Юность Моисея
Шрифт:
И всё же многие ораторы зачастую привлекали внимание толпы, чтобы просто себя показать, мол, смотрите все: вот я и не боюсь ни стара, ни млада, ни всяк случайного человека. Но на этот раз одним из случайных кликуш оказался молодой патриций, неизвестный Вергилию, вещавший благородному собранию интересные мысли, поскольку дело касалось Пятикнижия Моисея, а это в Риме давно вызывало интерес у самых разных слоёв населения.
— Чем же было подкреплено наказание нарушителей Закона, свободные граждане? — обращался выступающий к слушающим его римлянам. — Наказание подкрепилось изгнанием! Изгнанием на правовой основе, ведь сказано было: не вкушать плода с
— Ты намекаешь, что талмудский Бог допустил нарушение Закона, провозглашённого им же? — спросил оратора Публий Аквила.
— Если бы дело было в простом нарушении! — воскликнул тот. — Ведь еврейский Иегова привлёк внимание Адама и Евы как раз к тому месту, где находилось дерево! Это ли не призвание к искушению, оставаясь при этом совсем в стороне?!
Пламенная речь оратора заинтересовала не только стоявших рядом сенаторов. Вокруг уже начал собираться простой люд, среди которых были легионеры, богатые граждане, иноземные купцы и просто зеваки. Все прислушивались к забавным речам не запрещённых законом, поскольку речь держал человек, одетый в сенаторскую тогу. А никакой сенатор зря говорить пред свободной публикой никогда не станет.
— Если бы еврейский Бог ничего не сказал своим детям, — продолжал патриций, — то поколение за поколением, проходя мимо означенного древа, просто-напросто не обращало б на него никакого внимания, и никого бы не заинтересовал запретный плод. Ведь вокруг много было деревьев, на каждом плоды. Зачем лезть в самую чащу, когда плодов достаточно с краю? Зачем срывать неизвестный плод, если вокруг много свежих, вкусных и уже испробованных?
— А не думаешь ли ты, что запретный плод всегда сладок? — раздался голос из толпы слушающих.
— Вот именно! — снова воскликнул оратор. — Вот именно, запретный! Но в том-то и дело, что никто ничего пока не запрещал! Запретным плод становится только после запрета, то есть после провозглашения Закона.
— Ты хочешь сказать, что провозгласивший Закон подверг своих детей испытанию? — спросил выступающего ещё один римлянин. — Не выглядит ли эта причина специально выдуманной?
— Вот в этом и состоит сомнительность учения! — патриций для убедительности даже воздел левую руку, обращённую открытой ладонью к толпе. — Моисей пишет, что Богу известно всё о нас. Спору нет — на то он и Бог. Но почему этот описанный им Бог провозгласил Закон и сам же нашёл способ убедить детей своих нарушить этот Закон?
— А для чего? — раздался вопрос из разношёрстной толпы любопытных. — У каждого оратора должно быть реальное предложение, иначе второй Цицерон из него не получится.
Перед публикой витийствовал молодой черноволосый человек с несколько жёсткими чертами лица, но оппонирование из толпы не выбило юношу из колеи произносимой им речи. С прежним пафосом он продолжал:
— Очень просто: искушение было для того, чтобы придумать Наказание за нарушение Закона! Ведь еврейский Бог знал, что Адаму и Еве наскучит окружающее их сплошное совершенство. Рано или поздно, но им захочется испытать терпенье Всевышнего. Ведь сказано в Талмуде, что Единый Бог сотворял детей по образу и подобию своему, а значит, способных принимать собственные важные решения.
Наверное, Творцу тоже наскучило созданное Им совершенство, когда ничего не случается и ничего, кроме послушания, не происходит. Ведь если бы Ева не вкусила от предложенного яблока, что бы случилось за десятки, сотни, тысячи тысяч однообразных лет? Ни-че-го! Когда же Закон наконец-то был нарушен, Всемогущий Судия тут же разыграл битву, остатки которой можно лицезреть разве что в Колизее.
Ведь Иегова — Всемогущий и от Его взора никто, нигде, никогда укрыться не в силах, кроме как на арене райского Колизея. На трибунах сидят сотни, тысячи ангелов, среди которых нет только одного: исполнившего волю Иеговы! По приказу еврейского Бога уговорившего Еву сорвать яблоко! А потом соблазнившего её, чтобы выглядеть также, как Отец! В это время Отец нашей праматери гуляет по саду. Мало того, Иегова ничего не знает о случившемся, несмотря на то, что Моисей преподносит своего Бога, как Всемогущего. Только какой же он Всемогущий, коли не может знать, где его дочь Ева, сын Адам и что с ними случилось?
— Где ты? — громко спрашивает Всевышний. И это всё для того, чтобы Адам не прятался и откликнулся на зов.
— Голос Твой и шаги Твои я услышал в Раю и убоялся, — отвечает Адам из кустов, уже откушавший яблоко и познавший мудрость стыда. — Всевышний, я убоялся потому, что наг.
Не этого ли желал в действительности Единый еврейский Бог Иегова? Не добивался ли, чтобы сам Адам сознался в совершённом проступке? На основании описанного Моисеем факта можно уже выносить любой вердикт Наказания. Но битву на арене небесного Колизея необходимо заканчивать с торжеством святотатца, поэтому Всевышний спросил Адама:
— Кто сказал тебе, про наготу?
— Я сам узнал, что такое нагота и что такое стыд, — признался Адам. — Я сам узнал существующую мудрость, потому что вкусил плод с дерева, которое несёт с собой Знание. Зачем ты создавал меня Творец, если не хотел, чтобы я стал мудрым?
Оратора внимательно слушали все присутствующие. Тем более, патриций произносил затронутую, к тому же, интересную тему с таким мастерством, что его непроизвольно заслушались даже легионеры, относящиеся обычно к ораторским выступлениям пренебрежительно.
— Сам я там не был, — продолжал патриций. — Но ангелы на трибунах небесного Колизея сразу должны были понять, что только Единый справедлив, только Иегова может подарить прощение и несправедливым быть не может. Что отныне за непослушание накажет всякого, даже исполнившего приказание угостить Еву яблоком, но Творцу созданная им девушка была уже безынтересна, поскольку тоже исполнила предоставленную для неё роль.
При этих словах по толпе прокатилась волна удивления, ропота и возмущения, послышались даже выкрики, отдалённо напоминавшие бурю протеста. Во всяком случае, никогда, вернее, очень редко на триумвирах поднимался ропот толпы, а криков возмущения отродясь не бывало.
Сквозь сгустившуюся вокруг оратора толпу пробирался бородатый старец в островерхой шапке из козьего меха и диковинном длиннополом кафтане, перепоясанным красивым кожаным ремнём с прикреплёнными к нему медными галунами и тряпичной походной сумой.
Старец пробирался осторожно, не расталкивая граждан локтями и посохом, зажатым в правой руке. Посох заканчивался небольшой перекладиной, и всё это перекрестие было вырезано из другого чёрного, наверное, эбенового дерева. Правда, чёрный крест выглядел на посохе довольно красиво, но ни на символ, ни на старца никто сейчас не обращал никакого внимания. Все ожидали лишь, чем закончится речь оратора. А тот, приосанился, поскольку вызвать интерес и обратить на себя всеобщее внимание толпы на триумвирах удавалось далеко не каждому.