Юлька в стране Витасофии (сборник)
Шрифт:
— Вам знаком распорядок его дня? — уточнил прохожий и пояснил:
— Кант встает в 5 часов утра, в 10 часов вечера ложится, в 19 часов у него прогулка по городу. Подождите здесь: через 5 минут начинается его прогулка.
Прислонившись спиной к дереву, Юлька вспоминала, как когда-то поразило ее рассуждение Канта: «Две вещи наполняют душу мою удивлением и благоговением: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». Она тогда заинтересовалась кантовским категорическим императивом, требующим совершать поступки в соответствии с нравственным долгом,
Канта Юлька узнала сразу: маленький, худенький, одетый в сюртук старичок шел, рассеянно глядя вперед. Пристроившись рядом, Юлька неловко сказала:
— Добрый вечер, господин Кант!
— Что? — завертел головой философ. — Перейдите на правую сторону, я левым глазом плохо вижу. Что вы хотели?
— Вам известна рукопись Затерянных столетий? — спросила Юлька, выполняя просьбу Канта.
— Кое-что слышал, — ответил философ. — В ее основе — старая идея, когда-то провозглашенная Платоном: измерять бытие движением, а не временем и пространством. Категорию «движение» позже забрали ученые, философы и теологи остались с понятиями времени и пространства: ими удобнее оперировать.
— Кто такой Старец?
— Неизвестный мне, но, судя по всему, блестящий философ, скрывающийся от всех под этим странным именем, — ответил Кант и поинтересовался:
— У вас при себе нет средства по уничтожению клопов: совсем замучили.
— Нет, — растеряно ответила Юлька.
— Жаль, — вздохнул старичок и, сухо бросив «Из-за вас я нарушаю график!», ускорил шаги.
Расставшись с философом, Юлька брела по улице, думая о том, что надвигается ночь и пора подумать о ночлеге. Неожиданно ее взгляд упал на прикрепленную к двери старинного здания табличку с надписью:
«Профессор философии Георг Вильгельм Фридрих Гегель». Секунду поколебавшись, она постучала висевшим на двери молоточком.
Дверь открыла женщина лет тридцати.
— Вы к мужу? — спросила она. — Заходите.
Шагая вслед за женщиной сквозь анфиладу заставленных мебелью комнат, Юлька думала о том, что Гегель, в отличие от большинства философов, был женат и имел детей: двух мальчиков от этой женщины — Мари фон Тухер — и еще одного от квартирной хозяйки в Йене.
Заведя Юльку в кабинет, где за огромным столом, заваленным книгами и бумагами, сидел человек с мучнисто-белым лицом, закутанный в серо-желтый халат до пола, Мари сказала:
— Георг, к тебе студентка, — и вышла из кабинета.
У профессора было невыразительное одутловатое лицо — лицо преждевременно состарившегося человека — и жидкие волосы. Он был крепко сложен, но сутулился, держался скованно и явно не хотел разговаривать.
— Чем обязан? — неприязненно осведомился Гегель. — Что-то непонятно в лекции?
— Нет, все понятно, — растерялась Юлька. — Я хотела узнать о Старце и рукописи Затерянных столетий.
— Романтик-революционер, — фыркнул Гегель. — Философия — учебник для простолюдинов. Я — ретроград.
Гегель задумался, начал перебирать бумаги, что-то бормоча
— Что там с рукописью?
Сев прямо, Гегель посмотрел на Юльку так, словно впервые увидел. — Сестры-властительницы, — с трудом выдавливая из себя предложения, забормотал Гегель. — Вечность приходит к человеку в облике Смерти.
Властительница Времени дает надежду на завтрашний день, но однажды обманывает, и он оказывается у двери неизвестности, куда госпожа — вот бы снять с нее маску! — впускает только душу, оставляя тело земляным червям.
Дихотомия тела и души. Все действительное разумно, все разумное действительно.
Взяв перо, Гегель макнул его в чернильницу и начал что-то писать. Он делал это так увлеченно, что Юлька, постояв, тихонько вышла из кабинета и, сопровождаемая сочувственно молчащей Мари, направилась к выходу.
На улице сгущалась темнота; фонарщики зажигали газовые фонари.
— В городе есть гостиница? — спросила у Мари Юлька.
— Только монастырская, на окраине Кинсберга, — выйдя вместе с Юлькой на улицу, Мари показала, куда идти. — Прощайте!
Несмотря на непоздний час, прохожих на улице не было. Дважды Юлька отклонялась в сторону, но, ориентируясь на тихий звон колокола, меняла направление, пока не оказалась у монастырских ворот. Взяв деньги, услужливый монах провел ее в пахнущую ладаном комнату с рукомойником, иконой в углу и кроватью у стены. Водные процедуры — и утонувшая в свежести простыней Юлька быстро заснула.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Солнце: как его много! Потянувшись, Юлька открыла глаза, быстро закрыла их, ослепленная лучами, и рывком вскочила с постели. Гимнастика, водные процедуры, процесс одевания — и Юлька, готовая двигаться дальше, вышла из гостиницы на монастырский двор.
— Доброе утро! — услышала Юлька чей-то голос.
Повернувшись, Юлька увидела пожилого, некогда наверняка красивого монаха, участливо смотревшего на Юльку.
— Пьер Абеляр,[46] бывший учитель схоластики, ныне — аббат этого монастыря, — представился монах, заметив настороженный Юлькин взгляд.
— Тот Абеляр, кому Элоиза писала: «Господину — от рабыни, отцу — от дочери, супругу — от супруги, брату — от сестры».. И еще: «Единственному после Христа — одинокая во Христе»? — спросила Юлька.
— Да, — согласился Абеляр, с уважением глянув на Юльку. — У вас хорошая память!
— Еще бы! — усмехнулась Юлька. — Лучшие любовные женские письма, которые я читала. Они обжигают. Ваши письма читать было противно: их писала рука труса. Элоиза оказалась умнее, талантливее и красивее вас: почему вы ее бросили?
— Нас развела эпоха, потребовавшая: любовь или карьера, — смутился Абеляр. — Я выбрал карьеру.
— Типично мужской выбор с типично мужскими отговорками, — хмыкнула Юлька. И, посуровев лицом, поинтересовалась: