Языки Пао
Шрифт:
Беран погладил подбородок, нахмурился. Финистерле повернулся к нему и слегка наклонился: «Ты знаешь, в чем заключается его проект? Ты понимаешь, что он делает на Пао?»
«Догадываюсь, но не могу сказать наверняка».
«Несколько недель тому назад он собрал сыновей и обратился к нам с речью. Он одержим грандиозными планами. Он заявил, что Пао суждено стать его собственным миром. Осуществляя гениальный замысел Палафокса, потомки его сыновей и внуков превзойдут численностью паонов и вытеснят аборигенов. В конечном счете на Пао не останется никого, кроме Палафокса и его
Беран тяжело поднялся на ноги.
«Что ты собираешься делать?» — спросил Финистерле.
«Я — паон, — ответил Беран. — Как все паоны, я подчинялся воле судьбы. Но я учился в Раскольном институте и понимаю, что для меня настало время самому определить свою судьбу. Если я уничтожу все, что так долго и старательно создавал Палафокс, может быть, он больше не вернется на Пао». Беран мрачно посмотрел по сторонам: «Разрушение начнется здесь, в Поне. Ступай, куда хочешь — здесь тебе оставаться нельзя. Завтра от Пона останутся дымящиеся развалины».
Забыв о сдержанности, Финистерле вскочил на ноги: «Завтра? Но это невозможно! Мы не можем бросить наши исследования, наши библиотеки, все наше имущество!»
Беран направился к выходу: «Отсрочек не будет. Никто не запрещает вам забрать личное имущество. Так называемый «Институт аналитиков», однако, завтра прекратит существование».
Верховный маршал мирмидонов Эстебан Карбон, мускулистый молодой человек с открытым приятным лицом, ежедневно совершал на рассвете бодрящий получасовой заплыв.
Выходя из прибоя на пляж — мокрый, голый и отдувающийся — маршал обнаружил, что его ждет молчаливый человек в черном костюме.
Эстебан Карбон удивленно остановился: «Панарх! Мне никто не доложил о вашем прибытии. Прошу меня извинить — я оденусь и сразу вернусь».
Маршал взбежал по лестнице в квартиру и скоро спустился по ней — впечатляющая фигура в черной с желтыми нашивками униформе: «Теперь, сиятельный панарх, я готов выслушать ваши указания».
«Мои указания очень просты, — отозвался Беран. — Отправьте в Пон военный корабль и, ровно в полдень, сравняйте с землей Институт аналитиков».
Изумление Эстебана Карбона многократно возросло: «Я не ослышался, ваше сиятельство?»
«Повторяю: отправьте в Пон военный корабль и уничтожьте Институт. Не оставьте камня на камне. Аналитиков предупредили — они уже эвакуируются».
После едва заметного колебания молодой маршал спросил: «Мне не подобает сомневаться в мудрости государственной политики — но вам не кажется, что это несколько скоропалительное решение? Может быть, следовало бы уделить некоторое время анализу его возможных последствий?»
Беран не рассердился: «Хорошо понимаю ваше беспокойство. Тем не менее, я неоднократно анализировал последствия своего решения и убедился в его необходимости. Выполняйте приказ незамедлительно».
Эстебан Карбон прикоснулся пальцами ко лбу и низко поклонился: «Воля панарха — воля народа!» Пройдя к себе в квартиру, маршал включил систему связи и отдал распоряжения.
Ровно в полдень военный корабль, пролетавший над Зголафским хребтом, запустил ракету. Ракета нашла заданную цель — небольшое скопление сероватых зданий на каменистом плато, в тени громадной Разбитой Башки. За кормой удалявшегося корабля разгорелась ослепительная голубовато-белая вспышка: на месте Института аналитиков осталась воронка оплавленной породы.
Когда весть о разрушении Института в Поне достигла ушей Палафокса, лицо старого раскольника налилось темной кровью, он покачнулся, едва не потеряв равновесие. «Ты вынес себе приговор, неоперившийся птенец! — простонал сквозь зубы Палафокс. — После твоей смерти разрушенное будет восстановлено — но ничто не возместит мне горечь оскорбления!»
Аналитики переселились в Эйльжанр, в старый квартал Боклер к югу от Ровнонского канала. Казалось, они восприняли перемену с радостным облегчением — за несколько месяцев распорядок их жизни существенно изменился. Доктринерская атмосфера напряженной сосредоточенности, преобладавшая в Институте, постепенно растворялась под влиянием колоритной и беспечной столичной жизни. Каста аналитиков превратилась в нечто вроде богемной интеллигенции. Подчинившись какому-то неизъяснимому побуждению, они практически перестали говорить на «аналитическом» наречии; паонезский язык их тоже не устраивал — теперь они изъяснялись на студенческом «синтетическом» жаргоне.
Глава 20
Беран Панаспер, панарх Пао, сидел в круглом павильоне с розовыми колоннами перед виллой на острове Перголаи — в том самом черном кресле, в котором умер его отец, Айелло.
Другие места за резным столом из слоновой кости пустовали — вокруг никого не было, кроме пары покрытых черной татуировкой часовых-нейтралоидов за прозрачными дверями.
Послышался резкий и тихий, как звук рвущейся ткани, окрик мамарона: кто-то подходил к павильону. Беран узнал посетителя и подал знак часовым.
Двери раздвинулись; сосредоточенно глядя под ноги и словно не замечая громадные темные фигуры нейтралоидов, в павильон зашел Финистерле. Остановившись посреди помещения, он смерил Берана взглядом с головы до ног и произнес на «синтетическом» жаргоне, позволявшем выражать язвительную колкость гораздо лучше раскольного языка: «Ты выглядишь, как последний человек во Вселенной».
Беран слабо улыбнулся: «Чем бы ни кончился сегодняшний день, ночью я буду спать спокойно».
«Я никому не завидую! — продолжал размышлять вслух Финистерле. — И меньше всего тебе».
«А я, с другой стороны, завидую всем, кроме себя, — угрюмо отозвался Беран; вскочив, он принялся расхаживать вдоль длинного стола. — Поистине, во мне воплотилось сказочное представление о панархе: я — сверхчеловек, проклинающий бремя власти, любое мое решение заставляет подданных метать друг в друга железные копья... Тем не менее, я не могу отречься; годы, проведенные в Раскольном институте, убедили меня в том, что на Пао больше никто не способен смотреть на вещи со стороны и беспристрастно отправлять правосудие».