Юрий Долгорукий
Шрифт:
– Всё-то ты разложил, как на столешнице, - криво усмехнулся Святослав.
– А обо мне как думаешь?
– Не обижайся, брат Святослав, но отчина твоя зажата промеж Суздалем и Черниговом. Чего можно ждать от Давыдовичей — сам ведаешь. Одна у тебя дорога - вместе с Суздалем, и на той дороге я тебе верная опора...
Долго молчал Святослав, шевелил губами — прикидывал. Наконец улыбнулся открыто, спросил как бы с шуточкой:
– Крест целовать или на слово друг другу поверим?
– На слово, княже!
Князья обнялись, троекратно облобызались, заговорили просто, буднично -
О себе Юрий сказал так:
– На Москве пока поживу. Буду отстраивать крепкий град. Приезжай, княже, на макушке лета, в новом граде пировать будем. А может, и свадьбу сына моего Андрея в Москве сыграем. Быть тогда тебе, княже, посажёным отцом!
7
Кремлёвский холм лысой медведицей прилёг в углу между Москвой-рекой и речкой Неглинной; на оконечности холма бор был уже вырублен и стояла малая крепостица — частокол над неглубоким рвом, дозорная башенка. Неказистая была крепостица, слабая; Юрий Владимирович как посмотрел, так и решил раскатать несуразное строение по брёвнышку и ставить крепкий град.
Недоволен был Юрий. Казалось, давным-давно приговорили ставить город на Москве-реке, а вместо дела одни разговоры. Дескать, радеем, княже, поспешаем. Вот оно, их поспешание!
Нерадивых тиунов Мазилу и Поплеву князь велел отставить и отослать в дальнюю вотчину, ратайными холопами. И поделом! Даже от леса кремлёвский холм не расчистили, а лес ещё ошкурить и высушить надобно, прежде чем употреблять на градное строение!
Только когда прибыл из Владимира проворный тиун Иван Пыпин, работа закипела. Приехали артели лесорубов и градодельцев из Ростова, Суздаля, Владимира. Обозами приходили мужики из соседних волостей, ставили шалаши возле Великого Бора. Грелись у костров — апрель выдался не морозный, но студёный. Костры пылали всю ночь, благо сучьев — прежних и новорубленых - было вокруг много.
А с рассвета до заката в Великом Бору слышался бойкий перестук топоров, тяжкий гул падающих сосновых стволов. Из этого строевого соснового леса — кремлевника — будут складывать град.
Отступал Великий Бор от устья речки Неглинной, надрывались пахотные мужицкие лошадёнки, верёвками вырывая из оттаявшей земли чёрные пни.
Тиун Ивашка Пыпин метался на лохматой проворной лошадёнке, и казалось людям, что он одновременно везде: ругается пронзительно, плёточкой помахивает, наставляет страдников, подсказывает и исправляет. При таком тиуне не заленишься!
Потом ещё людей подвалило. Землекопы пришли рыть ров и насыпать вал. Тиун Пыпин самолично отмерил полукруг от Москвы-реки до Неглинной, обозначил колышками:
– Тако копайте!
Стёсывали лопатами склоны холма, чтобы стали ещё круче, неприступнее.
Крепкие стены складывали не только от поля, но и над крутизной холма, дружинные избы ставили - не на малую дружину, но на сотни воев. В сотне шагов от Боровицких ворот, выводивших к устью Неглинной, умелые владимирские мастера возводили из сухого леса храм Иоанна Предтечи. Храм возводился в память покойного Иванка Юрьевича. Зодчий Лука Наровитый, приехавший на Москву несмотря на преклонный возраст (на коня старец всесть уже не мог, всю дорогу пролежал на соломе в телеге), обещал князю Юрию Владимировичу, что храм будет небольшой, но нарядный.
Юрий на кремлёвском мысу появлялся редко — доверял тиуну Ивашке Пыпину. Да и на зодчего Луку Наровитого крепко надеялся — ни одного упущенья не пропустит!
Поуспокоилась мятежная душа Юрия Владимировича, отхлынули на время ратные и державные заботы. Да и чего беспокоиться?
Воевода Пётр Тихмень с сильным полком пошёл за Оку-реку, подкрепил дружины князя Святослава Ольговича. С черниговской стороны стало безопасно.
Воевода Непейца Семёнович с другой сильной ратью прямо перед Москвой стоит, на Великом Лугу. Дружинники в разных воинских хитростях упражняются целыми днями, а пешцы со своими десятниками на градное строение ходят, помогают в сотни крепких рук.
А сам град Москва, уже обведённый крепкими стенами?
Три дороги здесь сходятся: смоленская, рязанская, черниговская. И все три дороги теперь на замке!
За остальные свои грады Юрий был тоже спокоен: в Ростове старший сын Ростислав с тысяцким Георгием Симоновичем, во Владимире — Андрей. Суздаль крепко держит Ощера Трегуб, один в двух лицах - и за тысяцкого, и за дворецкого.
Боярин Василий вечно в разъездах, но скоровестников шлёт беспрестанно, и знает Юрий, что в других княжествах происходит.
Вести от боярина Василия приходили нетревожные, княжеского властного вмешательства не требующие. Счастлив правитель, имеющий рассудительных и верных мужей!
Боярыня Кучковна давно отошла от тесного заключения и мужниных побоев, порхает по двору как юница. В теремах дворня новая, расторопная и уважительная (прежних Кучковых челядинов Юрий велел со двора свести в дальние деревеньки - от греха подальше).
Уютно было Юрию Владимировичу на бывшем Кучковом дворе, семейно. В Суздаль не тянуло, да и причина была - самолично за градным строением приглядывать.
Вдвоём со старшим дружинником Глебом князь объезжал окрестности. Сырыми были местности вокруг Москвы, перерезанными множеством рек и больших ручьёв [123] . Красные сёла и боярские дворы стояли только на возвышенности, а между ними — пустыри, болота, топи.
Неприглядной была такая разорванность, но полезной. Попробуй проберись большой ратью к Москве по таким неугодьям! Все обозы завязнут!
Бор на кремлёвском холме князь Юрий приказал вырубить не до конца, оставить со стороны поля широкую лесную полосу. А на немногих лесных дорогах — засеки со сторожами. Ещё одна преграда!
123
По подсчетам современных исследователей, в окрестностях Москвы протекало 150 (!) речек и больших ручьёв.