You raped my heart
Шрифт:
Дым и запах никотина заполняют помещение. Кристина двигает носом, морщится и садится. Кожа ее начинает покрываться едва видимыми мурашками. Девочка смелеет, поворачивает голову и смотрит на Эрика. В полумраке помещения — тусклый свет падает из ванной комнаты, Кристина, видимо, выключить его забыла — яркий огонек сигареты мелькает оранжевой точкой. Девушка смотрит за его движениями: вверх, вниз, и снова вверх, а потом вниз. Она чуть прокашливается, когда о сухое горло скребется дым, огонек, кажется, замирает. Глаза привыкают смотреть сверху вниз, и девушка различает очертания мужского тела. Кристина смотрит на него с интересом. На все эти литые мышцы, темные татуировки, блестящий кое-где металл. Такие враки. По фракции среди девиц ходили шепотки, мол, Эрик весь изукрашен и исколот, даже член себе проколол. Кристина давит
— Ты все еще его боишься? — Эрик тушит сигарету о прикроватную тумбочку и бросает ее туда же.
Девушка открывает рот, чтобы что-то сказать, но захлопывает его. И лишь мотает головой. Наверное, она не боится. Это было бы глупо. В постели действительно может быть хорошо. Она узнала, поняла, даже приняла. Только вот почему это все Эрик? Почему не Юрай? Кристина закусывает губу, смотрит вперед. Она ведь забыла. Так погрязла в собственных эмоциях и ощущениях, что забыла. Забыла, что ее держат насильно, что она видела в лаборатории на самых нижних этажах, забыла, что убила человека, забыла, что ей надо вырваться из этого места. Забыла о Фрэнке и Алисе. Эти имена заставляют встрепенуться. Девушка катает язык меж зубов, все смотрит на стену, думает. Эрик рядом с ней не шевелится. Он лежит и рассматривает ее. Она всем позвоночником чувствует его взгляд. Он вязкий, тяжелый, громоздкий, клеймящий, но теперь от него не тянет брезгливо передергивать плечами. Кристина вновь закрывает глаза.
— Ты худая, — следует реплика из мужских уст.
Женщина в Кристине хочет оскорбиться, но девочка в ней еще не настолько смелая, чтобы перечить этому опасному человеку, который сам, добровольно открывается ей совсем с иной стороны. Она все сидит и ждет, когда он уйдет. Просто свесит ноги, оденется и выйдет, закрыв за собой дверь на крепкий замок. Но Эрик продолжает лежать, закинув одну руку за голову, смотреть на нее и ничего не говорить. Это не напрягает. И Кристина с каждой секундой удивляется все больше и больше.
— Можно спросить?
Она открывает рот несмело, говорит тихо, ерзает на простынях, трет бедра друг о друга и чувствует, как меж ними что-то перекатывается. Кристина хмыкает себе под нос и вдруг понимает — остатки засохшей спермы. Значит, не все стерла с кожи. А ведь так старалась. Девушка мнется: сунуть руку себе меж ног при Эрике и выскрести остатки его семени она не может. Он точно поймет ее не так, как следует. Поэтому она подтягивает ноги к груди и чуть поворачивает голову, ожидая ответа на свой вопрос.
— Смотря, о чем, — наконец, отзывается мужчина.
Идет на контакт. Для него это странно. Вообще странно сидеть рядом с ним обнаженной и говорить спокойно, как это делают люди. Без ядреных эмоций в голосе, без привычной ненависти. Эрик ведь не такой. У Эрика все по грани и на излом. Ему нужно гипертрофировать, ему необходимо разрушать. Видеть его спокойным, даже умиротворенным — диковинное зрелище.
— О Фрэнке, — говорит Кристина, и он косит на нее глаза. Резко так, отрывисто.
— О Фрэнке?
— Да.
Он ведь хочет, да? Хочет, чтобы она спрашивала, чтобы интересовалась, чтобы топталась своими ногами по его паскудным воспоминаниям. Иначе зачем все было это показывать? Делать ее сопричастной к преступлению многолетней давности? Зачем? Кристина уверена, что у нее есть полное право спрашивать все, что она считает нужным. Но она нервничает. Облизывает губы, тянется рукой к простыне и кутается в нее, незаметным, легким жестом убирая остатки мужской спермы со своих бедер. В физиологии так много не самых приятных нюансов. Сейчас она это понимает. И все эти восторженные дурочки из фракции кажутся Кристине глупышками. Секс — это вот это. Это кровь, это сперма между твоих ног, это пот и слюна на коже, это боль, это тянущее чувство внизу живота, саднящее и неприятное. И нет никаких дурацких лепестков роз, свечей и шелка под спиной. Есть еще слезы, стоны, сбитое дыхание и простые, незамысловатые движения, от которых гнется тело. Кристина смотрит на ладонь левой руки.
