Юрий Гагарин
Шрифт:
Так или иначе, болезненнее всего эти трения между летчиками из ВВС и бухгалтерами из Министерства обороны — космос был дорогим удовольствием, предполагающим оплату счетов не только за ракету и скафандр, но и за содержание космодрома, станций слежения, службы поиска (девять тысяч человек; проектная стоимость — 25–30 миллионов рублей (9)), — отражались как раз на самих космонавтах.
Теоретически, никто бы не упрекнул Гагарина, если бы декларируя свою готовность в любой момент выполнить новое задание родины, он на самом деле не стал бы стремиться ко второму полету. Вот Титов: героически слетал — однако, формально оставаясь в отряде космонавтов до 1970 года, одновременно прошел курс обучения на летчика-испытателя, написал диплом по орбитальному самолету «Спираль» и, продолжая шагать в ногу, в какой-то момент сначала маршировал на месте, а потом — в том же ритме — направился в другую сторону. Вот Терешкова: тоже официально всегда была на низком старте (анекдотически: из ее последнего заявления, сделанного в 2007 году, следует, что она и сейчас готова лететь на Марс, хотя бы в одну сторону (3)), но на самом деле посвятила себя общественной работе, то есть, по сути, стала живым сувениром.
Гагарин, реально одержимый Циолковским и «Туманностью Андромеды», идеями «звездоплавания» и межпланетных путешествий, вешать перчатки на крюк не собирался. Он продолжил выстраивать свою карьеру внутри иерархической структуры ВВС, причем именно по космической
По сути, после апреля 1961-го перед Гагариным открывались две возможности космической карьеры. Первая — непосредственно космонавтская, очень эффектная, но в действительности крайне малоперспективная: слишком длинная очередь на следующий полет. Вторая — административная/организационная. Он не отказался от первой, но занялся и второй; космическая карьера Гагарина была лишь отчасти «боевой» и в гораздо большей степени — бюрократической.
В любом случае, даже в качестве «Колумба Вселенной» Гагарин остался служащим в определенной воинской части офицером, от которого требовалось соблюдать соответствующие предписания, вплоть до нарядов [57] .
Гагарин был офицер Советской армии — и по типу сознания, и формально. Разумеется, при всей своей декларированной в «Дороге в космос» любви к уставу Гагарин понимал, что он и его товарищи занимают исключительное положение — и, де-юре соглашаясь соблюдать армейские формальности, де-факто желал привилегий и прежде всего — минимизации контроля. Армейское начальство, меж тем, совершенно не собиралось отпускать вожжи и предоставлять космонавтов самим себе. Существовала должность начальника Центра подготовки космонавтов — то есть, по сути, всего Звездного городка; на нее назначался генерал, которому велено было держать всех этих рок-звезд своего времени в ежовых рукавицах. Возникало поле для конфликта. Первым начальником ЦПК был Евгений Анатольевич Карпов — тот самый человек, который, по сути, отбирал летчиков для первого отряда и был десижн-мейкером еще даже до Каманина [58] .
57
О том, насколько существенной была принадлежность Гагарина к армейским структурам, можно судить по эпизоду января 1963 года, рассказанному Каманиным (9): в Центре подготовки космонавтов проходило некое праздничное мероприятие, на котором присутствовал маршал ВВС Руденко. «Когда за 10–15 минут до начала вечера человек 20 генералов и офицеров собрались в комнате президиума, маршал заметил, что Гагарин и Карпов пришли не в казенных форменных ушанках, а в шапках из серого каракуля. Руденко не придумал ничего лучшего, как поставить Карпова и Гагарина по стойке „смирно“ (а сам сидел) и при всех учинить им разнос за „недисциплинированность“. Гагарин выслушал упреки начальства внешне спокойно и заявил, что им сшили зимнее обмундирование в военном пошивочном комбинате и что там знают уставные требования по форме одежды лучше всех нас. Маршал упрямо настаивал на своем и требовал дисциплинированности. Я сидел и краснел за маршала; его выходка и по форме, и по существу была просто глупой. В пункте 35 приказа МО № 70 записано: „Офицерам разрешается носить шапку-ушанку из серого каракуля при повседневной форме одежды вне строя“. Карпов и Гагарин чувствовали всю неправоту и бестактность Руденко, но не хотели при всех „сажать его в лужу“».
58
Генерал Николай Петрович Каманин (1908–1982; летчик, спасатель «челюскинцев», Герой Советского Союза № 2, во время ВОВ командовал авиакорпусом) — очень важная во многих отношениях фигура. В 1960 году его назначили помощником главкома ВВС по космосу — и с тех пор он стал высшей инстанцией для всех космонавтов вообще и Гагарина в частности. Каманин не просто командовал Гагариным, был его надсмотрщиком; он воспринимал его как свой проект — и лепил медийный образ Гагарина; он отвечал за формирование канона литературы о первом космонавте; он был фильтром, через который просачивались сведения (все биографы, работавшие над прижизненными описаниями Гагарина, вынуждены были прибегать к каманинскому посредничеству, получать его визу — и кого-то он допускал, а кого-то нет; если вы были журналистом, то не могли опубликовать интервью с Гагариным, не прошедшее через Каманина; сам Гагарин следил за этим очень строго) — и сам практиковал литературные опыты, много публиковался; причем оказался не просто хроникером, но и весьма небесталанным литератором; видно, что у него сильная рука, даже в тексте. Ему хорошо дается речь от первого лица — его, каманинское, «я» редко можно перепутать с чьим-либо; оно узнается, даже если текст не подписан. Особенно хорошо ему удавались торжественные, высокопарные фразы: «Пройдут века, человечество прочно обживет околосолнечное пространство, и на всех планетах, где будет человек, никогда не забудется имя Юрия Гагарина — первооткрывателя космоса и первого гражданина Вселенной. Это пишу я, хотя мне лучше других известно, что…» и т. д.
