You raped my heart
Шрифт:
— Кристина… — протягивает имя ей на ухо, трется носом о ее шею, прижимается губами, заставляет вздрагивать.
— Не надо… — почти молит она, и мужчина вдруг осознает, что она плачет.
Сидит, дрожит, пытается свести ноги и да, вашу мать, плачет. Сжимается в комок, вся подбирается. И в сознание врываются картины. Слюнявые губы там, тут, пальцы, оставляющие синяки на бедрах, скрип ножек деревянного стола. Эрик чертыхается, Эрик матерится. Девочка изнасилование вспомнила. Сука. Блять. Истеричка херова. Он вдыхает и выдыхает ртом, кулаком в стену упирается, сверлит кафель взглядом. Кристина испугалась его члена. Пальцы ей очень понравились, а вот члена она, видите ли, боится. Сука. Он смотрит на нее зло и раздраженно.
— Маленькая дрянь, — бросает ей, а она вздрагивает, подбирает к себе
Эрик отталкивается от нее. Эрик встает на ноги. Кристина не смотрит. Кусает губы, костяшки грызет. У нее тело дрожит. От нужды, от желания, от полой пустоты внутри. Ее надо заполнить. Но его горячий твердый член сквозь материю и все эти воспоминания сплошным потоком. Как было больно, как страшно, как рвало ее. Она срывается куда-то в бездну, летит, не может уцепиться. У Эрика жилы на шее вздуваются, вены по рукам, и член колом стоит. Эрик сцепляет зубы, выдыхает. Со всей дури бьет кулаком в стену.
— Сука!
Не смотрит на девочку у своих ног. И сука не она. Сука Эдвард. Все суки. Эта мразь, которая над ней насилие сотворила. Не будет он с девкой нянчиться. И лучше уйти, пока не сорвался, пока не засадил, не увяз в ней глубоко и надолго, до отупения, несмотря на ее мольбы, просьбы и слезы. Девочке ведь страшно.
Кристина остается одна за считанные секунды. Сидит, слушает, как стучит вода по кафелю, чувствует, как одежда, грузная и тяжелая, липнет к телу. Она боится пошевелиться, все еще чувствует чужие губы, чужие руки, чужие пальцы, там, между ее ног, в ее теле. У нее слабость в мышцах, туман в голове. Кристина ладони к щекам прижимает, дышит глубоко, унимает этот стрекот сердца, биение фаланг, тремор. Дышать, дышать, просто дышать. Она вдруг всхлипывает, резко так, протяжно, ладонь ко рту прижимает. И сама не знает, чего хочет. То ли догнать, попросить, умолять довести все до конца, просто унять этот голод, эту нужду, вытравить страх, забрать все это себе, лишить, потерять в толчках в ее тело. Или остаться здесь, одной, смыть с себя остатки крови, слюну и его запах. У Кристины разброд и шатание, оголенные эмоции, словно нервы. Девушка все-таки тянется за мочалкой, трет свою кожу. Медленно, уставши, бесконечно поникши. Дурная у нее какая-то жизнь. В дурном мире. Ей не хочется думать. Все. Хватит. Забыться бы. В Эрике. Глаза закрывает. Руки его, пальцы его, губы его. Кристина снова всхлипывает. Она запуталась, так запуталась. Отчаянно хочется чего-то нормального, чего-то верного и правильного. Не всей этой бесконечной грязи.
Девушка стягивает с себя одежду. И низ живота еще ведет, схватывает так сладко. Она вспоминает ощущение мужских пальцев внутри себя. А если бы там был член? По ее желанию. Не по принуждению. Было бы это так же хорошо, так же волнительно? Кристина сглатывает. И страшно, и нужно. Вот так и бывает. Она трет мочалкой кожу, оттирает всю кровь и всю грязь, трет и трет до красноты, подставляет свое лицо тугим теплым струям, пробегает по коже головы, теребит черные пряди волос. И выключает воду.
В ванной комнате есть только полотенце. Кристина смотрит на одежду, кривится и думает о том, что ее нужно сжечь. Она заматывается в махровую ткань, ступает босыми ногами по кафелю и чуть приоткрывает дверь, выглядывает она аккуратно, словно боится увидеть там Эрика. Но комната оказывается пустой. Нет даже и следа чужого присутствия. Кристина проходит, подхватывает с полки книгу и усаживается на пол. На кровать не хочет. Она чуть сгибает ноги в коленях, опирается обнаженными плечами о стену, разбрасывает влажные пряди, чуть выше подтягивает полотенце и раскрывает очередное издание Ремарка. Девушка старается сосредоточиться на чтении и просто не думать. Если начнет думать, то пропадет. Но книга не помогает. Буквы пляшут перед глазами, строки плывут, в сознании сменяются картины. То насилие Эдварда, которое перестало ее пугать, лишь отдается чем-то странным и болезненным, то Эрик с его желаниями. Он ведь хотел ее. И от этого пальцы дрожат. Хотел. О боже мой, кто бы мог подумать! Его бояться стоит, шугаться, избегать. Кристина захлопывает книгу и роняет голову на колени. Она полуспит у стены, и снятся ей губы и руки, то жалящие, то ласкающие. Она просыпается время от времени, ведет головой и снова падает в сон.