— Эрик, — она так и не дожидается ответа на свой вопрос о Фрэнке, этого простого разрешения, но сейчас ее волнует иное, — я ведь могу забеременеть? — интересно, почему у предложения из ее рта вопросительная, а не утвердительная форма?
Мужчина вдруг хрипло смеется. Такой незнакомый, чужой звук оглашает помещение. Эрик так не смеется. Слишком просто и беспечно, слишком легко, почти по-молодецки. А ведь, в сущности, ему мало лет. За всей этой суровостью и жестокостью, за кровью и болью, за ядреным свистом в словах она и забыла, что мужчина старше ее не на много лет. Это просто вылетело из головы с легким хлопком. Потому что Эрик всегда был где-то там, за чертой. Холодный, опасный, жестокий, слишком беспринципный и любящий насилие — этот человек не вязался с юностью и молодостью. Кристине вдруг становится интересно, сколько же ему в действительности лет. Но спросить она боится. А Эрик все смеется. У него вздрагивает грудь и чуть изгибается массивная шея, когда он запрокидывает голову на подушку, вены проступают под кожей. Дутые, литые.
— Если ты женщина, — хриплым от смеха голосом отвечает он, — то да, ты можешь забеременеть. — И смотрит на нее странными, почти лукавыми глазами. Эрик так не смотрит.
Кристина сидит и чувствует себя полной дурой. Конечно, она понимает, что может забеременеть. И почему он смеется? Почему ему смешно? Почему, черт возьми?! Девушка сжимает губы в одну линию, вперивает свой недовольный, горящий эмоциями взгляд в мужчину и вдруг с очередным удивлением осознает, что Эрик полностью расслаблен. Здесь, с ней, в этой комнате, где все еще стоит запах сигаретного дыма и запах секса, где они отрезаны от всего мира и совершенно не знают, что там. Ночь, наверное. Он ведь вечером к ней обычно приходит, всегда лишь вечером. Мужчина похож на чеширского кота, наглого, вальяжного и самодовольного. Кристине почему-то хочется его ударить. Не ради боли. Чтобы просто сбить спесь.
— Расслабься, — кидает ей Эрик.
Девушка лишь хмурит брови.
— Ты не забеременеешь.
— Что?
Кристина вытягивает рот в форме буквы «О», сидит и смотрит на мужчину, на этого странного, едва знакомого ей человека. Она не понимает его и не уверена, что хочет понимать. Это как-то слишком. Все слишком.
— Я добавлял тебе в еду одну из сывороток Эрудиции. Ей все женщины во фракции пользуются, если не хотят разжиться большим животом.
Она молчит. Долго. Выразительно. А потом быстрой, стремительной тенью кидается к нему. Шипит, как дикая кошка, путается в простыне, обнимающей ее тело, словно саван. Не проходит и пары секунд, как Кристина, разгоряченная, злая, тяжело дышащая, с горящими глазами, лежит под Эриком. Его пальцы крепко сдавливают ее запястья, колено давит на ее промежность, не дает возможности свести ноги или ударить в пах. Она все еще дергается под ним, такая ненавидящая, пышущая ядовитыми эмоциями. Эрик лишь скалится. Ему нравится. Этому сукину сыну нравится. Нет! Вы только посмотрите!
— Ублюдок!
— Хотела бы залететь?
— Ты ради этого меня сюда притащил! Ради этого!
— А ты удивлена?
— Ненавижу!
— Ненавидь. Мне это нравится.
Кристина скапливает слюну во рту, мало совсем, но хватает, чтобы плюнуть ему в самые глаза, заставить его материться сквозь зубы и выпустить ее. А ей хватает сил и времени вывернуться из-под его крепкого, тренированного тела и отползти в сторону. Злую, раздраженную. Эрик лишь вытирает лицо от ее слюны и улыбается. Снова улыбается! А Кристина с удивлением осознает, что злится на него не так, как раньше. Слишком по-женски, слишком несерьезно. Ей стоит благодарить Эрика. Он позаботился, он знал. Знал. Кристина закрывает глаза. Это было неизбежно, и глупо притворяться. Зачем тащить ее сюда? Зачем? Ради похоти, конечно! Только девушка знает, что это полуправда. Похоть взяла свое, разнузданно и жарко. Похоть все еще бьется в ее лоне, просит и трепещет. Только вот дело не в похоти. Какая ирония. Кристина даже думать боится. Она всего лишь поправляет простынь да смотрит на Эрика.