You raped my heart

salander.

Ты свободен ото всех своих проблем.

Когда приходит осознание, Эрику хочется кричать.

========== Глава 43 ==========

Гул торопливых, резких, размашистых шагов разносится по всему коридору, отдается отзвуком на лестничных пролетах, которые Эрик преодолевает с поразительной быстротой. Он идет как стрела, целенаправленно, так, что люди, попадающиеся на пути, почти отскакивают в сторону. Только взглянув в глаза мужчине, перечить не захочется. Он — камень, спаянный изо льда, черный, словно густой дым, и взгляд у него такой. Страшный-страшный. Зверь. Не человек. Лютый, лихой, безмерно опасный. Эрик старается держать себя в руках. Не думать. Идти. Бежать. Нестись. А чертов коридор все не кончается и не кончается. Не кончается, сука. Эрику хочется орать, орать так, что задрожат стены. Нет, не думать. Не думать до тех пор, пока не увидит сам, пока

не удостоверится в тех мыслях, что роятся в его голове. Глупо, конечно, как в детстве, но так проще. Взрослый человек где-то внутри знает, что все так, как он думает. Это ведь реальный мир, детка. Грязный, вшивый, продажный, лицемерный, скотский, блядский. И он — одна из последних тварей. А твари, как известно, не ходят в белом, и сопливого счастья у них не бывает. Лишь темень и чернота. О да, Ад его ласкает.

Эрик вспоминает слова Джанин Мэттьюс, этой дорогой, вышколенной и умной женщины, ее ядовитую улыбку на губах, ленивое движение рук и глаза, в которых такое удовлетворение всем тем, что она из себя представляет. Мэттьюс кичится своей кровавой империей, построенной на костях фракций, их жителей и всего города. Она сидит во главе стола, за которым трупы. Мертвецы смотрят на нее пустыми глазницам, раболепщут гниющими языками. А ей так нравится, так по сердцу этот мертвый мир. Такое блядство. У Эрика давит в груди, и шум в ушах нарастает. Ощущение, словно тебя подвесили вверх тормашками, и вся кровь прилила к голове. Джанин рассматривает свои ухоженные ногти на руках, никогда не знавших оружия, и произносит один сакраментальный монолог. Монолог, который заставляет задуматься о том, что он, Эрик, не только скотина и сволочь, а еще и человек. Это все боль за грудиной. Такая зудящая, ноющая, готовая прорваться сквозь все щели, когда тормоза сорвет.

— Ко мне приходил мальчик, — говорит Джанин, и картина того, как двигаются ее губы, так и стоит у мужчины перед глазами, — Калебом Приором звать. Хороший такой мальчик. Умный, а главное смышленый, — у Эрика дергается кадык, — мальчик рассказал мне одну интересную вещь. Он видел среди нас девчонку, которая не может тут быть. Лучшие друзья Трис Приор не предают ее. Они ведь все такие до омерзения правильные и порядочные, как и сама девка. Так считает Калеб. И я ему верю, — добавляет она. — И вот тогда я подумала, что среди нас есть предатель, крыса, которая стучит нашим врагам. Я повелела провести обыск. Тщательный и дотошный, тайный, чтобы об этом никто не узнал. Зачем пугать крысу? Ее надо приманить сыром, а потом прихлопнуть. И каково же было мое удивление, когда я нашла крысу. Эрик, — тянет она, елейно, театрально, деланно и жеманно, насмехается, наслаждается, — мне жаль тебя. Девчонка запудрила тебе мозги. Но я решила тебя простить. Ты — ценный человек. Никто не умеет добывать информацию из арестованных лучше тебя. — Палач он, палач. И отлично это знает. — Считай это моим благословением, моим прощением. И никогда так больше не поступай. — Последнюю фразу Джанин Мэттьюс произносит холодным, острым, как наждачная бумага голосом, и металл звенит в ее тоне. И тогда Эрик понимает. Она зла и разъярена. Финал.

Мужчина плохо помнит, как срывается с места, как громко хлопает дверью кабинета лидера Эрудиции, как проносится мимо охраны, взирающей на него так, словно увидели зверя. А он зверь и есть. Самый опасный и страшный монстр на свете. Он рвет на куски мяса, в клочья, ломает кости и хребты. Просто чертов сукин сын. Когда перед глазами Эрика появляется знакомая дверь его квартиры, мужчина застывает, переводя на мгновение дыхание. Он взмылен. Вся шея и спина мокрые от пота. Это адреналин, это страх, это напряжение, это бег — ядреная смесь ощущений, глухих, затравленных чувств. Эрик решительно отпирает дверь и заходит в собственную квартиру.

Первое, что он видит — это распахнутая дверь, ведущая в ту, другую комнату, в которой все эти недели жила Кристина. Дверь раскрыта широко, так широко, как он никогда ее не оставлял. Эрик смотрит на дверь, как на мохнатое, многоногое чудище. Он закрывает глаза на мгновение длиной в секунду и делает шаг. Он знает, что там увидит. И не совсем понимает, насколько готов к осознанию, к понимаю, к принятию, и как прогнать это дурацкое чувство неуместной надежды, слабый, тлеющий уголек, который, как ему казалось, он потерял в далеком детстве, еще тогда, когда его родители не вернулись за ним.

