Юрий долгорукий
Шрифт:
Ростислав, повернувшись, вышел.
– А ты собирайся со мной в поход, - так же твёрдо решил князь, взглянув на Андрея. Потом помягче добавил: - К Москве-реке мы поедем позже… от рати - прямо туда!
Сын благодарно взглянул на отца.
– Однако, - сказал, сердясь, Долгорукий, - боярыню ты забудь!
– Да я о ней и не помню!
– спеша, перебил Андрей.
– Вот это и славно, - заметил князь.
– То важно, что есть у боярина Кучки дочь Улита. О ней и помысли. А хочешь - о Пересвете, хотя я её Иванке наметил…
Князь мягко внушал:
– Московская вотчина нам нужна. Нужна не глупой корысти ради, а в
Он встал и, будто коня, погладил статного сына по жаркой, гладкой спине.
– Иди же, Андрейша. Женю я тебя на Улите не сердца влюблённого ради, а важного дела для. Так делал князь Мономах, так буду делать и я. Поэтому если и помнишь дочь Суеслава Ростовского Анастасью, то с этих пор, как стала она боярыней, ты совсем её позабудь. А сердце своё смири: иные ему заботы…
Утром Ростислав, опухший после ночной попойки, томимый жаждой, кляня свою долю, тронулся в путь.
Пятнадцать суток спустя он пришёл с обозом к посёлку. В обозе были овчины для тех, кто стыл в лесу без одежды, плотникам - топоры, зерно и рыба - голодным.
Князь посылал это в склады Страшко с наказом: пусть часть зерна тиун оставит для сева. Остальными запасами, поелику возможно, кормит людей, дабы они могли каждодневно творить на холме работу…
Кроме этих припасов, посланных князем, сам Ростислав прихватил для себя по пути немало всяческой пищи: старший кощей [30] обоза Стратон попался жаден да ловок и брал в проезжих селеньях всё, что бралось! Он по пути из Суздаля до Москвы-реки набил обозные сани добром да едой так туго, как набивали солью лишь «пуза» - полотняные соляные мешки.
30
Кощей - слуга, обеспечивающий в походе пищей и фуражом.
Отяжелев от добычи, обоз еле шёл по снежной дороге, а Ростислав лежал на возу в хмелю, пел дикие песни или приказывал заезжать в селенья, стоявшие по пути, как редкие кочки среди болота, и предавался гульбе.
Приход обоза в посёлок был очень кстати: людей выкашивал голод. Зима же день ото дня становилась только лютее. Казалось, она посылала в леса и на избы метели да злую стужу в отместку за мокрое лето. И люди хворали.
В посёлке и в станах «тёмных» волхвы опять предрекали скорую гибель. Они проклинали церковь, весь мир и князя. Ослабевший без пищи чернец Феофан напрасно во время крещенского водосвятья звал «тёмных» в прорубь креститься. Креститься никто не шёл. Только два давно окрещённых лихих мужика - Чечотка Худой да Донат с Горы, а с ними и хворая баба Мелашка полезли в воду. Мелашке от проруби легче не стало. Хворь доползла до «вздоха», и баба дня через два скончалась.
Волхвы и это сочли знамением своих богов, якобы не желающих лжи попа, а потому не дающих добра живущим в княжьем посёлке крещёным людям. Волхвы запретили «тёмным» давать крещёным еду и ходить в посёлок: пусть гибнет поповское стадо!..
Присланный князем обоз с едой на короткий срок поддержал людей. Он поддержал бы и дольше, но Ростиславов кощей Стратон был по-кощеевски жаден, берег излишки княжичу
На переломе зимы к весне в посёлке совсем подвело животы без пищи. Хоть солнце делалось с каждой неделей жарче, зима не сдавалась, а лишь лютела. Мир застывал от стужи. Метели выли, как волки. В иные ночи птицы падали с веток мёртвыми, будто камни.
– Афанасий да Кирилла хватают за рыла!
– крякал Страшко, выскочив на минуту за мёрзлой охапкой дров, а Полусветье совал к семье на полати новорождённых ягнят, остывающих на холодном полу…
Из-за дождей ещё с осени мал был прикорм для скота, и к «полукормью» [31] скот ел уже те корма, которые были бы в добрый год не тронуты в феврале.
31
Конец января ст. стиля.
И люди ложились без сил: они съели первую часть своих скудных зимних запасов задолго до «полухлебного» дня. Каждая крошка хлеба и каши теперь была для них драгоценной.
Однако же ни морозы, ни мор людей - ничто не тревожило княжича Ростислава. Придя с обозом в посёлок, он часть из запасов не дал Страшко, а взял себе и целыми днями то пил медовуху в ночлежной избе отца, то ездил в усадьбу Кучки взглянуть на дочь его Пересвету.
Когда пьяный княжич, спрыгнув с седла и отдав коня услужливому Сычу, всходил на крыльцо усадьбы, боярин встречал его лаской:
– Входи, добрый княжич. Прошу: входи. Приход твой - в радость!
Но колкие маленькие глаза боярина были неласковы. Видевший это княжич насмешливо замечал:
– Та радость подобна лекарскому ножу: ковыряет, и кровь струится! Однако же я войду…
Боярин мыслей своих от княжича не таил: он знал о частых ссорах княжича с Долгоруким. Знал и о малых пределах его сыновнего долга. Видел разгульный характер княжича Ростислава, способного ради низких своих желаний пойти на всё. Используя это, Кучка надеялся, наконец, добиться собственных выгод и много раз, сидя с княжичем за большим дубовым столом, говорил открыто:
– Склони ко мне ухо, княжич. Думаю - не тебя, а Андрея, Иванку, Мстислава или кого другого захочет князь посадить в уделе, когда помрёт или уйдёт на Киев.
Пьяно покачиваясь, думая об удачливом, умном брате Андрее, княжич без зависти подтверждал:
– Не меня. То верно: Андрея…
– Однако ты более их достоин…
– Отец мой вон тоже больше других достоин. Однако не он, а доблестный Изяслав сел в Киеве князем…
– Пусть гонит отец Изяслава и сядет в Киеве сам… Ростислав безнадёжно махал рукой:
– Отец из Суздали не уйдёт. Он землю свою не бросит!
Боярин в открытую говорил:
– Однако придётся бросить. Ибо хоть он и сын Мономахов, а зря занёсся: будут суздальские бояре взамен его кликать нового князя. Я так хочу. А со мной в согласии многие из бояр…
– Ну, это ты врёшь: бояре отца не сгонят. Его хоть ругают, а любят. Уж это я знаю крепко!
– Однако если не все, то многие против него. Ты верь мне, княжич…
Хлебнув медовухи, княжич с усмешкой спрашивал Кучку: