Юность Моисея
Шрифт:
Хозарсиф, увидев побоище, попытался криками остановить разгулявшегося аспида. Но тот только мотнул головой, не расслышав начальственных окриков или же не захотев услышать. Тогда юноша налетел на охранника и, несмотря на то, что тот был немалого росту, нанёс прямой короткий удар в челюсть недюжинной силы.
Египтянин отлетел на несколько шагов, и упал навзничь, пребольно ударившись головой о подвернувшийся камень, да так, что даже шлём на голове лопнул. Во всяком случае, охранник сам уже не смог подняться на ноги и его унесли подоспевшие к месту побоища ещё несколько таких же отборных бойцов. Но удар начальника впечатлил всех без исключения, несмотря на то, что юноша был совсем небольшого роста.
Меж тем мать начальника каменотёсов распорядилась подать угощение в честь возвращения сына, чтобы мальчик мог подкрепиться с дороги. Она снова скрылась ненадолго в дамский будуар и вышла к нему в тунике изумрудного цвета с диадемой на голове, где было отлито изображение урея. Этот змей сверкнул в знак приветствия юноше изумрудными глазами, и тому ничего не осталось, как в тысячный раз признать превосходство матери в жизненной красоте над всеми женщинами мира. В данный момент она выглядела как истинная царица Египта.
— Я рада видеть тебя, сын, — снова кивнула она. — Надеюсь, не заставила тебя долго ждать?
Хозарсиф склонился перед матерью, скрестив на груди руки, но не промолвил ни слова.
— Перед трапезой необходимо совершить омовение, — тоном, не терпящим возражения, произнесла принцесса. — Служанки подадут тебе хекену, иуденеб и хесаит. [47] Потом выйдешь, и мы устроим небольшой пир за твоё возвращение. Но никаких гостей не будет. Нам надо поговорить наедине.
47
Египетские благовония.
Хозарсиф снова молча поклонился и отправился в указанные ему покои. Приведя себя в порядок, он вышел к матери. Та уже сидела подле столика, уставленного различной снедью и фруктами. Центр стола занимало большое блюдо с лебедем, зажаренным в банановом отваре с каперсами и дольками чеснока. Рядом с птицей стояли блюда с отваренной и печёной рыбой, окруженной тонкими дольками тыквы с подливой из проращенной пшеницы и фасоли, но её сын оказал царским кушаньям только мимолётное внимание, к тому же визуальное. Он взял только кубок греческого вина и дольки вяленых абрикосов, что в соответствии с вином было с детства его любимым кушаньем.
— Я давно уже хотел навестить вас, мать моя, — первым начал Хозарсиф, — но повеление фараона властвовать над рудокопами, над их рабским трудом, выше моего желания. Поэтому я смог приехать только сейчас. Тем более, несколько дней назад от вас прибыл гонец с просьбой вернуться в Мемфис. Я рад, что город мало изменился, потому что в этом мире изменения приносят всегда и всем неудобства. Но те, кто их приносит, часто не умеют делать и дарить добро окружающим, поэтому миром правит жестокосердие.
— Жестокосердие? — подняла брови принцесса. — Значит, тебе чужда злоба? Значит, ты умеешь дарить добро и даришь его другим?!
— Вовсе нет, мать моя, — стушевался Хозарсиф. — Просто я всегда надеюсь на Бога, ибо нет другой помощи ни в этом мире, ни в потустороннем, кроме как от Всевышнего.
— Я согласна с тобой, сын мой, — сбавила нелицеприятный тон мать юноши. — Да поможет тебе Бог.
Она замолчала на несколько минут, то ли собираясь с мыслями, то ли стушевавшись перед смиренным ответом своего мальчика. Хозарсиф даже подумал, что на этом некрасивая беседа должна прекратиться, но всё же мать удосужилась спросить сына:
— Правду ли говорят, что ты бил надсмотрщика у рудокопов евреев, и что тот недавно скончался от твоих побоев?
— Правду, о, мать моя! — юноша вскинул на неё глаза и выдержал направленный на него взгляд потемневших очей. — Просто я не терплю издевательств над подобными, не терплю подлости со стороны охранников и не позволю дерзкого насилия на моём участке и при мне лично. Надсмотрщик на руднике находится не для создания маленькой войны, а для слежки за выполнением требуемых работ.
— Ты глупо поступил, сын мой, — в голосе принцессы послышалась нескрываемая горечь. Ты очень глупо поступил, потому что об этом убийстве обязательно доложат фараону, а он, хоть и брат мой, но не помилует племянника.
— Я наказал обидчика, — с жаром выпалил юноша. — А наказание не является убийством!
— Послушай меня и не перебивай, — поморщилась мать. — Закон есть закон, и фараон всегда обязан соблюдать его. А соблюдение закона в этом случае тебе грозит лишением головы. Владыке Египта обязательно донесут, что ты, начальник рудокопов, издеваешься не только над охранниками, а и над самими еврееями-рудокопами. Более того, найдут даже какого-нибудь еврея, которого ты избивал лично. И этот провокатор без запинки подтвердит всё, что от него потребуют. Ты знал это?
— Нет пока, — растерялся Хозарсиф. — Неужели наказание преступника грозит мне же?
— Ты устроил самосуд, сын мой! — отрезала принцесса. — А это запрещено законом. Если ты живёшь в этой стране, к тому же имеешь жреческое звание, значит, обязан знать все законы. Поэтому по законам, тебе надлежит лишиться головы. Во всяком случае, ты останешься в памяти наших потомков, а особенно у евреев. И только. Жрец-летописец Манефон запишет всё о твоём проступке на папирусе и запишет правду. Иначе ему тоже могут отрубить голову.
— Что же делать? Неужели такое возможно?!
— Ну, наконец-то до тебя доходит, что всё намного серьёзнее, чем ты можешь себе представить, — всплеснула руками женщина. — Тебе надо срочно бежать вон из Египта. И я хотела бы, что б ты нашёл пристанище у священника Иофора. Его обитель находится недалеко от горы Синай и, поверь, однажды он уже помогал мне. Поможет и тебе. Дорогу к нему я расскажу чуть позже. К утру ты должен быть уже в пути, сын мой. Так что ни в коем случае не вздумай возвращаться на рудник.