Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
— Генерал узнал о твоем горе, отец… Спрашивает, поедешь ли к семье? Он может отпустить тебя на десять дней, пока здесь затишье. Надо написать ему рапорт…
Глаза старого солдата на мгновение просияли. После долгой паузы он сказал:
— Никуда я сейчас не поеду… У каждого теперь горе… Нет, спасибо! Он золотой человек, Дубравин, я это знаю. Но никуда не поеду… Только расстрою ее, детей и себя…
— Подумай хорошенько, папа… Мне кажется, что ты должен поехать. Подумай и скажешь мне…
Они вышли из блиндажа. Задушевная песня все лилась и лилась.
Шмая медленно шел по опушке леса к своей батарее. Свернув на узкую просеку, что вела в санроту, он услышал хруст веток. В лунном сиянии Шмая сразу узнал Васю Рогова и Шифру. Они стояли, обнявшись, и смущенно улыбались. Сделав вид, что не замечает их, он хотел пройти дальше, но Вася окликнул его:
— Откуда, батя, идете? Не у нас ли были?
— У вас, у вас… — механически проговорил тот.
Вася смотрел на расстроенного человека, не зная, что сказать, а потом быстро заговорил, как бы оправдываясь:
— Это я, батя, пошел на перевязку… И вот встретил медсестру… Ну, и остановились…
— Вижу, что остановились… — Еле заметная улыбка промелькнула на лице Шмаи. — Ну что ж, если остановились, так стойте на здоровье… Дело молодое…
И, не сказав больше ни слова, двинулся дальше.
— Что-то перестали заходить к нам, — сказал Рогов ему вслед.
— Времени нет, Вася… Занят…
— А вам пишут из дому, дядя Шмая? — спросила Шифра, удивляясь необычной мрачности кровельщика.
— Пишут… Пишут… Лучше б не писали…
— А я хотела к вам зайти…
— Заходи, дочка. Заходи, когда будет время… — бросил он на ходу и ускорил шаг. Ему теперь трудно было говорить…
«Да, — подумал он, уже подходя к своему блиндажу, — значит, и на войне можно почувствовать себя счастливым, расставшись на несколько минут с товарищами и укрывшись с любимой в тихом уголке весеннего леса, среди пения соловьев и шелеста молодой листвы…»
С горем, как говорят умные люди, надо только переночевать…
И Шмая-разбойник постепенно привыкал к мысли, что его постигло большое горе, и понимал, что этому горю уже ничем не поможешь. Слишком много смертей он видел в последнее время, и чувство душевной боли как-то притупилось.
Он уже снова принимал участие в оживленных спорах, снова шутил, не давая ребятам унывать, хоть у самого очень тяжело было на душе. Рапорта об отпуске он не подал, а написал жене письмо, что не за горами уже конец войны, скоро прогонят врага с родной земли, и тогда не он, Шмая, к ней приедет, а она с детьми, со всеми колонистами поедет на Ингулец. И он тоже вернется прямо домой, а вернется непременно, так как все время находится в очень спокойных местах и даже снаряды не долетают до тех окопов, в которых он со своими товарищами находится… Никакая опасность ему не грозит… И если он до сих пор жив и здоров, не считая, что его раза три ранило, то теперь уже наверняка доживет до полной победы над врагом…
Читал товарищам это письмо, а они громко смеялись. Здорово, мол, старик написал о снарядах и о том, что они находятся вне всякой опасности…
В один из вечеров, когда курские соловьи сводили с ума молодых ребят и те тосковали по своим невестам и женам, находившимся где-то за тридевять земель, майор Спивак чуть было не поссорился со своим старым фронтовым другом Васей Роговым.
Может быть, это и было нарушением воинского устава и субординации, но они, давно позабыв о разнице в званиях и занимаемых должностях, были связаны большой солдатской дружбой, трогательной и волнующей, и уже ничего не могли сделать, чтобы изменить это. Ведь их сроднили тяжелые военные дороги, жестокие бои, когда они не раз выручали друг друга.
Майор долго не решался заговорить с Васей на такую деликатную тему. Но сегодня у него было уж слишком тяжело на душе, и когда Вася поздно ночью вернулся со свидания с любимой и тихонько, на цыпочках, сияя от счастья, спустился в блиндаж, он смерил его холодным взглядом, усадил на нарах перед собой и сказал:
— Что ж, Вася, вижу, придется нам с тобой распрощаться… Попрошу, чтоб тебя перевели в медсанбат… Там тебе, кажется, будет удобнее. А мы тебе тут мешаем… И вообще ты забываешь, где мы находимся…
— Что вы, товарищ гвардии майор! — воскликнул парень, все еще находясь во власти воспоминаний о свидании с любимой девушкой. — Знаете, что она мне сегодня сказала? Честное слово, призналась, что любит меня и без меня жить не может… Когда окончится война, сказала она, и мы останемся живы, она замуж за меня пойдет!..
Майор пристально смотрел на его взволнованное лицо и понимал, что в эту минуту с ним ни о чем больше нельзя говорить, только о девушке, которая покорила его. Вася и не собирался отвечать на упреки, сердце его было переполнено любовью и радостью, и ничто другое сейчас его не беспокоило.
— Она сказала: что бы со мной ни случилось, куда бы меня ни забросила судьба, все равно будет мне верна, будет ждать… Скажите, товарищ майор, ваша жена вам тоже такое говорила?..
И майор понял, что ссора не состоялась. И еще он понял, что немного постарел и из его жизни ушло что-то очень важное. Он был побежден этим взволнованным пареньком, который приобрел сейчас то, что делает человека безмерно счастливым: любовь, верность и преданность.
— Так она тебе и сказала, Вася: что бы с тобой ни случилось, она будет твоей?.. — смягчившись и забыв, что недавно злился на друга, спросил майор. — Ну, а если с ней что-нибудь случится?..