В 1990-е выяснилось, что на протяжении многих лет Каманин, пользуясь своим неприкосновенным статусом, вел откровенные дневники — где описывал события, не попадавшие в газеты, критиковал вышестоящие органы и высказывал свои соображения, часто противоречащие общепринятым в ту эпоху. Космонавты знали про то, что их «дядька» — воплощавший для них образ мудрого учителя; кто-то вроде магистра Йода (и тоже склонного выражаться не без поэтичности) — ведет дневники, однако вряд ли предполагали, до какой степени подробно он фиксировал особенности их поведения; в свое время публикация этих записей произвела фурор.
Дневники Каманина очень интересно читать; это самый связный и выглядящий очень убедительным источник сведений о Гагарине; они оставляют очень благоприятное впечатление об их авторе, который кажется человеком адекватным, умным, честным — уж точно не каким-нибудь сумасбродным геронтократом, какими показывают советских генералов в фильмах о Джеймсе Бонде. Особенно трогает, что к Гагарину, своему воспитаннику, он относится с должной строгостью — но и едва ли не по-отцовски; словом, трудно не соблазниться этими дневниками.
Меж тем многие, признавая ум Каманина, отзываются о нем с неприязнью или по крайней мере без особого восторга. Журналист Я. Голованов характеризует Каманина как сталиниста, упивавшегося своей властью над космонавтами и безнаказанностью (по мемуарам так не скажешь). «Не могу вспомнить, чтобы он разговаривал с ними весело или просто приветливо. Он был неизменно строг и заранее уже чем-то, что еще не произошло, недоволен. Лицо Николая Петровича было непроницаемо, он владел некой истиной, лишь ему доступной, которую они не узнают никогда — просто ввиду своего ничтожества»; «Думаю, что большинство космонавтов тоже не любили его. Некоторые доверительно говорили мне об этом еще в 60-х годах. Сначала они по-юношески просто трепетали перед ним — перед Звездой № 2, перед генеральскими погонами. А потом ясно почувствовали его тяжелую руку: Каманин крепко держал их в кулаке строжайшей дисциплины, беспрекословного послушания и той унижающей всякого — тем более молодого и незаурядного — человека обезлички, которую он упорно насаждал в отряде первых космонавтов. Ему льстило, что эти всемирно известные
Любили-не любили — дело десятое; фундаментальный вопрос, связанный с Каманиным, звучит так: насколько можно доверять этим дневникам? Вряд ли Каманин что-либо выдумывает — не того масштаба человек; но Каманин склонен редактировать случившееся, опускать детали. Вот насколько он редактировал собственно хронику и «улучшал» ее своими соображениями задним числом? Головановское сомнение — «У меня несколько настороженное отношение к дневникам Каманина: дневники так не пишутся» — звучит достаточно резонно: слишком уж монументально выглядят многие записи.
Наконец, последний — но тоже существенный вопрос: насколько можно доверять даже не абстрактным «дневникам», а именно тексту, который в начале 1990-х был опубликован сыном Каманина Л. Н. Каманиным под заголовком «Скрытый космос»?
Карпов был скорее либерал и не слишком затягивал вожжи; космонавты при нем подраспустились. Затем Каманин — с 1960-го дирижировавший всем, что касалось людей из ВВС, — назначил начальником ЦПК генерал-лейтенанта М. Одинцова — и вот с этого момента (1963 год) жизнь космонавтов превратилась в ад. Одинцов был командиром, который не желал признавать, что космонавты чем-то отличаются от обычных офицеров, выступал за соблюдение распорядка дня, требовал исполнения «Положения о космонавтах», в том числе — нарядов, раз в два месяца, и отмены всех их стихийно образовавшихся привилегий. «Одинцов запретил членам отряда после занятий уезжать домой, на Чкаловскую. Генерал рекомендовал им и — более того — требовал оставаться в Звездном городке, заниматься самоподготовкой, ужинать там и только потом уезжать домой.
Конечно, это вызвало волну недовольства. По правде говоря, такое нововведение и не могло понравиться — у всех ведь были семьи, дети. А Одинцов считал, что делает лучше для них, для соблюдения режима» (2). Именно Одинцову, кстати, принадлежит копирайт на формулировки «кушают, как верблюды» и «не пишут, а подписывают».
