Языковые средства актуализации категории «безличность»

Признаки категории «безличность», в том числе объединяющие разнородные синтаксические структуры в единое поле, представляются недостаточно полно описывающими сущность данной категории в семантическом плане. Данный факт ведет к неопределенности границ самой категории, к неоднозначности критериев включения определенных сентенциональных структур в рассматриваемое поле. Таким образом, цель данной работы состоит в том, чтобы определить инвариантную семантику категориального поля «безличность», на ее основе предложить иное толкование основного общего содержательного компонента данного поля, выявить признаки и аспекты проявления данного семантического признака на материале негомогенного класса сентенциональных структур, а также установить границы категории «безличность» на материале английского языка. Методология проведения работы основывается на положениях теории биологии познания, развиваемых в лингвистическом аспекте, концепциях теории системы «организм-среда», разрабатываемых в русле психологии восприятия, а также положениях когнитивных направлений в исследовании лингвистического материала. В результате выявлен семантический инвариант категории «безличность», которым является признак СОБЫТИЙНОСТЬ, актуализирующийся в различных аспектах в ряде сентенциональных структур. Именно данный признак постулируется как фундаментальное свойство, на основе

которого говорящий конструирует сентенциональную структуру определенным образом. На основе проведенного исследования предлагается иное толкование термина «безличность», который может рассматриваться как «событийность». Область применения результатов определяется общей исследовательской парадигмой и связана со сферой междисциплинарных исследований в области когнитивной лингвистики, биокогнитивной лингвистики и общей теоретической грамматики.

Вопрос об инвариантной семантике и статусе т. н. безличных структур является одним из наиболее дискутируемых в лингвистике. В связи с отмечаемой многими лингвистами «аномальностью» безличной структуры в языках различного строя, предпринимались многочисленные попытки свести безличную структуру к некоторой «базовой», или исходной, модели (как правило, прямо-переходной, субъектно-объектной или субъектно-предикатной), которая рассматривалась бы как структурно изоморфная отражаемой пропозиции основа, которая претерпевает некоторое число трансформаций на довербальном уровне и актуализируется как «безличная» в проекции синтаксической структуры. Однако в русле когнитивного подхода «безличность» могла бы получить объяснение без привлечения дополнительных трансформационных ступеней в процессе порождения высказывания, оказываясь, таким образом, «нормальным» типом структуры, адекватным образом отражающим ментальные репрезентации конструируемой в лингвистическом плане структуры.

Безличность несомненно является категорией, репрезентированной разнообразным репертуаром языковых форм актуализации данного значения. Категориальный принцип организации языковых актуализационных средств в поле безличности отмечался в исследованиях Т. Б. Алисовой [Алисова 1969], М. В. Захаровой [Захарова 2004], П. А. Леканта [Лекант 1994], Т. Д. Максимовой [Максимова 1984], И. В. Недялкова [Недялков 2005], В. А. Петрова [Петров 2007] и др. Также в ряде исследований безличность рассматривается как субкатегория более широкого категориального поля «личность / безличность», в частности в исследованиях В. Г. Гака [Гак 1991], Г. А. Золотовой [Золотова 1998], В. Ю. Копрова [Копров 2002], С. А. Недобуха [Недобух 2000], Ю. С. Степанова [Степанов 1990], А. А. Худякова [Худяков 2005] и др. В теории функциональной грамматики «безличные» семантические признаки рассматриваются в рамках функционально-семантического поля «персональность» (см. [Бондарко 1991 (b)]). Более того, как показало исследование материала, ни один из конституентов «безличной» структуры сам по себе не актуализирует значение «безличность», данный признак (сколь бы условным или спорным этот термин ни был) выявляется только на уровне синтаксической структуры, равно как на уровне синтаксической структуры происходит актуализация лексической семантики и референция, поскольку: «Референция не является свойством лексических единиц в изоляции, но присуща им только в рамках синтаксической конструкции» [Кравченко 1992, с. 95]. «Начиная акт коммуникации, языковая личность формирует замысел на основании своего прагматикона (системы целей и установок) и актуализирует (приводит в фокус активного внимания) соответствующие элементы тезауруса (своей концептуальной системы или концептуальной картины мира, отражающей то, что есть в реальности, и чего нет). Затем, а скорее всего параллельно, говорящий актуализирует необходимые для их передачи языковые средства, входящие в его лексикон (сумму потенциальных знаний о словарном составе и грамматике конкретного языка, или языковую картину мира» [Архипов 2006, с. 161–162]. Таким образом, все элементы, вовлекаемые в процесс порождения сентенциональной структуры, представляются значимыми, в следствие чего объектом анализа в настоящем исследовании станут: лексическая семантика единиц, комплектующих рассматриваемые структуры, конфигурации самих структур, пресуппозиции, лингвистический контекст, и, по возможности, экстралингвистический контекст также. В первую очередь необходимо выяснить семантический инвариант «безличности», поскольку существующий для описания данной категории термин не представляется адекватным при описании исследуемого материала.

