You raped my heart
Шрифт:
Все очень похоже на тот такой, кажется, уже далекий раз. Только не страшно и не боязно, только она совершенно отчетливо знает, какие чувства, эмоции и желания вызывает в ней этот грозный человек. И поэтому когда Эрик зажимает ее в своих тисках, у нее почти не спирает дыхание. Она прижимается к его твердой груди, чувствует, как он направляет руки, слышит команды на ухо. И волнения меньше, меньше этого непонятного давления изнутри. В тот раз Кристине было так сложно сосредоточиться на самой стрельбе, на мишени перед ее глазами. А сейчас просто, она сосредоточена, даже расслаблена. Первый выстрел — мимо, второй — тоже, и третий. Девушка досадливо закатывает глаза.
— Ты поломанная, — просто сообщает ей Эрик.
— Знаю, — огрызается она, выпутываясь из его рук.
Мужчина смотрит на девушку, сжав губы в одну прямую линию, тонкую такую.
— Не зарывайся, — резко говорит он. — Слышала? То, что я стал относиться к тебе лучше, не значит, то ты можешь так себя вести. Усекла?
Она молчит, лишь открывает и закрывает рот да смотрит
— Попробуй снова, — говорит мужчина. — Я думаю, что дело может быть в оружии. Возможно, теперь тебе подойдет не каждая модель. Я этот перенастроил. Пробуй.
Кристина берет пистолет в руки, Кристина снова стреляет, отдача прокатывается по ее мышцам, пуля мажет мимо. Эрик сзади нее цокает языком и едва качает головой.
— Нежнее надо жать, девочка. Аккуратнее.
И вот снова эта близость. Его руки, его мышцы, твердость чужого тела, сталь там, под кожей. Кристина вдруг понимает, что мишень и сам урок перестают ей быть важны. Она вжимается в пах Эрика бедрами, чуть запрокидывает голову на его плечо. Мужчина же едва опускает подбородок, смотрит насмешливо, чуть ехидно. Кристина знает, что играет с огнем, но сдержать себя совершенно не может. Рот Эрика все больше растягивается в кривой усмешке. Ему не хватает лишь сигареты в зубах и будет похож на лихого разбойника, кем он, в сущности, и является. Разбойник, бандит, монстр, зверь — полный набор синонимов, окрашенных в черный, гротескный цвет. А ей просто хочется.
— Глупая ты, — шепчет Эрик ей на ухо. — Такая дура.
Пистолет с грохотом падает на пол. Тяжелый ведь. Кристина едва успевает набрать воздуха в легкие, как крепкие руки разворачивают ее, а рот накрывает рот. Эрик давно не брился, и девушка это чувствует — щетина царапает ее кожу. Эрик голоден, доведен до исступления, до самой острой грани. Его руки совершенно по-хозяйски считают женские позвонки, проходятся по всей линии спины, сжимают ягодицы. А Кристине не хватает воздуха. Эта девочка совсем в конец с ума сошла. Так думает Эрик, когда она обнимает его, подается вперед. И эти тонкие ручонки на его плечах, и эти частые вдохи и выдохи. Эрик срывается, подхватывает девичью фигуру, прижимает к себе тесно и плотно, все не отрываясь от ее рта, от этого юркого горячего язычка, от влажной и мокрой полости, от острых зубов. Она издает какие-то сладкие, нечленораздельные звуки. А он швыряет ее на кровать. Грубыми пальцами сдергивает черную ткань с бедер вместе с нижним бельем, оголяя кожу. Кристина вдруг взбрыкивается, хочет перевернуться на спину, но Эрик лишь сильнее давит на ее тело, прижимает грудью к матрацу. Девчонка бьется под ним. Не нравится. Но мужчина наваливается на нее, тянется руками к ширинке, высвобождает уже стоящий член и пальцами касается ягодичной складки, проводит по трепещущей коже. У Кристины вздрагивают спина и плечи, и линия меж лопаток такая напряженная. Но девчонка там, внизу, горячая и теплая, возбужденная — Эрик чувствует на своих пальцах смазку. Пусть тут не кичится, не строит из себя недотрогу. Он проникает в нее одним толчком, сразу глубоко, так плотно и тесно, чуть покачивает бедрами, сцепляя зубы и привыкая к тому, как крепко обхватывают его женские мышцы. Кристина снова дергается. Ладно. Хватит. Он обнимает ее рукой за талию, крепко и надежно, тянет хрупкое тело на себя, заставляя прижаться девчонку к его груди, лишь колени упираются в колени. Одежда чертовски мешает, и волосы Кристины лезут в лицо. Он рваными движениями убирает черные пряди и встречает горящий взгляд, когда девушка поворачивает голову. Глазищи красные и обвиняющие. Эрик прижимается ртом к ее шее, обхватывает грудь, стягивая легкий топ вниз, и тугие горошины сосков утыкается ему в ладони. Кристина дрожит и всхлипывает, пульсируя внутри.
— Не перечь мне больше, не показывай характер, а то в следующий раз будет больнее. И не играй со мной.
