You raped my heart
Шрифт:
Мужчина ничего не объясняет девушке. Она же думает, что этот вход, скорее всего, предназначен для лидера фракции и для приближенных к нему людей. Коридор широкий, свет в нем тусклый, дверей никаких не видно, стены серые, словно они вернулись к афракционерам. Кристина ежится, видит впереди небольшую лестницу, ведущую вниз. Эрик спускается по ней, Кристина за ним. Напряженная, натянутая как струна, и пальцы устали, что есть мочи сжимать рукоять пистолета. Мужчина снова нажимает на какие-то кнопки на интерактивной панели. Кристина же прислушивается к окружающему миру. В помещении стоит поразительная, просто оглушающая тишина. Словно там, наверху, не грохочут бомбы, словно там, за этими толстыми стенами, не идет война. Раздается звук раздвигаемой двери, и Кристина поворачивает голову.
— Дальше сама, — говорит Эрик. — Пройдешь в общий зал, сядешь где-нибудь в углу и будешь сидеть тихо, как мышь. Если тебя кто-то о чем-то спросит, ты предала Бесстрашие и пошла с нами. Правда, мы предателями
Кристина больше не боится Эрика. И этого стоило ожидать.
Девушка отворачивается от массивной двери, сует пистолет себе за пояс джинсов, обхватывает плечи руками, давит ладонями на выпирающие кости и идет вперед. Тихо так, аккуратно, осторожно, стараясь не создавать лишнего шума и, тем самым, не привлечь к себе нежелательное внимание. Она проходит метров пятьдесят, когда коридор резко ныряет вниз, и глазам Кристины предстает дверь. Самая обычная дверь. Стоит лишь потянуть за ручку, и та раскроется. Девушка медлит лишь мгновение, а потом тянет дверь на себя. Та распахивается. Кристину оглушает гул, стоящий в помещении. Девушка заходит тихо, аккуратно прикрывает за собой дверь и шмыгает в ближайший угол. Там как раз стоит скамейка, на которой ютятся несколько человек. Кристина сползает по стене рядом, в самый низ, на пол, накидывает на голову капюшон так, что он закрывает ее глаза. Кристина сидит, едва сгорбившись, в черной одежде, с подтянутыми к себе ногами и ждет.
Огромный бункер представляет из себя помещение в несколько ярусов. Здесь есть большое количество скамеек и груда одеял, в отдельной комнате хранятся продукты и есть душевая с раковиной и туалетом. Всего одна на такое огромное количество человек. Куцо, ничего не скажешь. Кристина искренне надеется, что все это закончится быстро. Она сидит, изучает свои обломанные ногти с грязью, забившейся под ногтевую пластину, и не поднимает головы. И старается не думать. Но мысли врываются в ее сознание нестройным рядом, тревожат и мучают. Она волнуется за Эрика и совсем не удивляется, что в этих чувствах не видит ничего дикого. Раньше ее удивляло, что Тори Ву за него волновалась. Теперь сама Кристина знает, как это. Она думает, что он, наверное, с лидерами, с тем же Максом, с этой Джанин. Лучше бы всех их не было. Кристина с ужасом думает о том, что друзья так рядом, так близко, и внутри что-то скребет, проводит там, глубоко, скрежещет, пугает, заставляет жмуриться. Хотела бы она их увидеть? Кристина задумывается, и эта ментальная пауза пугает ее сильнее всего. Она не должна задумываться, ища ответа на подобного рода вопросы, она должна реагировать тут же, вмиг, и эта реакция должна быть лишь положительная. И никак иначе. Но мир меняется, меняется и Кристина. Под гнетом событий и людей, которые ее окружают. Это неизменно, может быть лишь так. Девушка думает о том, что прежняя она давно бы разглядела во всем, что творится кругом, хороший шанс на побег. Скрыться, затеряться в толпе, сбежать, принести к родным людям важную информацию. Теперешняя Кристина не может так просто сбежать от всего, что было, не может так просто перечеркнуть то, что произошло. Это как-то непатриотично, слишком лично. На войне не должно быть места личному. Эрик — враг, предатель, человек, который подлежит уничтожению. И никак иначе. Рассудок в девушке вопит и требует, разум слишком замусоливает мысли и воспоминания. И Кристина знает, что не сбежит. По крайней мере, не сейчас, не тогда, когда это так легко и просто сделать, когда это почти естественно и необходимо. Кристина называет себя трусихой. Она ведь не представляет, как посмотрит в глаза Трис Приор и что ей скажет, она даже не может вообразить себе, как отреагирует на Юрая Педрада. Перед ним ей бесконечно стыдно. Этот юноша не заслуживает такой, как она. Она — порченая, грешная, падшая, просто отвратительная. Кристина изменилась. Слишком.
Пистолет натирает девушке поясницу, когда в бункере начинается какое-то движение. Кристина, скрюченная в дальнем углу, встает на ноги, чувствуя, как мышцы натужно звенят. Она поднимает голову и вдруг осознает, какое количество людей набилось в это большое помещение. Мужчин и женщин, юношей и девушек, мальчиков и девочек так много, что бункер будто сжимается, теряет все свои размеры, всю свою внушительность, даже потолок давит. Кристина хмурится и делает шаг, влекомая толпой. Она чуть встает на мыски, пытается сориентироваться и понять, что происходит. Она видит, как толпу разделяют солдаты, одетые в черное. Эрудитов они толкают к правой стене, а всех Бесстрашных — к левой, и вручают им оружие. Кристина хмурится, прикрывает кофтой пистолет и вновь натягивает капюшон себе на глаза. Когда приходит ее очередь, на девушку даже не смотрят, просто дают ей в руки оружие, фиксируют что-то в интерактивном списке и толкают в левую сторону. Кристина же лихорадочно соображает. Если их собираются выпускать, то, скорее всего, бомбежка закончилась.