Философия и позже лингвистика неоднократно обращались к проблеме взаимоотношения языковых единиц с категориями бытия и мышления (философские концепции см. [Витгенштейн 1994; Малькольм 1987; Остин 1987; Петров 1987; Moore 1960], лингвистические концепции см. [Кацнельсон 1972, 1984; Кобрина 1989; Кубрякова и др. 1996; Трунова 1989; Garner 1974; Taylor 1989] и др.). Данный вопрос также затрагивался в исследованиях по психологии восприятия ([Выготский 1956; Лурия 1998; Найссер 1981; Пиаже 1969; Узнадзе 1966; Borst 1970; Gibson 1950; Stainsby 1970] и др.). Во всех этих исследованиях указывается на теснейшую связь между языком и почти всеми когнитивными способностями человека, в частности, с процессами категоризации и концептуализации. Таким образом, «<…> учение о категориях, определение их сущности, выявление принципов формирования их структуры, содержания, основного перечня, относится к числу ключевых проблем любой гуманитарной науки» [Гурочкина 2014, с. 102].

Понятие «категории» в философии определяется как «<…> общие фундаментальные понятия, отражающие наиболее существенные, закономерные связи и отношения реальной действительности и познания. Будучи формами и организующими принципами процесса мышления, категории воспроизводят свойства и отношения бытия и познания во всеобщей и наиболее концентрированной форме» [ФЭС 1983, с. 254]. Интерес к категоризации как к универсальной модели структурирования мира и отношений в нем возник еще в глубокой древности. Анализ этой деятельности приводится Ю. С. Степановым. В частности, он отмечает, что аристотелевская таксономия включала десять «высших родов» или категорий понятий: сущность (субстанция), количество, качество, отношение, место, положение, время, обладание, действие, претерпевание [Степанов 1998, с. 197–209]. Аристотель называл свои категории философскими, но, по сути, они представляют классификацию предикатов древнегреческого языка [Степанов 1998, там же], что во многом повлияло на последующую инвентаризацию частей речи, членов предложения, грамматических и, шире, языковых категорий. Максимальная степень обобщения и абстрагирования в теории категоризации достигалась при различении частеречных классов (о грамматических категориях и грамматическом значении см. [Иванова и др. 1981; Шендельс 1959; Bowers 1986]).

Позже при формировании понятийного аппарата в лингвистике широкое употребление получило понятие «языковых категорий», которые понимаются как любая группа языковых элементов, выделяемая на основании какого-либо общего свойства. В строгом смысле – некоторый признак (параметр), который лежит в основе разбиения обширной совокупности однородных языковых единиц на ограниченное число непересекающихся классов,

члены которых характеризуются одним и тем же значением данного признака (например, «категория падежа», «категория одушевленности / неодушевленности», категория вида», «категория глухости / звонкости» и т. д.»). Нередко, однако, термином «категория» называется одно из значений упомянутого признака (параметра), например, «категория винительного падежа», «категория совершенного вида», «категория глухости», «категория состояния» [Булыгина, Крылов 1990, с. 215–216]. В лингвистических исследованиях репертуар выявленных типов категорий увеличивался с расширением исследовательского поля. В связи с этим, выявлялись семантико-синтаксические категории, связанные с актуализацией реляционных значений (или семантических ролей), в синтаксических конструкциях, структурно-синтаксические категории, отражающие таксономию синтаксических отношений, лексико-семантические категории, объединяющие лексемы в аспекте отношений «гипоним – гипероним», словообразовательные категории, связанные с актуализацией дополнительных семантических признаков словообразовательными формантами и др.

Таким образом, в научных исследованиях был обоснован подход к рассмотрению категоризации как своего рода «рубрикации» знания, т. е. категоризация – это в узком смысле подведение явления, объекта, процесса и т. п. под определенную рубрику опыта, или под категорию и признание его членом этой категории, а в более широком смысле – процесс образования и выделения самих категорий, членения внешнего и внутреннего мира человека сообразно сущностным характеристикам его функционирования и бытия, это упорядоченное представление разнообразных явлений через сведение их к меньшему числу разрядов или объединений и т. п., а также – результат классификационной (таксономической) деятельности [КСКТ, с. 42]. При данном подходе категоризация рассматривается в результативном аспекте.