Он делает мягкое движение бедрами, и тонкая фигура в его руках изгибается. Девичьи ладони накрывают его руки, пальцы гладят сбитые костяшки. Эрик толкается в нее глухо и медленно, неспешно и неторопливо, заставляя чаще дышать, откидывать голову ему на плечо, снова что-то нечленораздельно повторять. Такая мокрая, раскрасневшаяся, влажная, терпкая и желанная. Он выскальзывает из нее мягко, ощущая, как болезненно пульсирует член, как она нехотя отпускает его руки. Эрик усмехается и снимает через голову футболку, а потом отправляет вниз, на пол, джинсы с блестящей пряжкой ремня. Черную ткань с женского тела он стягивает нарочито долго, пальцами задевая внутреннюю поверхность бедра, наблюдая, как Кристина елозит по постели, как сводит бедра, трет друг о друга ноги. Мучительный жар разъедает все ее тело. Эрик целует подколенную чашечку, поднимается выше, оставляет теплый след губ на лобке, заставляя Кристину изогнуться в таком разочарованном стоне. Ткань легкой майки болезненно трется о соски, стоит ее только потянуть наверх. Девчонка действительно плохо соображает. Она просит и жаждет, так сильно хочет, что у мужчины почти срывает крышу. Эрик разводит ее ноги, подхватывает девушку под ягодицы и медленно проникает внутрь. Горячие, трепещущие мышцы обхватывают
— Спи, — говорит Эрик.
Кристина молчит, все еще несколько не в себе после того, на что нарвалась. Это ведь был не секс. Это было что-то много больше и много опасней. Может поэтому, вены на мужских руках так вздуты, и вся фигура источает бешеную, дикую опасность. Кристина закрывает глаза. Ей почему-то становится страшно. Все не так. Неверно. Не с этим человеком. Ей не нужно так дрожать в его объятиях, так желать его, так тянуться к нему. Сегодня было сверх, перебор, край. Если она промедлит, то не сможет уйти, придется отдирать с мясом. Ей необходимо к друзьям. С информацией в голове и на языке, со знаниями, дальше от Эрика, потому что все это — особенно то, что было только что — не приведет ни к чему хорошему. Не с ним. Кристина не вчера родилась, чтобы этого не понимать. А от того, что все становится вот так, лишь больнее, лишь хуже. И глаза жжет. До самых слез.
Эрик одевается и уходит через некоторое время. Когда, кажется, берет себя в руки окончательно. Она лишь наблюдает через полуприкрытые веки. И сама Кристина принимает решение. Единственно правильное, как ей кажется. То, которое стоило принять давно.
Кристина намерена вернуться к друзьям.
Комментарий к Глава 41
Песня, которую слушала и под которую танцевала Кристина, это La Pigiatura из фильма “Укрощение строптивого” с Адриано Челентано и Орнеллой Мути. Песня действительно старая, но прекрасная.
========== Глава 42 ==========
В шесть утра еще едва брезжит рассвет. Полоса девственно-розового света зарождается на востоке и постепенно, словно огромное полотно, накрывает все небо, мешая цвета и палитры, будто смешивая краски. И вот розовое перерастает в сиреневое и лиловое, а потом все синеет, наливается голубизной. Восход над сонным, выщербленным бомбами и выжженным войной Чикаго действительно прекрасен. Природе нет никакого дела до крови и боли, которую солнце неизменно освещает день за днем, нет дела до трупов, которые свалили горой и еще не успели закопать в землю или предать огню, и запах гниения распространяется на несколько миль. Долетает он и до верхнего этажа наполовину разрушенной высотки. Эрик ведет носом и вновь склоняется к крану. Бежит обжигающая ледяная вода, и мужчина подставляет под нее голову. Это отрезвляет, вправляет мозги, возвращает мир на привычные места. Ни девчонки, ни паскудного чувства там, за грудиной — ничего. Эрику нравится так жить, и он хочет продолжать жить так дальше.
Капли застывают на лбу, носу и щеках, попадают на шею и плечи. Эрик проводит пальцами по шраму над бровью, по тому, что зашивали девичьи руки. Не болит. Хорошо зашила. Умная, ладная, хорошенькая сучка. Мужчина морщится. Он засовывает в рот сигарету и прикуривает, облокачивается о раковину и смотрит в окно. Его грязные, жесткие, пошлые мысли о Кристине — та единственная защита, что осталась от этой своевольной, своенравной девчонки, сладкой, как молочный шоколад, пахнущей жизнью и женщиной. Эрик — не дурак. И не врет себе. Он закончил это делать еще в далеком детстве, когда мальчишкой верил Алисе, говорившей, что родители вернутся, но они не вернулись. Он закончил это делать тогда, когда Фрэнк повторял, что все будет хорошо, что они заживут иначе, начнут с чистого листа, перевернут страницу, заляпанную кровью. Но трупы женщины и ребенка все еще дымились, и плоть, и мясо, и кости — все это было разнесено двумя залпами дробовика. Эрику было всего шесть, а он уже понимал гораздо больше, чем большинство шестнадцатилетних. Ложь себе — хуевая привычка. И от нее стоит избавиться как можно раньше. Лгать можно и даже нужно окружающим, но не внутри.
Мужчина с наслаждением тянет сигарету под мерный стук часов на тумбочке. Стрелка едва сместилась с шести утра. Эрик подносит свои пальцы к носу. Они до сих пор пахнут девчонкой, ее дыркой, широко разведенными ногами, стонами прямо ему в глотку. Эрик прикрывает глаза. Всего лишь на мгновение. Чтобы, мать вашу, справиться с собой, взять себя в руки, не позволять образам и желаниям брать верх. Контроль, самодисциплина — святые вещи в любом мире, даже в таком вшивом, как этот. Сладкая, сочащаяся, томная Кристина, лучшая подружка Трис, этого Стиффа, сучки Четыре, недоделанного героя. Эрик злится. Сжимает руку в кулак, легким движением отправляет сигарету в раковину, где та, намокая, тут же тухнет. Эрик смотрит на себя в зеркало.