Юрий долгорукий
Шрифт:
Это озлобило княжича Ростислава: для него, тридцатидвухлетнего нерадивого пьяницы и ленивца, рязанский поход был последней возможностью обрести свой собственный «стол» и стать наконец независимым от отца, жить так, как давно хотелось.
А хотелось ему довольства и буйства. И князь Долгорукий об этом знал. Поэтому-то, подумав о судьбах близкой Рязани, он не внял влечениям своего отцовского сердца - в последний раз пожалеть беспутного Ростислава: иные замыслы были дороже. Не Ростислав, а князь из ветви Святослава Ольговича, союзника Юрия, сел князем в Рязани. И буйный
До этого много раз сажал Долгорукий сластолюбивого и беспечного Ростислава княжить в разных уделах.
Был Ростислав недолго в Чернигове и в Смоленске, но изгоняли его от себя черниговцы и смоляне. Был он трижды на славном «столе» новгородском при помощи силы и честного слова Юрия Долгорукого. Но избалованный, равнодушный к делам и нуждам уделов, он слишком любил предаваться лихим кутежам и буйству. И из трёх раз два раза само Новгородское вече изгоняло княжича прочь со «стола». А в третий раз, всего только год назад, выгнал буйного княжича Ростислава киевский князь Всеволод Ольгович, посадив на «стол» новгородский брата своей жены - Святополка Мстиславича…
Однако ни гнев отца, ни свои неудачи в больших делах не научили Ростислава разуму. Он продолжал беспечное буйство, надеясь в кровавых походах найти, наконец удачу. Но вот и Рязанский удел улетел из рук, по тайным замыслам князя. Ему, Ростиславу, достались одни лишь объедки, а «стол» и еда - другому. Опять перед ним - отцовская воля да постные будни в Суздале с надоевшей женой и детьми, у которых не будет почётной доли… чего тут ждать?
Размышляя об этом, Ростислав возвращался в Суздаль после похода со злобой и нетерпеньем. Ему хотелось сказать об обидах своих отцу, а потом - хоть в омут иль в монастырь монахом!
И он по дороге в Суздаль с усмешкой и злым презреньем следил за братом Андреем, когда тот молча ехал на белом коне впереди дружины. Со злобой следил он за ним и в тот час, когда в суздальской княжьей палате почтительно слушал Андрей отца, влюблённо глядя на князя Юрия умными, ясными глазами.
Ростислав не испытывал ни влюблённости, ни почтительности к отцу. Поэтому в те минуты, когда Андрей говорил с отцом почтительно, тихо или хватался за меч, когда отец поминал имена Изяслава или боярина Кучки, угрюмый княжич только презрительно усмехался и опускал голову.
Потом отец повелел:
– Тебе, Ростислав, поручаю большое дело. Я и Андрей идём на Торжок: оттоль Верхуслав с Никишкой Страшковым прислал добрые вести… Надо идти! И пока я с Андреем пойду в новгородские земли, где зря кичатся богатством своим бояре, ты быстро скачи на Москву-реку к строителю Симеону. Пошлю я с тобой обозы с зерном и рыбой, ино там людям, я чаю, до лета не хватит пищи. А главная речь не в том. Главная речь про то, что там тебе надо за всем приглядеть рачительными глазами. Люди там валят лес, расчищают холм, чтобы к весне всё готово было для дела. Один Симеон за всем не усмотрит. Да и не хватит у старого сил: хвор он и слаб, хоть разум его и светел…
Ростислав
– Такое дело мне, мыслю я, лишь в обиду…
– Зачем же оно в обиду?
– спросил, удивившись, князь.
– Такое дело тебе во славу! Не только тебе - и мне…
– Иную ищу я славу!
– угрюмо ответил княжич.
– Хочу идти с тобой на Торжок, к новгородцам. Строителем быть не хочу, а хочу ещё раз сесть князем на «стол» новгородский… теперь - навечно!
Юрий нахмурил брови, но промолчал.
– Хочу быть отныне в силе да славе сам по себе! Хватит ходить слугой у отца в уделе!
– начиная терять над собой разумную власть, добавил со злобой княжич.
– Хочу быть первым с могучей ратью, а не жадным кощеем в мужицком хлебном обозе…
Побелев от гнева, князь Юрий внимательно пригляделся к сыну. Как знакомы были ему эти жадные, нерадивые руки! Как знал он эти глаза, горячие как уголья, и безрассудные, как огонь! Как ненавидел он эти сильные половецкие скулы и всё лицо, помятое пьяным буйством и тёмное от всегдашней злобы!
– Припомни, - сказал он сыну с той медленной, осторожной усмешкой, после которой всегда начинался стремительный натиск гнева, - припомни о том, Ростислав, что трижды сажал я тебя новгородским князем и трижды тебя оттоль изгоняли. От этого нет тебе славы, а нашему делу чести…
Но Ростислав заупрямился и угрюмо твердил одно:
– Хочу идти в Новгород с ратью. Сяду там князем. А если не хочешь, то отдай мне Димитров… а то и Владимир: и в них мне княжить - добро…
Князь, наконец, вскипел:
– Замолкни, безумный! Не то вместо рати выгоню в тати! Тебе я не дам ни Димитров и ни Владимир, ибо ты нерадив и беспутен!
– Таков уродился.
– Ложь изрекаешь об урожденье! А изрекаешь её потому, что в своём беспутстве задумал меня винить! Однако по твари - и харя: что ты посеял, то и пожни…
Ростислав закричал, прорвавшись:
– Меня-то, чай, ты посеял. Сам теперь жни… Князь в лютом гневе привстал с покрытой парчой дубовой скамьи. Теряя рассудок и в забытьи оскорбляя память первой жены-половчанки, он сказал Ростиславу глухо:
– Видно, не зря говорится: «Потому от козла и разит, что он дьяволом создан». И ты - от степного дьявола, бес поганый!
Андрей поспешно встал между князем и Ростиславом.
– Позволь не ему, а мне поехать к зодчему Симеону, - сказал он отцу, пожалев беспутного брата.
Но брат, издеваясь, крикнул:
– Быть хочешь святей святого? Ан, ведомо всем, что не к делу, а к девке туда спешишь: Настасья Кучкова тобой без памяти бредит…
Андрей, бледнея, схватился в гневе за меч. Ростислав с довольной усмешкой следил за ним, будто ждал: нельзя ли с братом скрестить мечи и хоть тем утолить своё злое сердце?
Но князь повелел:
– Не сметь!
– и тяжело опустился на скрипнувшую скамью.
– Поедешь к зодчему завтра утром, - после молчания твёрдо сказал он княжичу Ростиславу.
– Как я приказал, так будет. Едешь зодчему в помощь. Весной приеду - с одного тебя всё спрошу. Чего не будет там сделано, ты ответишь. Иди…