Югославская трагедия

Мальцев Орест

Прошло некоторое время, прежде чем мы разобрали отдельные, рвавшиеся из груди слова:

— Там… лежит. Что делать?.. Там он…

— Кто? Да говори же скорей! — вскричал Иован.

— Командир Вучетин! — воплем вырвалось у Васко. — Он шел за мной…

Милетич ошеломленно уставился на меня, а в следующее мгновение он уже несся вверх по тропе, падая, разбивая о камни колени и вновь вскакивая, одним своим видом распространяя по лагерю тревогу, поднимая всех на ноги.

Я догнал его. Неподалеку от лесной хижины, на тропе, лежал наш командир Томаш Вучетин. Он лежал ничком, широко раскинув руки, точно пытаясь обхватить побольше земли, а на спине у него зияла ножевая рана, из которой медленно текла кровь».

24

«…В

Горном Вакуфе я слышал однажды унылые вопли муэдзина. Вознося к зеленому вечереющему небу длинные руки, он провозглашал свое «Алла ак бар, ла иль алла!» так монотонно тягуче и с таким мертвым равнодушием в голосе, что под эти призывы можно было уснуть.

Я вспомнил муэдзина, наблюдая, как Матье Мачек, секретарь батальонного партбюро, созывал нас на митинг. Наклонившись и как-то неловко подавшись вперед корпусом, он приближался то к одной, то к другой группе партизан и, вяло взмахивая руками, тянул спокойно, безразлично:

— На митинг, другови, собирайтесь. На траурный митинг.

О Мачеке говорили, что прежде он работал у сельского кузнеца, собирался жениться на хозяйской дочке. Но пришли гитлеровцы, разорили кузню, изнасиловали невесту, и он в отчаянии ушел в монастырь Козьмы и Демьяна на Фрушкой горе. Однако фашисты и монахов разогнали, тогда Матье Мачек скинул подрясник, спасаясь от «антихристова воинства», очутился в лесу и случайно попал в партизанский отряд. Привыкнув во всем слушаться хозяина, а потом игумена, он, став партизаном, проявлял необычайную пунктуальность в исполнении любых поручений, исходящих свыше, никогда не вдаваясь ни в какие рассуждения по их поводу.

Скучный и постоянно как бы сонный Мачек оживлялся лишь в присутствии Катнича. Особенно восхищали его речи политкомиссара. Слушая его разглагольствования, он весь как-то напрягался, словно силясь запомнить каждое слово и выражая готовность сейчас же исполнить любое приказание. Естественно, что Катнич заметил его и, как «настоящего пролетария», принял в партию; секретарем же партбюро Мачек стал вскоре после того счастливого случая, когда он первым удачно приветствовал Тито, заехавшего в батальон при отступлении из Боснии. Слова «мой юнак», сказанные Тито по адресу Мачека, неизменно служили ему прекрасной рекомендацией.

По зову секретаря бойцы и командиры молча собирались на лесной поляне, перед скалой с небольшим углублением, где Катнич устроил себе жилье.

Джуро Филиппович пришел на митинг с нашим старым знаменем, немного обгоревшим при взрыве тоннеля. Обожженное, продымленное, простреленное во многих местах, это знамя с каждым днем становилось для бойцов все более дорогим и все более святым символом, символом их чести. А вчера им прикрыли тело Вучетина перед тем, как похоронить его на краю ущелья, рядом с безымянной могилой двух партизан. И сейчас, сгрудившись у своего знамени, бойцы вполголоса повторяли вслед за Марко Петровичем стихи из «Горного венца» Негоша:

Пусть же бранковичев [69] срам постигает тех, о братья, кто предаст юнаков, начинающих борьбу с врагами… Бешенство в него пусть вдунет ветер, пусть ума и разума лишится! Тот, о братья, кто предаст юнаков, ржавчину на всем пусть в доме видит, чтоб по нем и плач и причитанья без печали ложью бы звучали!

