Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Выходит, что дело давно в ходу!
Всё более нагло, уверенно усмехаясь, метя полой шубы отсыревший мартовский снег, скользя на огромных оранжево-жёлтых стволах, Ростислав прошёл по всему холму - от посёлка по берегу до крутого мыса между Москвой и Неглинкой, от чёрной избы Чурайки до места, где взгорье уходит вниз к Занеглименью, как тогда называли неглинскую пойму, и дальше - вдоль Яузы.
Княжич туда поглядел с холма уже угасающим, скучным взглядом: чего ходить да глядеть, если дело явно идёт, как надо?
В душе его на секунду вдруг шевельнулось желанье взять острый топор да войти в это дело тоже. Ибо уж больно призывно, радуя глаз, повсюду тянулись крепкие тропы, валялись в измятом снегу сосновые и дубовые ветви, вдруг открывались поляны с недвижной ратью изрубленных топорами пней, лежали, как трупы, брёвна, а рядом ахали мужики, раскачивая и клоня высокие сосны…
Но это желанье быстро угасло, и Ростислав, отвернувшись, опять забыл о приказе князя, о деле, о всякой иной судьбе.
Его томило желанье такой безмерной свободы, когда бы он смог увезти Пересвету в свой собственный дом в хорошем уделе, где-нибудь в Киеве, Новгороде, Рязани… Ан нету такого места! Сиди в безвестном, волчьем посёлке… Ходи в чужую усадьбу… гляди на занятых делом отцовых людей - томись… И княжич, забыв о князе, опять приник к медовухе и снова настойчиво требовал у боярина Кучки: «Отдай Пересвету в жёны!» - да ждал весны.
Внезапный приезд Андрея был первой вестью отца… держись теперь, буйный княжич!
Внимательно проследив за рогом, который брат Ростислав положил на заменяющий стол дубовый обрубок, Андрей сурово сказал:
– Отец на тебя ох гневен. Велел мне ехать сюда немедля. Сам следом за мной плывёт…
Он мягче, как в юности, поглядел на брата. Хоть разные по натурам, а всё же - братья. И тихо добавил:
– Бери-ка ладью мою, Ростислав. Бери и плыви навстречу с повинной…
Тот пьяно, насмешливо протянул:
– Что плыть, если скоро он сам здесь будет? Лучше я тут его подожду…
– Плыви!
– настойчиво повторил Андрей, великодушно стараясь сдержать растущее раздражение на пьянство, на злобу, на равнодушие Ростислава.
– Плыви, ино худо будет. Чай, князь узнал, что сидел ты здесь зиму без всякого дела. Творил всё один лишь зодчий, не ты…
Он вдруг улыбнулся, взглянул на холм, будто увидев за ним хлопотливого зодчего, и добавил:
– Да… он это - зодчий, наш Симеон пресветлый! Такие нам - в честь и славу…
Ростислав отвернулся. Задумчиво взяв ритон, он постучал золотой оковкой по гладкому дубу, негромко кинул слуге:
– Налей!
В этот же миг он увидел Страшко, ходящего возле складов. Увидел - и злобно взглянул на брата. Тонкие, буровато-красные губы его поползли к ушам, раздвигая растущие узкой полоской усы и узкую же смоляную бородку.
– Знать, по навету Страшко и тишайшего зодчего Симеона князь и наслал тебя на меня из рати?
– спросил он негромко.
И, издеваясь, передразнил:
– Думаю, повелел князь так: «Возьми, мол, Андрейша, в руки свои московский посёлок. Ленивого Ростислава закуй в «железа», а зодчему Симеону воздай хвалу!» Чай, так он тебе велел?
Ростислав опять поглядел на Страшко, который о чём-то беседовал возле склада с Любавой, бойким Ермилкой да малым Вторашкой. Взглянул - и злорадно, раскатисто засмеялся:
– Недаром я в зиму эту не раз драл зодчему чахлую бородёнку, а наглому тиуну Страшко охаживал палкой скулы. Теперь они донесли на меня отцу. За то им тоже будет награда…
Он выразительно поглядел на нож, лежащий рядом с ритоном, и снова крикнул слуге:
– Налей! Андрей приказал:
– Постой!
– и отвёл широкой ладонью руки отрока с винным жбаном.
– Припомни, - сказал он брату, - заветы деда нашего, Мономаха: «Остерегайтесь лжи, пьянства и блуда» Зачем же тешить себя питием?
Брат с пьяным вызовом крикнул:
– Нет мне иной судьбы: как пасынок в мире сем обитаю…
– Ложь! Не жалобь себя понапрасну, - сказал Андрей.
– Не пасынок ты, а бражник. Сам в злую трясину себя ведёшь!
Не то издеваясь, не то всерьёз Ростислав со вздохом ответил:
– Не сам, а судьба. Отец меня с юных лет не любит теснит…
Вновь гневно вспыхнув, Андрей вскричал:
– То снова ты лжёшь на князя. Три раза сажал он тебя на «стол» новгородский… Однако прогнали тебя новгородцы. И без того нелегко отцу крепить с ними дружбу, а ты ещё бражничал там не в меру. Отца до срока на брань с ними вызвал, а разума не набрался!
– На что мне тот разум?
– закончив игру, угрюмо взглянул Ростислав на брата.
– На дело!
– по-прежнему пылко ответил тот.
– Отец повелел зачинать здесь город…
– Нет мне и в этом городе доли: отец, чай, его для себя да тебя возводит!
– Для всей земли Русской.
– Нет Русской земли. А есть земля - князя, моя, твоя. Земля Изяслава - в Киеве, Володимира - в Галиче…
И с усмешкой добавил:
– Особо есть земли умерших Иванки да Константина: могила, прах! Отцу бы такую землю…
– Ох, вижу: стал ты разумом скуден, брат!
Андрей расправил широкие плечи, словно освободился от тяжести, бывшей на них. Взглянул он с холма на Заречье цепким внимательным глазом, потом на отрока с винным жбаном - и отрок в страхе попятился прочь, - потом опять на пьяного брата. И сухо, спокойно, с вернувшейся в сердце силой почти приказал:
– Езжай навстречу отцу, проси его милости, Ростислав. Не жди, когда сам он на холм приедет. Тогда тебе будет худо.
Тот резко, презрительно бросил:
– Я князя тут ждать не стану. Уеду отселе прочь…
– Куда ты уедешь?
С откровенным вызовом княжич грубо сказал:
– Уеду отселе подальше от вас с отцом…
– Не к дяде ли Вячеславу?
– насмешливо поддразнил Андрей.
– Наш дядя, чай, сам бездомен, хоть ныне он самый старший из Мономахова рода.
– Не к дяде, - сквозь зубы сказал Ростислав, зло глядя в лицо Андрея.
– Не к дяде, а к двоюродному брату нашему Изяславу, в Киев…