Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
– А мне князья и надобны! А ты ни к чему!
– Цыц!
– попятился от неё Петрило.
– Знаешь, кто я?
– Кто же?
– подмигивая Иванице, не столько из большой благосклонности к нему, сколько из-за необходимости иметь сообщника, насмешливо спросила Оляндра.
– Петрило! Слыхала?
– И слыхать не хочу! Мне князь надобен! Долгая Рука!
– Прочь!
– перепуганно наставил на неё руки Петрило, но уже было поздно, потому что князья шли от Софии, сверкало на солнце драгоценное оружие, играя самоцветами, тусклым золотом светились одеяния иереев; впереди всех, помолодевший, высокий, улыбающийся, широко шагал князь Юрий в наброшенном поверх льняного белого наряда дорогом корзне, уже не босой, а в сафьяновых зелёных, шитых перлами сапогах на серебряных каблуках.
Юрий охватил жадным взором все: и костёр, на котором варили и жарили, и ведёрки с пивом, и суету людскую, и зелёное спокойствие деревьев, и голубой простор неба, и широкий двор Ярославов, где когда-то бывали конные ристалища, и бесконечную коновязь с серебряными кольцами, и неожиданный на княжеском дворе простой суздальский воз с убогим скарбом, и пригожую женщину возле него…
Петрило согнулся чуть ли не вдвое, сверкнул на Юрия уже не злым, как на всех, кто ниже, а по-собачьему острым взглядом:
– Княже, милый! Петрило есмь. Восьминник в Киеве. Тебе и хочу служить, как было уже не раз. Спасал тут лекаря твоего приближенного.
– Петрило?
– засмеялся Долгорукий.
– Толще стал или старее? Иди с нами, коли ты уж тут. А это Иваница? Лекарь, - Долгорукий поискал глазами среди князей и воевод Дулеба, но не нашёл, хотя и знал, что тот должен быть где-то здесь, - лекарь, почему же ты покинул своего товарища? Иваница такожде люб нашему сердцу. Пошли с нами, Иваница.
– Вот уж!
– пробормотал Иваница.
– После поруба да на пиршество?
– Злопамятен!
– удивился Юрий.
– Не забыл про поруб! Повинюсь перед тобой при всех. Иди с нами.
– А я?
– выскочила вперёд Оляндра.
– А меня тоже пригласишь, княже? Мой Вырывец под Переяславом… Боярыней меня сделать должон! Боярский двор мне в Киеве за моего Вырывца! Все стояли, а он побежал на Изяслава! Ты и сам стоял, а Вырывец побежал!
– Ну, - Юрий растерянно развёл руками, - что мне делать с такой суздальчанкой? Зовёшься как?
– Оляндра!
– Иди с нами, ежели хочешь.
– А и пойду!
Князь Андрей что-то прошептал Юрию на ухо. Долгорукий вздохнул. Оляндра тем временем втиснулась между Юрием и его сыном, словно так оно и надлежало, была там и княжна Ольга, но для неё теперь не стало места возле отца, её медноватые волосы сверкали где-то дальше, рядом с красным нарядом Берладника, так что киевляне, которых вмиг набилось полон двор Ярославов, не знали, на кого раньше смотреть надлежит: на князя ли Юрия, на молодую ли княжну, на роскошного ли в своей красоте Берладника, рядом с которым блекли самые видные мужи, или же на беспутную Оляндру, которая пролезла к князьям и извивалась среди них, босая, в тесной сорочке, будто блудница вавилонская.
Такого в Киеве никогда ещё не видывали.
А Долгорукий, словно бы оправдываясь и перед киевлянами, и перед своими, и перед осуждающими взглядами иереев, привлёк к себе Дулеба:
– Вот, лекарь, княжеская доля: власть всегда выше человека, власть нависает над тобой даже тогда, когда ты добыл её собственными усилиями и заслугами. Чем превзойти власть? Все князья, лишаясь власти (а лишаются они её неизбежно, хотя бы и после смерти), могут продлевать своё существование лишь благодаря тем людским поступкам, которых не позволяло их положение. Следовательно, поступки вопреки положению.
– А я ничего тебе не говорю, княже. Рад видеть тебя в Киеве, здоровью твоему рад.
– Считаешь, помолодел?
– Всем это видно.
– Лишь бы ты не ошибся.
– А возле такой жены, как Оляндра, и вовсе моложе станешь, улыбнулся Дулеб.
– Князь должен дать мне боярский двор!
– тотчас же вмешалась Оляндра.
– Ты, княже, добрее всех! Ты пожалеешь бедную женщину!
– Доброты княжеской на всех женщин не хватит, - сказал Долгорукий с сожалением.
– И человечности также не хватит. Ни для народа, ни… - Он оглянулся вокруг, разыскивая кого-то взглядом, и добавил после молчания: Ни для летописцев…
– Может быть, и чрезмерно добр ты, княже, - негромко заметил Дулеб. Вижу, позвал на пиршество и Петрилу, и Ананию; наверное, придёт и Войтишич, который где-то спрятался и выжидает.
– И Войтишич придёт, - согласился Долгорукий.
– Все придут, всех приму. Потому как не может человек тратить свою жизнь на вражду, уже сегодня пошлю гонцов во все концы нашей земли, чтобы объявили о мире и конце всех раздоров и ненавистей. Единство и свобода для всего люду. Самое дорогое в свободе - борьба за неё. Мы достигли свободы, доказали свою способность, теперь можем свободно взяться за своё дело. Никого - над нами, никто не будет мешать, - стало быть, какие же враги могут быть у нас сегодня и почто ненависть?
Дулеб долго молчал, подошли уже к сеням, стали входить во дворец, согласно чинам и дерзости, у кого что было, а когда мыли над серебряными рукомоями руки, лекарь снова каким-то образом оказался возле князя Юрия и сказал ему:
– Кому кажется, что он уже достиг свободы, на самом деле её утратил или же утратит вскоре. Человек борется всю жизнь. Затем и пришёл он на свет.
– А ты, лекарь?
– спросил князь.
– Также борешься?
– Борюсь. Даже с самим собою, ежели хочешь, княже. Ты же перебороть себя не можешь, вижу.
– А нужно ли? Намекаешь на эту вот жену? Или вспоминаешь Суздаль и наши странствия по Суздальской земле?
– Боюсь успокоения твоего, княже.
Иваница тем временем пробрался к Оляндре, попросил тихонько:
– Сядь возле меня за столом.
– А ежели я возле князя хочу!
– Там без тебя найдётся кому сидеть. Хочу, чтобы возле меня была.
– Меня - спросил?
– Вот и спрашиваю.
– Уж больно ты благой. А я люблю колючих.
За столом располагались долго, с гомоном и выкриками, перебрасываясь словами с князем Юрием; располагались, как велось здесь десять и сто лет назад, - незначительных оттесняли к двери, возле князя по правую руку сыновья и особенно видные люди, по левую руку - служители бога, лучшие люди суздальские и киевские, хотя последних было и не густо, убежали с Изяславом, потому-то Войтишич, который чуточку позднее других появился в золотой гриднице, получалось, был как раз уместным за столом; Долгорукий пошёл навстречу старому боярину, тот издали раскрыл для объятий руки, в восторге воскликнул: