Юность в яловых сапогах
Шрифт:
Через десять минут молчаливого старания Лера, чуть ли не зевая, спрашивает.
– Ты еще долго будешь точить свой карандаш?
– Чего? – не понимаю я, останавливаясь.
– Ну, ты скоро?
– А тебе надоело? – дзинь! В голове поет второй звоночек. Ей все эти дела надоели и не впервой.
– Ну, пора… ты можешь мозоль мне натереть…
– Извини… - я прекращаю свои старания и у меня все опускается, внутри, впрочем, и снаружи тоже.
Я сажусь на диване и у меня исчезает всякое желание. Лера продолжает лежать и, как мне кажется, скучающе смотреть в потолок. Заметив мое состояние, она разворачивается и кладет мне голову на колени. Раз и у меня мгновенно возвращается огромное желание. Я набрасываюсь на нее и через
– Не в меня… - только и успевает бросить Лера.
– Да! – вскрикиваю я и выполняю ее просьбу.
Мы лежим рядом, я дышу часто, хватаю ртом воздух, девушка дышит спокойно и уравновешенно, словно только что проснулась. Я каждой клеточкой ощущаю ее равнодушие к недавнему занятию. Она словно выполнила скучную, совсем не радостную, но необходимую работу и сейчас выдохнула с облегчением. Она не говорит об этом. Старается скрыть, но все равно это бросается мне в глаза.
– Ты не хотела этого? – каким-то прямо уж жалким голосом говорю я и ненавижу себя за это.
– Почему ты так думаешь? – Лера удивлена и ее интонация не наиграна.
– Мне так показалось, - пожимаю я плечами.
Со стороны все выглядит глупо, смешно и довольно странно. Два молодых человека придались юношеской страсти и потом сидят, как старики обсуждают произошедшее, упрекая друг друга в отсутствии страсти и желания.
– Нет. Все было замечательно… и я хотела…
– А почему ты грустная?
– Я не грустная, а удовлетворенная.
– Ты, правда, не жалеешь?
– Правда…
– А. Ладно. Что будем теперь делать?
– Одеваться…
– Ты никуда не торопишься?
– Нет…
– А тогда куда спешить?
– Ну, ты же уже все, закончил.
– Ага…
– Так зачем сидеть в глупом виде? А если зайдет твой друг? Смешно будет.
– А зачем ему сюда заходить? Он там с подругой кувыркается…
– Ты так думаешь? – Лера криво усмехается.
– А ты думаешь, что они там делают? – удивляюсь я.
– Ну, уж точно не то, что мы… - я молча удивленно смотрю на нее, не понимая откуда у нее такие сведения.
– Слушай, - объясняет она, заметив мое недоверие к ее словам.
– По пути мы со Светой, так кажется ее зовут, перебросились парой слов. Оказывается, у нее эти… критические дни. А как ты должен понимать, в эти дни этим не занимаются.
Я киваю головой в знак согласия и начинаю одеваться. Лера тоже берет свои трусики и очень соблазнительно их натягивает. Да, она красивая и очень стройная. Такую захотят все мои знакомые.
Словно в подтверждение ее слов через минуту после того, как мы оделись в дверь стучаться и в проеме показывается голова Бобра. Он хитро улыбается и подмигивает нам.
– Вы все?
– Да, - за меня отвечает Лера. Тогда дверь открывается настежь и перед нами во весь рост оказываются Светка и Бобер.
– Давайте пить! Принц, где вино?
– Там в коридоре в пакете «монтана».
Речь идет о бутылке «ослиного зада», купленной нами в гастрономе возле ЦУМа и о пакете, который у меня уже год. Бутылку мы купили перед тем, как встретиться с девчонками. Бобер сначала предлагал пиво, но рассудив логически, мы остановились на вине. Благо закуски оно не требовало и денег, рубля и тридцати копеек, нам вполне хватило. Полиэтиленовый пакет же -это моя гордость, многие предлагали мне за него безумные деньги, но я отказывал всем. Его мне подарили знакомые, побывавшие за границей. Он красочен и практичен. В нем можно носить, что угодно. Ручки надежные и удобные. Единственный изъян моего пакета в том, что от многократного складывания фото девушки в джинсах фирмы «монтана» пересекают две перпендикулярные потертые прямые.