Эрик заходит в комнату медленно, будто таящийся зверь. Его черные ботинки с тяжелой подошвой ступают аккуратно и мягко. Рука находит пистолет, затолканный за пояс джинсов —

металл нагрелся от соприкосновения с телом. Но как только Эрик видит ее, то понимает, что оружие ему не нужно. Она лежит на полу, чуть разбросав руки в стороны и едва согнув ноги в коленях. Босая — он видит темную точку родинки на щиколотке, которую целовал несколько раз. Рот ее чуть приоткрыт, и глаза широко распахнуты — в них застыло удивленное выражение. Ее кожа кажется все еще теплой, но Эрик знает, что это обманчивое ощущение. Скорее всего, девушка лежит так уже несколько часов. Мужчина присаживается на корточки и смотрит на нож, вошедший через плоть прямо в сердце. У него блестящая, металлическая рукоять, на которой, конечно же, не осталось никаких следов. Убийца был тенью, призраком, и убил он безболезненно. Эрик кривит губы. Стоит сказать спасибо, да? Он проводит пальцами по лицу, отражавшему когда-то такой яркий и броский спектр эмоций, но веки девушки не опускаются. И она так и остается лежать, смотрящей в потолок. Эрик нервно сглатывает — всего лишь простое движение, и сжимает руки в кулаки, снова прикрывает глаза на мгновение, считает до десяти. Чтобы унять бурю в груди, слишком страшную, чтобы позволить ей вырваться наружу, слишком опасную даже для него самого. Он прикасается пальцами к месту, куда вошел нож, и на коже остается густеющая кровь. Бордовая, темная.

Кристина мертвая. И это уже ничто не исправит.

Мужчина смотрит на девушку долго, так долго, что ему начинает мерещиться, будто она просто спит на полу. Но торчащая рукоять острого ножа из груди напоминает ему о том, что это было дыхание смерти, скосившее одну жизнь. Взгляд серых глаз натыкается на медальон на тонкой, женской шее. Тот самый, который он ей дал. Подарил. Пусть будет подарил. Она носила медальон, и металл был часто теплым от соприкосновения с мягкой девичьей плотью. Эрик срывает его с мертвой шеи, сжимает в кулаке, так, что огонь, вырезанный на железе, отпечатывается на широкой ладони, а потом убирает в нагрудный карман куртки, пачкая украшение темной кровью.

Эрик не хочет смотреть на Кристину, на то, чем она стала по его вине. Так ведь всегда. Пора привыкнуть, что он разрушает все, к чему прикасается. Сгинули его родители, погибли Алиса и Амелия, спился и угодил в тюрьму Фрэнк, родная фракция стала руинами. Если бы у него были друзья, и те бы полегли. А Кристина… Кристина была просто девушкой. Забавной, смышленой, умной, милой, бесстрашной, сильной, в равной степени восхищающей его и вызывающей раздражение из-за своих слабостей. Она была вкусной и сладкой, как ни одна женщина до нее. Она была самой настоящей из всех, кто случайными путниками, белесыми фигурами проскальзывали в его неправильной, изломанной жизни. Она была живой. А он ее уничтожил. Эрика тянет расхохотаться. Зло, сардонически и глумливо. Он ведь паскуда, собака, скот. И вот это все — его хуевая жизнь. Такая хуевая, что только смерть жмет ему руку.

Наверное, он влюбился. Как мальчишка, у которого играет тестостерон. Как мужчина, который никогда до этого не любил женщин. Как человек, далекий от любви, но способный на нее в исковерканной и перевернутой форме. Наверное, все было так. Он не знает. Эрик просто смотрит на труп Кристины и ощущает пустоту размером с шар. Она давит изнутри, обрушивает на него свои бастионы тишины и отчаяния, таких знакомых, почти родных чувств. Теперь внутри него — эта самая тишина. Мертвая, призрачная. Буря ушла, стихла, так и не начавшись. Если когда-то и был шанс на свет, то теперь он пропал. Безвозвратно. Эрик не чувствует ничего. И называет себя скотиной. Девушка мертва, так чего он стоит и пялится на нее, не ощущая внутри даже легкого намека на едкую боль? Как там обычно говорят? На виски должно давить, руки должны трястись, глаза должно щипать. Баста. Он опустошен. И больше ничего.

Эрик смотрит на труп Кристины еще несколько секунд, затем разворачивается на пятках и выходит. Решение приходит само собой. Действия ему заменяют чувства. И он всегда это знал.

Мужчина закрывает дверь квартиры со знакомым щелчком замка, идет прямо по коридору в самый конец, открывает дверь, ведущую на лестницу черного хода, и начинает считать ботинками ступени. Ему надо будет пройти несколько сотен ступеней, затем пару коридоров, в которых могут попасться люди, потом еще несколько лестничных пролетов и длинный тоннель. Что будет в его конце, Эрик знает. И это — его решение. Принятое в один миг, безоговорочное, подогретое всем тем вязким раздражением, копившимся внутри последние недели. Смерть Кристины стала катарсисом, отправной точкой, низким стартом оглушительного финала.