Космонавты, однако, были прекрасно осведомлены о своих возможностях — и моментально взбунтовались против чересчур рьяно отнесшегося к своим обязанностям генерала. «Гагарин и Беляев подготовили и провели 21 февраля партийное собрание отряда космонавтов с докладом Гагарина „Роль коммунистов в соблюдении режима труда и отдыха космонавтов“» (9). Разбираться с «бунтом» космонавтов пришлось Каманину, который быстро уловил, что «главный заводила всей этой кутерьмы — Гагарин. Его обидело официальное отношение к нему Одинцова: если Карпов всегда советовался с Гагариным и часто уступал ему даже в принципиальных вопросах, то Одинцов решил держать в отношении с ним официальный тон. Гагарин утверждает, что ему трудно командовать отрядом (нет возможности установить постоянный контроль), и просит дать ему адъютанта отряда» (9).
Одинцов продержался всего несколько месяцев; после него — надолго — начальником ЦПК стал генерал Николай Федорович Кузнецов. «С легкой руки Гагарина, космонавты прозвали его „нашей теткой“» (9), — не без удовольствия отмечает Каманин, понимающий, что термин «дядька», скорее всего, зарезервирован за ним. Кузнецов, несомненно, осознавал, что должность эта естественным образом подходит самому Гагарину — который, да, был слишком молод, однако этот недостаток с избытком компенсировался его статусом и возможностями. Кузнецова раздражало, что Гагарин, полковник, со дня на день ожидавший представления к генеральскому званию, все время наступает ему на пятки — и, разумеется, поселится в его кабинете сразу же после того, как окончит Академию Жуковского.
Гагарину приходилось тратить чрезвычайно много энергии и нервов на борьбу за свои права и привилегии. Возможно, сам он и остался бы «просто космонавтом», но его авторитет требовалось капитализировать, и товарищи выталкивают его в первые ряды, а начальство расчищает пространство для административной карьеры. Еще в мае 1961 года Гагарину вручают капитанскую повязку — назначают командиром первого отряда космонавтов, а в ноябре 1963-го Каманин предлагает Гагарину самому занять должность заместителя ЦПК — что уже больше напоминает, если продолжить спортивную аналогию, должность даже не главного тренера (это все-таки Каманин), а замдиректора футбольного клуба. «Ему крайне необходимо приобретать опыт руководителя: должность командира отряда космонавтов он освоил (в этой должности он уже более двух лет), а назначение заместителем начальника Центра даст ему возможность полнее подготовить себя к будущей роли начальника ЦПК» (9).
Перед каждым пилотируемым пуском Гагарин прилетает на космодром и провожает в полет своих товарищей. Он ведет связь после выхода кораблей на орбиту (любопытно, что позывной «Кедр» сохранился за ним и на Земле (4)). Черток рассказывает, что Гагарин очень профессионально вел переговоры с теми, кто летит («Мне нравилось его спокойствие и умение находить нужные слова в довольно нудных, но обязательных переговорах, когда надо было по интонации и тембру голоса определять самочувствие космонавтов. Ведь никакого ЦУПа с системами обработки и отображения информации тогда мы не имели. Источником оперативной информации „в реальном времени“ был сам космонавт. <…> Мне нравилось наблюдать за Гагариным, когда он вел переговоры с экипажем. Он сам явно не скрывал, что получал при этом удовольствие» (4)).
Кроме того, Гагарин выполняет функции фактического начальника не только своих товарищей-космонавтов, но и всего гарнизона: потенциальных космонавтов, их жен, обслуживающего персонала, охраны и т. д. Его возможности и претензии простирались довольно далеко: он мог издать распоряжение о запрете ношения на территории Звездного военной формы — и останавливать людей на улицах (их было немного, и все так или иначе знакомые) с замечаниями: «Я же давал команду, чтобы в летном обмундировании по городку не ходить» (5); мог затребовать снегоуборочную машину только для того, чтобы замести следы при краже автомобиля у только что купившего ее товарища («У летчиков принято разыгрывать друг друга. Юрий Алексеевич этой традиции остался верен» (5); мог, подвозя приятеля-космонавта с работающей в здешней медсанчасти женой, спросить строгим голосом — даже не его, а ее: почему, собственно, она опаздывает на работу? Вообще, прорабатывать знакомых приходилось часто — за неявку на зарядку, за систематические опоздания, за нарушения дисциплины; к отчетно-выборным партсобраниям следовало писать на товарищей «аттестации» — причем непременно объективные, иначе обвинят, что «плетешься в хвосте отсталых настроений некоторых космонавтов» (9).
Странно, конечно, что человек, который хлопает по плечу Че Гевару, трогает за коленку английскую королеву и целуется с Лоллобриджидой, у себя дома работает еще и кем-то вроде управдома. Странно; но если главная характеристика публичной жизни Гагарина в 1960-е — отсутствие трения, доступность всего, то что касается профессиональной сферы, тут все было наоборот; он был не сам по себе, но часть механизма, в котором было полно паразитных шестеренок, замедляющих движение, увеличивающих потери на трение и создающих ненужный перегрев; и проще было выполнять многие странные обязанности самому; проще для всех.