концу XIX в. суффикс – изм настолько освоился в русской словообразовательной системе, что создавал производные с русскими основами, не только нейтральными в стилистическом отношении, но и разговорными. [34] Наиболее жизненными словами на – изм оказываются обозначения философских, религиозных течений, направлений мысли или эпох правления того или иного политического деятеля; напротив – обозначения каких-либо политических, идеологических быстро возникающих и также быстро исчезающих явлений (особенно от имен политических лидеров) представляют собой чаще всего сиюминутные речевые образования. [35]
34
Ср. один из ранних примеров глупицизм еще у Белинского [Виноградов 1986: 100].
35
Много таких окказиональных образований приведено в [Селищев 1928: 182]. См. также [Lehikoinen 1990: 122, сноска 8].
Эмигрантская публицистика дает довольно разветвленную сеть существительных на – изм.
1. Названия политических, идеологических, экономических, философских, общественных систем, направлений, течений, учений, мотивированных:
а) неодушевленными нарицательными существительными (апеллятивами).
Конец XIX – начало XX вв. принесли в русский язык много общественно-политической терминологии из западноевропейских языков, маркером принадлежности лексемы к специальной или публицистической сфере и служил суффикс – изм. В первые советские годы образование слов на – изм со значением какого-либо политического, идеологического направления, течения, судя по материалам Мазона, Карцевского, Селищева, не было активным, словообразовательного всплеска не наблюдалось; обычно используются уже знакомые большевизм, меньшевизм или относительно новые (юк-скаутизм [36] , боевизм < боевик [37] ), или окказиональные (классизм, декабризм). На этом фоне лексическая активность существительных на – изм в эмигрантской прессе очень велика. Для эмигрантов потребность наименования различных оттенков, ответвлений какой-либо политической, идеологической доктрины была чрезвычайно важна, отсюда и множество производных на – изм.
36
Юк-скаутизм – движение, поддержанное на первых порах большевиками и существовавшее до создания организации юных пионеров (1922 г.); производное от существительного юк-скауты: юные коммунисты-скауты, или в разговорном употреблении юки.
37
Группа террористов-революционеров, созданная еще в начале XX в.
Некоторые актуальные для того или иного политического движения понятия легко образовывали гнезда производных. Ср., например, активность данного суффикса в анархических изданиях, изобилующих именами существительными с префиксоидом анархо– и суффиксом – изм: анархизм, анархо-большевизм (орфографический вариант: анархобольшевизм), анархо-кадетизм, анархо-индивидуализм, анархо-коммунизм, анархо-либерализм, анархо-меньшевизм, анархо-синдикализм, псевдо-большевизм. Данный словообразовательный элемент использовался для именования политических отпочкований внутри анархического движения, чем и вызывается высокая словообразовательная активность суффикса – изм.
В результате этого уклона могли быть различные сочетания ренегатов анархизма с демократическими элементами, начиная от анархо-большевизма и кончая анархо-либерализмом. И если бы вместо диктатуры большевизма, представляющего левое крыло демократии, в России укрепился меньшевистский или даже кадетский режим, ренегатствующая часть анархистов, несомненно, докатилась бы до него и пошла бы ему в услужение, создав вместо анархо-большевизма, анархо-меньшевизм или анархо-кадетизм (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Большевизм или псевдо-большевизм – вот что грозит несчастной Риге и всей Латвии (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).