С другой стороны, категоризация может пониматься как динамический процесс. В частности, Р. Лангаккер подчеркивает единство динамического и результативного аспектов процесса категоризации: категоризация, по его мнению, – это процесс, с которым в когнитивно-ориентированных направлениях лингвистики и в прототипической семантике связывают (а иногда даже к нему приравнивают) сам процесс когнитивной обработки [Лангаккер 1992, с. 9]. Несомненно, что категоризация как динамический процесс сопровождает все процессы перцепции и последующей обработки полученной информации, знания, опыта. Из этого следует, что категоризация – одно из ключевых понятий в описании познавательной деятельности человека, связанное едва ли не со всеми когнитивными способностями и системами в его когнитивном аппарате, а также со всеми совершаемыми в процессе мышления операциями. В результативном плане, категоризация приводит к образованию таксономии понятий. Процесс категоризации в последнее время исследуется исключительно широко в различных направлениях лингвистических исследований, что привело ученых к осознанию универсальных черт в языке: «Человеческий биологический, т. е. физиологический, перцептивный фактор оказывает очень серьезное влияние (а может быть, полностью предопределяет) схемы, модели, структуры категоризованного опыта. Последний лежит в основе знания, которое, как известно, входит в структуру любого языкового значения» [Верхотурова 2006, с. 45].

Представление о единой сущности языка, его универсальности, отражено еще в сказании о вавилонской башне [1] , позднее сформулированное в наиболее известном из ранних системных лингвистических трудов, каковым является «Грамматика Пор-Рояля» (конец XVII века), авторы которой исходили из существования общей логической основы языков, от которой конкретные языки отходят в актуализационном формате в той или иной степени. А. Арно и К. Лансло решали проблему происхождения «рациональной основы грамматики» всех языков в духе картезианства (Р. Декарт полагал, что способность говорить заложена от рождения [2] ) – т. е. считали их врожденными или, точнее, «вложенными Богом» [Грамматика общая и рациональная Пор-Рояля 1990, c. 13–14]. Позднее идея об общих для всех языков «структурах мысли» развивалась более осторожно в трудах В. фон Гумбольдта, который особое место отводил грамматической организации языка и его связи с мышлением. По мнению В. фон Гумбольдта, в грамматической организации языка отражаются механизмы деятельности мышления. Ученый полагал, что лексический состав языка человека отражает «объем его мира», в то время как грамматическая организация языка дает представление об «организме мышления» [Гумбольдт 1964]. В концепции В. фон Гумбольдта система понятий суть отражение онтологии в мышлении, а слово – дуалистическое единство акустической формы и понятийного содержания. Понятие В. фон Гумбольдт рассматривал как первичное в генезисе языка, который оформляет и закрепляет понятийную систему мышления. Результат данной деятельности носителей языка В. фон Гумбольдт полагал идиоэтничным по своей сути, поэтому выступал против «универсальных грамматик» типа рациональной грамматики Пор-Рояля, которые строились на базе готовых логических схем (заимствованных главным образом из классических грамматик латинского и греческого языков). Он выдвигал необходимость построения индуктивной грамматики, которая шла бы от конкретных фактов языка и поднималась бы до более широких обобщений [Гумбольдт 1964].

Позднее идеи В. фон Гумбольдта нашли свое преломление и отражение в трудах многих лингвистов. В частности, А. А. Потебня указывал на теснейшую связь языка с мышлением, трактуя языковое содержание как форму по отношению к мыслительному содержанию, как способ его представления [Потебня 1958, с. 47]. «Отношение понятия к слову сводится к следующему: слово есть средство образования понятия, притом не внешнее, не таковое, каковы изобретенные человеком средства писать, рубить дрова и проч., а внушённое самой природой человека и незаменимое; характеризующая понятие „ясность“ (раздельность признаков), отношение субстанции к атрибуту, необходимость в их соединении, стремление понятия занять место в системе – все это первоначально достигается в слове и преобразуется им так, как рука преобразует всевозможные машины». Вслед за В. фон Гумбольдтом А. А. Потебня раскрывает роль значения слова как средства объектирования мысли: «Слово, будучи средством развития мысли, изменения образа в понятие, само не составляет ее содержания» [Потебня 1993, с. 121]. Говоря об отношении мысли и языка, А. А. Потебня подчеркивает неоднозначность этой связи: с одной стороны, слово раздробляет «<…> одновременные акты души на последовательные ряды актов», а с другой стороны, «<…> служит опорою врожденного человеку устремления обнять многое одним нераздельным порывом мысли», таким образом отмечая, с одной стороны, дискретный характер языка при отражении ментального континуума, а с другой стороны, его интегративный характер. В полемике с В. фон Гумбольдтом А. А. Потебня, говоря по поводу идеи тождества языка и духа народа, подчеркивает самостоятельность языка, а в мысли находит многое, не требующее языкового оформления. Более того, А. А. Потебня обращает внимание на участие языка и речи в самом процессе формулирования мысли.