И приходит хаос.
Девушка далеко не сразу понимает, что творится. Лишь слышит выстрелы, свист пуль, дробь автоматной очереди, громкие крики, ощущает на своих пальцах кровь. Чью? Если бы Кристина знала. Но точно не свою. В холле огромного здания, самого центра Эрудиции, идет бойня. Рубятся все. Свои, чужие. Автоматы, пистолеты, ножи, кулаки — в ход идет все. Кристина достаточно быстро соображает, что Бесстрашные-предатели пытаются вытеснить Бесстрашных и афракционеров за пределы здания, туда, на улицу. Они не хотят отдавать контроль здания, даже холл, врагу. Ну, конечно, там же вход в лаборатории, в бункер, там же эта чертова сыворотка, которая превратит всех в идеологических зомби, подчинит каждого в городе воле Джанин Мэттьюс. Кристине иногда даже жаль, что она такая понятливая. И в мясорубке девушка участвовать не хочет. Она прячется по углам, сжимая автомат в руке, припадая к стене, мечтая с ней слиться. У Кристины над головой разносит кирпич автоматной очередью, девушка вскрикивает и пригибается чуть ли не к самой земле. Она уже не так боится. Она почти привыкла. Жить вот в таком вот мире. Где кровь, где боль, где смерть, где война, как апофеоз всеобщего безумия. У нее действительно не трясутся руки, и пальцы ходуном не ходят. Кристина лишь вглядывается в толпу, боясь увидеть там знакомое лицо, да смотрит на пол, боясь узнать среди трупов его. Две функции, и не более.
Кристина перебегает с место на место, замечает, что Эрудитов из бункера уже стали выпускать, туда, на верхние этажи, по оцепленному коридору к лестницам, ведущим наверх. И все эти люди в накрахмаленных белых халатах такие напуганные, душки очков цепляются за одно ухо, съезжают со второго. У них перекошенные страхом лица, искривленные ужасом рты и пальцы. Кристина фыркает. Слабаки. Что с них взять? Она-то теперь другая. Совсем другая. А бойня продолжается. Девушка ботинком вляпывается во что-то склизкое на полу, багряного цвета, тянется за ее подошвой. Кровь. Чьи-то внутренности. Кристину передергивает. Пуля пролетает совсем рядом с виском девушки, и та быстро ныряет, пригибаясь, за сваленный камень. Вроде это была часть какой-то стены. В нескольких сантиметрах от нее сидит юноша. Одежда на нем синяя, из-под пиджака выглядывает белая рубашка. Эрудит. Вон как трясется. Что это он тут делает? Кристина едва выглядывает из своего укрытия и замечает, что живой проход для Эрудитов разбит, и все бросились врассыпную. Этот, видимо, спрятался здесь. Юноша поднимает голову. И Кристина столбенеет.
Нет.
Только не это.
— Я хочу познакомить тебя со своей семьей, — говорит Трис и тянет Кристину за руку. — Пошли. Они все здесь.
Кристина помнит тот день, день встреч, день, когда люди всех фракций смешиваются, навещают своих родных и близких. Кристина помнит тот день отчетливо. И своих родителей, и младшую сестру, и семью Трис. Ее мать с лучащимися теплом глазами, какого-то уставшего отца и брата. Брата Кристина помнит хорошо. Брат почти не изменился. Сидит, смотрит на нее, нижняя губа едва трясется. Мальчику страшно. Кристина смотрит на Калеба Приора в упор, даже не пытаясь скрыться или спрятаться. Это глупо. Это уже безнадежно. Выход лишь один — врать. Врать так, что он поверит. Она сумеет. Она слишком много врет. Отец был бы ею недоволен.
— Кристина…
— Калеб.
Это что-то вроде приветствия или узнавания? Он продолжает сидеть, глядеть на нее, даже моргать забывает.
— Что ты… — прерывает сам себя, мотает головой. — Ты же лучшая подруга Трис.
— А ты — ее брат.
Ловко-то как, ладно. Юноша открывает и закрывает рот, вздрагивает от какого-то выстрела, от пули, что отрекошетила от стены прямо перед его глазами.
— Я — Эрудит.
— А я была ее подругой. Все просто.
— Ясно, — тянет Калеб и прикрывает голову руками, сжимает уши ладонями.
Кристине хочется верить, что она была убедительной, что доказала мальчишке, что на той же стороне, что и он. Но ведь это были всего лишь слова. И жизнь, не иначе, подбрасывает ей шанс стать убедительнее. Калеб взвизгивает как-то чересчур по-девчачьи и откатывается в сторону Кристины. Девушка же наставляет автомат на непонятно откуда взявшегося Бесстрашного. Кристина его не знает. И это хорошо. Мужчина целит ей прямо в голову, Калеб прячется за ее спиной. Какая мерзость. Девушка стреляет быстро. Пуля летит мимо. Кристина чертыхается сквозь зубы. Это все то ее падение. Сколько уже месяцев прошло. И до сих пор! Приор рядом с ней дрожит. Мальчику так страшно, а, значит, быть предателем ему не страшно. Кристина не дура, ей просто сложить два и два и получить на выдохе нехитрый расклад. Калеб Приор в одежде Эрудиции в самом сердце фракции ума. Значит, за Мэттьюс. Конечно, про нее можно подумать то же самое, но девушке кажется, что брат Трис открыт и прост. Он против родной сестры, против всех.