Скрип
— Стой!
Кристина не знает, как у нее хватает смелости, но слово срывается с губ. Она взвивается на ноги. Эрик оборачивается, смотрит на нее. На ее влажные растрепанные волосы, на все еще опухшие губы, на линию оголенных плеч, на тонкие руки с изящными запястьями, на то, как она переминается с ноги на ногу. Такая девочка. И эта девочка ведет себя совсем не невинно. Кристина берется за полотенце, легкое движение, и материя падает к ее ногам. Ненормальная. Мужской взгляд впивается в ее тело. В застывшие черные контуры татуировки на лобке — какой-то цветок, на крупные ореолы сосков, в мягкую – о! Эрик знает — грудь. Кристина дрожит. Мнется, кусает губы, смотрит на него. Интересно, как смелости-то хватило раздеться перед ним, предложить себя? Эрик кривит губы, разворачивается на пятках и тянет на себя дверь.
— Эрик… — срывается так тихо, что он едва слышит, — пожалуйста… — у нее дрожащий голос.
Мужчина закрывает глаза, сдавливает железную ручку пальцами, сжимает челюсть, выдыхает и толкает дверь вперед, так, что щелкает замок. Движения у него резкие. Раз и рядом с ней, обхватывает руками ее лицо, сжимает щеки ладонями до боли, грубо, совсем не аккуратно.
— Сегодня я суну свой член в твою дырку. Так глубоко, что ты задохнешься. Поняла?
Он встряхивает ее. Зло и остервенело. Девчонка смотрит огромными, широко распахнутыми глазами. Молчит. Эрик толкает Кристину на кровать, заставляет упасть лицом вниз, не дает продохнуть, давит на ее затылок, и глаза горят чем-то черным. Он коленом разводит ее ноги, заставляя девушку каменеть от страха. Она напрягается так, что он ощущает это. Боится. Вновь боится. Как же его это задрало уже! Эрик прижимается членом к оголенным женским ягодицам, вжимается в эту складку кожи, заставляя даже через ткань прочувствовать силу его желания, древнюю, как сам мир. Так ведь было всегда. Он наваливается на нее, упираясь руками в матрац, склоняется к ее уху.
— Чувствуешь его? Чувствуешь? — рычит, скалится. — Привыкай к нему, привыкай. Потому что это всего лишь мужской член. Понимаешь? — он хватает ее, переворачивает.
У девчонки лицо в слезах, губу себе до крови прикусила, вся зажатая, напуганная, почти забитая. Эрик смотрит на нее, Эрик хмурится. Протягивает руку и проводит по ее рту, пальцем, стирает кровь, отправляет ее себе на язык. Соленая, чуть терпкая. Кристина ладони от груди не убирает, и глаза у нее все блестят. Мужчина склоняется, хватает руки за запястья, с силой разводит в стороны. Кристина зажмуривается лишь сильнее. В мозгу бьется лишь одна мысль.
Дура. Дура. Дура.
Он — не тот. Не тот. Не тот. Совсем не тот.
— Хватит, — голос над ухом, дыхание близко, — прекрати ныть, — палец по ее скуле, губы на ее щеке. Кажется, Эрик слизывает ее слезы. — Просто прекрати. Я — не зверь. И не стану тебя насиловать.
Она распахивает глаза. Его лицо действительно близко. Вон шрам на брови заметен, и блестящий пирсинг. Мужской рот накрывает ее губы. Странно так, ей почти не больно и не боязно. Эрик снова засовывает свой язык внутрь, но как-то иначе, вызывая в ней дрожь, ласковее, осторожнее, задевая ее зубы, сплетая с ее языком. Каждое движение его рта — как знак расслабиться. Сумасшедший, просто ненормальный человек. Крушить и ломать любит, калечить и увечить, но, оказывается, есть и что-то другое, природное. Эрик, наверное, сам не понимает, не осознает.
Молния его куртки вжимается в ее тело, холодит, оставляет рифленый след на коже. Его ладони обхватывают ее голову, щеки, острые костяшки оставляют след. Кристина всхлипывает, едва-едва, что-то стылое и хриплое срывается с ее полуоткрытых губ, когда Эрик отрывается от ее рта, когда его пальцы дергают за полы кожанки. Девушка сглатывает — мужчина начинает раздеваться. Это впервые. Кристина осознает. Эдвард — сплошное насилие, которое она хочет вычеркнуть из собственной памяти. А вот сейчас впервые. По-настоящему. Мужчина рядом с ней, мужчина над ней, мужчина в ней. Еще нет, но будет. Кристина знает.