Торжественные и мрачные заклятья звучали с силой и страстью, как будто словами сердара [70] Вукоты партизаны проклинали

тех предателей, один из которых убил Вучетина.

69

Бранкович Вук — косовский господарь, клеймится в народных песнях как изменник и предатель, покинувший в Косовой битве сербское войско.

70

Сердар — окружной старейшина.

Катнич поднялся на плиту известняка, возвышавшуюся над землей, как трибуна, и заговорил надорванным, тихим голосом:

— Друзья мои, юнаки! У меня недостает слов, чтобы с нужной силой выразить нашу общую горесть и гнев. Еще и сегодня я не могу собраться с мыслями. То, что случилось, потрясающе невероятно. Я до сих пор не могу этого постигнуть, не могу примириться с тем, что с нами нет Томаша, нет нашего дорогого друга, героя народно-освободительной войны и непреклонного, пламенного патриота. Мы не знаем, кто этот коварный враг, этот подлый изверг, этот немецкий агент, убивший из-за угла нашего командира. Но увы, кто бы он ни был, а камень, брошенный в воду, не выйдет обратно из реки! Юнак из рыцарского рода черногорцев не вернется в наши ряды. Мы плачем, но в то же время тверды, как гранит, и нас нелегко уязвить… Мы не должны падать духом, юнаки. Нас ведет к победе друг Тито, он тоже плачет и печалится вместе с нами. Да, он плачет, как и мы. — Катнич демонстративно вытер себе глаза большим клетчатым платком. — Он плачет, но не дрожит в его могучей руке светоч веры в наше лучшее будущее. Угасло сердце героя Томаша Вучетина, но его имя вечным и святым огнем будет гореть на скрижалях нашей истории…

Бойцы слушали, не поднимая голов, а может быть, и не слушали вовсе, погруженные в свои мысли. И я думал о том же, о чем думали все: о Вучетине. Какой это был хороший, кристально чистый коммунист, преданный друг Советского Союза. Свои силы он черпал в идеях Ленина — Сталина, а вдохновение — в великом советском примере. Об этом Катнич почему-то не сказал в своей речи… Вучетин, настойчивый, спокойно-энергичный, удивительно постоянный, отрицал устаревший взгляд на черногорцев, будто они деятельны лишь в одном случае: тогда заслышат клич на битву; это мол их стихия. Нет, Вучетин был бы замечательным строителем новой Югославии. Иован отчасти прав: без таких, как Вучетин, трудно будет завтра… Он умел найти путь к сердцу солдата. Он никогда не прятался от опасности. Все его любили. Он сердечно относился ко мне. И я не стыдился навертывавшихся на глаза слез, когда стоял над его свежей могилой… Не забыть мне его худого, бледного лица с ласковым прищуром серых спокойных глаз, его исповеди у придорожного распятия возле Синя, его страстных мечтаний о будущем…

Никто сразу не обратил внимания на хищный, рокочущий звук.

Я взглянул вверх. Над поляной, невысоко в небе, кружил ширококрылый двухмоторный самолет с застекленным тупым передом фюзеляжа. Старый знакомец: «Юнкерс-88». Бомбардировщик повернулся носом вниз и, завывая, устремился к земле. Кто-то успел крикнуть:

— Авион!

Кича Янков, сорвав с глаз очки, замахал ими:

— В укрытия!

Все бросились в ущелье. Янков побежал к дежурным, стоявшим у зенитного пулемета. Катнич и Мачек спрятались быстрее всех в углубление скалы, возле которой стояли.

Рванула бомба, расщепляя стволы деревьев, разбрызгивая камни. Края ущелья поползли оседая. Нас обдало горячим и тугим воздухом.

Еще заход…

Опять свист летящей бомбы, оглушающий треск, сверлящее шипенье и визг осколков.

— Что делается! — говорил Лаушек, стряхивая с себя комья земли. — Ну и денек! И, как нарочно, солнце так медленно садится! Земля так медленно вертится!

И еще заход, пике… Но тут раздалась быстрая команда Кичи:

— Огонь!