Конечно, вино бралось с целью одурманить слабый пол, расслабить его, затуманить ему головы и тем самым подготовить к главной цели нашего мероприятия. Однако, так получилось, что перед тем, как налить в стекло желтоватой жидкости, мы разошлись по комнатам и лично у нас с Лерой
– Как у вас? – спросил он меня, когда наши половины вышли на балкон покурить.
– Все хорошо, - удовлетворенно кивнул я. – А у тебя?
– Тоже! Ну, я тебе скажу, Светка ураган! Мы даже два раза успели!
Однако, памятуя слова Леры, я несколько засомневался в том, что мой товарищ хотел выдать за действительность.
Усевшись на кухонке за стол, мы разлили вино и чокнувшись выпили. Потом Бобер разлил еще вина, и мы выпили «за тех, кто в сапогах» не чокаясь. Таков уж был заведен у нас порядок.
– Трепло твой друг, - шепнула мне Лера, когда за столом мы подняли в третий раз стаканы из тонкого стекла.
– А может они все-таки сделали это, - предположил я в ответ. Лера посмотрела на меня, как на маленького и глупого ребенка.
– Будь уверен, нет. Света пять минут назад просила у меня что-нибудь проложить… Там потоп! – делая вид, что целует меня сказала моя бывалая и очень искушенная в этих делах девушка.
Не верить ей оснований у меня не было. По крайней мере того, что касалось других людей.
* * *
Амнистия, которая наступила для нас с началом очередной весенней сессии обернулась палкой с двумя концами. С одной стороны, мы стали полноправными членами общества с определенными обязанностями и с равными для всех правами. Теперь мы могли выходить в увольнения и рассчитывать на предстоящие отпуска, а с другой стороны с нас были сняты и ограничения в несении караульной службы. Поясню. По уставу к несению караульной службы допускаются только образцовые военнослужащие, не имеющие никаких наказаний и взысканий. Несение службы в карауле является почетной обязанностью и не может служить видом дисциплинарного наказания. Я так думаю это связано с тем, что караул несет службу с боевым оружием. На сутки десятку молодых людей выдают автоматы, или в нашем случае карабины, и патроны к ним. Что может с ними сделать, как использовать неадекватный человек? Одному Богу известно. Поэтому по задумке авторов уставов нельзя допускать в караул обиженного человека. Так вот, когда с нас были сняты все взыскания у нас сразу же появилась возможность ходит в караул. Во всем училище от первого курса до четвертого, от штурманского до летного отделения, никогда этот вид наряда не пользовался спросом и не являлся желанным по нескольким причинам. Во-первых, караул, в котором несли службу курсанты, был один и его целью была охрана гарнизонной гауптвахты. Сам факт того, что мы на сутки становились какими-то тюремными «вертухаями» сильно коробил нашу психику, оскорблял достоинство. Авиация на время, хоть и короткое, превращалась во внутренние войска! Вот, что угнетало нас. Конечно, были и другие причины, но они, как бы это лучше сказать, были вторичны, или нет, их можно было стерпеть, поскольку все они связаны были с физическими ощущениями. Так смена караула обычно затягивалась на несколько часов. Нас меняли курсанты училища Связи и по этой причины они придирались к каждой мелочи, то сковорода грязная, то ложки не хватает, то головка у пешки из шахмат сломана.
Но именно первая и оставалась основной причиной, она залегала в этике и морали, поэтому сносилась тяжелее. Ведь муки физические, намного легче мук нравственных. Как так происходило, каким образом нас воспитывали, почему у нас в крови с первого курса начинала течь «голубая кровь», я не знаю. Но мы с самого первого дня с гордостью носили голубые погоны. Мы свысока смотрели на все другие рода войск. Мы знали, что такое честь курсанта летного училища. Именно по причине наличия этого горделивого чувства мы постоянно конфликтовали с училищем Связи. Чернопогонники – вот, кто они были для нас. Между прочим, те, по слухам, вполне нормально относились к караулу на губе.