Юность Маркса
Шрифт:
По резкому, лишенному каких-либо обязательных завитушек почерку Виттенбах тотчас же узнал сочиненно Маркса.
Неистовый шабаш маленьких черных букв, как всегда, удивил, раздосадовал учителя. Выдохнув нечто вроде «пуф!», Виттенбах принялся читать.
«Размышления юноши при выборе профессии» Карла Маркса не слишком заинтересовали старика, хотя заметно разнились от откровенно плоских, по напыщенно поучающих, то лицемерных, но хвастливых, то робких, то грубо рассудительных размышлений остальных тридцати выпускников. Одни мечтали стать преуспевающими купцами, другие неумело излагали вычитанные из книг мысли о преимуществах ученой или о почетности военной карьеры. Большинство отдавало предпочтение профессии священника.
Маркс писал:
«Животному
Но не одно только тщеславие может вызвать внезапное воодушевление той или иной профессией. Мы, быть может, разукрасили эту профессию в своей фантазии, — разукрасили ее так, что она превратилась в самое высшее благо, какое только в состоянии дать жизнь. Мы не подвергли эту профессию мысленному расчленению, не взвесили всей ее тяжести, той великой ответственности, которую она возлагает на нас; мы рассматривали ее только издалека, а даль обманчива.
В этом случае наш собственный разум не может служить нам советником, ибо он не опирается ни на опыт, ни на глубокое наблюдение, будучи обманут чувствами, ослеплен фантазией. Но куда же нам обратить свои взоры, кто поддержит нас там, где наш разум покидает нас?
Родители, которые уже прошли большой жизненный путь, которые испытали уже суровость судьбы, — подсказывает нам наше сердце.
И если наше воодушевление сохраняет еще свою силу, если мы продолжаем еще любить избранную профессию, чувствовать призвание к ней и после того, как хладнокровно обсудили ее, увидели всю ее тяжесть, все ее трудности, — тогда мы должны избрать ее, тогда не обманет нас воодушевление, не увлечет поспешность.
Но мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание; наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие».
Виттенбах, поймав губой желтый ус, принялся усиленно жевать его. Он дважды перечел последние слова:
«Уже наша физическая природа часто противостоит нам угрожающим образом, а ее правами никто не смеет пренебрегать»…
Виттенбах пришлепнул рыхлыми губами.
— Туманно, расплывчато, — неодобрительно высказался он и отчеркнул последнюю фразу. Читая, он неоднократно подчеркивал целые строки в знак порицания.
Заключительная часть «Размышлений» пришлась ему более по вкусу и менее пострадала от придирчивого учительского карандаша.
«Но главным руководителем, который должен нас направлять при выборе профессии, является благо человечества, наше собственное совершенствование. Не следует думать, что оба эти интереса могут стать враждебными, вступить в борьбу друг с другом, что один из них должен уничтожить другой; человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага.
Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком.
История признает тех людей великими, которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принес счастье наибольшему количеству людей; сама религия учит нас тому, что тот идеал, к которому все стремятся, принес себя в жертву ради человечества, — а кто осмелится отрицать подобные поучения?
Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под
Виттенбах, дочитав, протер очки. Напряженно думал, стараясь вспомнить, где и когда он читал похожие мысли. Может быть, в те дни, когда пришла в Трир французская революция? Не вспомнил, но подозрительность не рассеялась.
— Природа человека, — повторил Виттенбах, — устроена так, что он может достичь усовершенствования только работая для блага своих современников. Это смело, но вот великий Иеремия Бентам учит обратному: только работая для самих себя, мы можем принести наибольшую пользу обществу.
Старик посмотрел в круглое оконце на тихие дома зажиточных соседей, на свой нарядный садик.
«Что, если б мир населен был усовершенствовавшими свои дома и свои сады Виттенбахами? Это и было бы общим благом», — казалось директору гимназии. Впрочем, не в его обычае было долго размышлять над письменными работами учеников. Он бегло перелистал тетрадь Маркса.
«Странный, особенный юноша. Впрочем, сколько особенных и выдающихся юношей кончили рядовыми чиновниками!» — И Виттенбах представил себе Карла, но, встретившись глазами с каракулями, почувствовал раздражение.
«Нужно бы поговорить с ним, присмотреться к нему». Вспомнил: «Да ведь птенец на отлете» — и, махнув рукой, вывел пониже подписи Маркса гармоничнейшими узорчатыми буквами свое заключение:
«Довольно хорошо. Работа отличается богатством мыслей и хорошим систематическим изложением. Но вообще автор и здесь впадает в свойственную ему ошибку, в постоянные поиски изысканных образных выражений. Поэтому в изложении во многих подчеркнутых местах недостает необходимой ясности и определенности, часто точности, как в отдельных выражениях, так и в целых периодах.
Стук в дверь напомнил о необходимости приниматься за завтрак, сменить шлафрок на форменный мундир.
4
Карл не замечает смены дня и ночи. Он рвется в будущее, нетерпеливо ждет разлуки с товарищами, даже с родными.
Его отдых — мечты о приближающейся осени в Бонне.
Никогда до той поры таинственное «завтра» так не волновало юношу. Оставалось только покончить со школой.
Родителей тревожат его возбуждение и усталость, но Карл продолжает заниматься по ночам, чтобы без заминки получить необходимый пропуск в университет — аттестат зрелости. Одинаково настойчиво, но внутренне безразлично, в порядке исполнения долга, сдает он устные и письменные экзамены. Отметки получает средние — тройки. Эдгар Вестфален, Фриц Шлейг, Эммерих Грах хвалятся высшими школьными баллами. Марксу все равно.
Ему одинаково наскучили решения уравнений первой степени с двумя неизвестными, нахождение угла треугольника, закон Вольта, пятый крестовый поход, переводы из «Илиады» и Ливия.
Генрих Маркс разделяет ощущения сына. Успехи Карла кажутся ему вполне удовлетворительными.
— Не гимназия, а дом родительский, мы, как могли, обогащали ум мальчика. Мы-то знаем, какая у него золотая голова, — говорит Генрих Маркс жене, прежде чем прочесть ей отзывы учителей на письменных работах Карла.
Глаза юстиции советника беспомощно отступили перед непроницаемой, ровнехонькой изгородью из острых готических букв, выведенных под латинским сочинением сына придирчивым, желчным латинистом Лерсом.
Увеличительное стекло помогло Генриху преодолеть препятствие.
Оговорив несколько ошибок, Лерс признавал, что в рассуждении ученика обнаруживается значительное знание истории и латинского языка.
Двадцать четвертого сентября кончается гимназическая страда. Проносятся экзаменационные дни, торжественный акт в белом гимназическом зале, высокопоучительные прощальные речи педагогов, слезы и объятия родных.