Юность Карла

Мартов Владимир Михайлович

— Надо полагать, регентом при малолетнем Нитарде будет Ашер? — спросил Карл у Фулрода.

— Полагаю, да! Он и Герберга.

— Совсем хорошо. Только такого подарка мне не хватало. И это в то время, как я оказался на пороге войны с Ломбардией. С Карломаном я бы уж как-нибудь уговорился. Он хоть и лиса, но все-таки Арнульфинг, и дела семьи и рода для него значат немало. А о чем можно говорить с этим волком Ашером — и за что только его привечал Карломан — и этой полулангобардкой Гербергой!

Карл неожиданно оборвал свой монолог, глаза его блеснули. Какая-то мысль отразилась на его лице.

— Когда готовится сейм? — неожиданно спросил он Фулрода.

— Точно не знаю. В городе сейчас нет ни одного из баронов королевства. Еще вчера, разослав гонцов, все они разъехались. От меня многое держат в тайне, очевидно понимая, что я могу повлиять на его решения, но думаю — завтра. Видел бы ты, Карл, как гонцы так и полетели из Самуси созывать знатных баронов на встречу.

— И я так думаю. Ашер не станет откладывать это дело. Ему не выгодно, чтобы собрались все бароны. Достаточно простого большинства, в котором, конечно, будут преобладать его сторонники. Но да Бог с ним. Мне по-прежнему не дает покоя мысль — почему столь неожиданно умер Карломан. Что ты на это скажешь, Ганелон? Ведь ты присутствовал на том злополучном ужине. — И Карл пристально глянул на Ганелона.

Неожиданный переход беседы смутил Ганелона, и это смущение, которое «друг детства» не смог скрыть, сказало Карлу гораздо больше, чем все слова оправданий и заверений в своей преданности и верности.

— Разве, посылая тебя к моему разлюбезному братцу, я приказывал тебе улаживать мои дела таким образом? Да, Карломан вел против меня вероломную политику, но…

— О чем ты говоришь, Карл, о чем думаешь? — перебил своего государя Ганелон. — Неужели ты считаешь, что я приложил руку к случившемуся?

Карл отвел взгляд.

— Я ничего не считаю. Я спросил твое мнение о смерти моего брата.

— Я не лекарь, Карл, и не могу судить о болезнях тела человеческого. Кроме того, все мы смертны.

— И я не Бог и не могу судить о болезнях душ. Но сдается мне, что кое у кого душа больна. И не просто больна, а прогнила до черноты.

Ганелон вздрогнул, и снова это не укрылось от глаз Карла, но он промолчал и повернулся к старому аббату:

— Мой старый добрый Фулрод, надеюсь, ты поедешь со мной?

— Да, Карл, даже если мои старые кости придется потом собрать в мешок и так и похоронить. Распрю и разлад, растаскивание государства нужно прекратить немедля. И только у тебя, мой самый неученый ученик, хватит на это сил.

— Что ж, отлично. Собираемся в дорогу. Харольд, поднимай левдов: мы выступаем.

— Куда?

— Куда-куда! Если бы я знал. Но, думаю, по дороге Ганелон нам скажет куда! А если и не скажет, то мы сами узнаем.

3

Очень скоро выяснив, что сейм соберется в Корбени, Карл не мешкая развернул отряд и помчался туда.

Не предупредив о своем прибытии, Карл сразу же проскакал к зданию, где собралась знать королевства. Снаружи дом окружили меченосцы.

Ошарашенные бароны не верили своим глазам, но это был Карл Арнульфинг собственной персоной, да еще сопровождаемый таким известным и уважаемым человеком, как аббат Фулрод.

После необходимых приветствий Карл повернулся к собранию лицом, и многие бароны опустили глаза, хотя у каждого из них хватило бы сил сразиться не только с Карлом, но и с самим чертом. Среди присутствующих Карл неожиданно заметил Тассилона Баварского и подивился, сколько же лошадей должен был загнать герцог, чтобы успеть из своей столицы на Дунае за трое суток прискакать в Корбени.

«Или он все знал заранее», — мелькнула у него мысль, но Карл отбросил ее. Сейчас не время для выяснения отношений с баварцами: с герцогом он разберется позднее. Сейчас самые опасные противники Ашер и Герберга со своими отпрысками, готовые разорвать страну на кусочки, а самый лакомый достанется, конечно, проклятому Дезидерию.

Какое-то время Карл молчал, обводя зал и собравшихся тяжелым яростным взглядом, от которого многим становилось не по себе. Наконец он произнес:

— Наш отец Пипин завещал королевство двум своим сыновьям. Карломан оставил нас, и, значит, править буду я один.

Присутствующие, ошарашенные подобным заявлением, недоуменно молчали. Все ожидали каких-то дебатов, споров. Но услышать такое?!

Карл заметил, как стоящий за спиной баронов Тассилон что-то нашептывает некоторым. И сразу же зал взорвался гулом возмущенных голосов. Некоторые кричали, что у Карломана осталось двое сыновей и что владения отца должны перейти к ним. И они, бароны, будут охранять право детей на престол, пока те не подрастут. Другие говорили, что они присягали Карломану, а не Карлу.

— От кого я слышу подобные слова? — вдруг крикнул Карл. — Разве я не Арнульфинг, и к тому же старший в роду? Я догадываюсь, с чьих подач звучат подобные речи. Не ты ли, герцог Тассилон, когда-то клялся моему отцу, а потом и мне следовать вместе с моими войсками? Ответь же? Ответь, глядя в глаза собравшимся знатнейшим баронам франков!

Тассилон смутился и, покраснев, сумел, однако, выдавить из себя:

— Я готов сдержать слово. Я не отступлюсь от клятвы и готов в меру своих сил поддержать тебя, Карл.

Ашер, у которого были земли во владениях Карломана, напомнил:

— У детей Карломана есть мать, повенчанная по закону и из хорошей семьи. Пусть она будет регентом королевства, пока сыновья не подрастут.

Возможно, он хотел таким образом напомнить присутствующим, как Карл обошелся с дочерью Дезидерия.

— И сколько же лет ждать? — насмешливо спросил Карл. — Нет, бароны, этот вопрос надо решать сейчас. Или франки будут едины и сильны, или мы будем побеждены, раздавлены нашими врагами.