Юрий Гагарин
Шрифт:
Соответственно, следует понимать, что Гагарин — каким бы симплициссимусом [31] его ни рисовали — вполне осознанно выстраивал проект своей если не карьеры, то жизни в целом. Именно он, он сам, добился того, чтобы на него обратили внимание и стали им «заниматься». Он тоже стал героем воспитательного романа — такой же молодой человек из низов общества, делающий карьеру с расчетом на свое упорство и личные качества; при этом он умудрился не утратить иллюзии, а напротив, без особого ущерба для личности обзавестись новыми (да еще и заразить ими страну). Именно Гагарин — кто бы мог подумать — оказался идеальным воспитанником этой серии, тем самым молодым человеком XX века (а вовсе не фольклорным Емелей; на самом деле, «пролежал» Гагарин всего полтора часа, а до того бегал, как Штольц, Жюльен Сорель и Раскольников вместе взятые), кто прекрасно усвоил преподанные Горьким умные уроки — и чья собственная история, именно в силу критического освоения этого материала, этого чужого опыта, радикально отличалась от историй его двойников из XIX века.
31
Симплициссимус— герой одноименного плутовского романа немецкого писателя Ханса Якоба Кристоффеля Гриммельсхаузена (ок. 1621–1676); веселый простак, бросающийся во всевозможные аферы и претерпевающий социальные метаморфозы от пастуха до богача и обратно. — Прим. ред.
И до и после полета Гагарин несомненно осознавал — как абстракцию — свой класс (рабоче-крестьянский пролетариат) и свою касту (офицер-воин) и вел себя так, как требовали соответствующие кодексы поведения. Психологическая драма его души состояла в том, что, добившись максимального из возможных личного успеха, имея представление об индивидуалистической эгоцентрической этике и пережив эмансипацию от некоторых классовых и кастовых принципов, он — даже после того, как увидел свой гигантский портрет на фасаде Исторического музея [32] , — не стал культивировать в себе ощущение собственной исключительности и чувство отчуждения от вознесших его масс, не дистанцировался от них, а, наоборот, где только мог, проявлял солидарность с ними; имея возможность преодолеть силу классового притяжения и оказаться в зоне, свободной от всяких ограничений, Гагарин — еще раз подчеркнем: сознательно — выбрал этику другую, коллективистскую, общинную, государственническую. Мы покажем, что это произошло не сразу, не в первые послеполетные дни и даже месяцы; однако в конце концов произошло — несомненно; природный ум, хорошая интеллектуальная база, склонность к рефлексии, общение с интеллектуалами всех мастей — ну и, надо полагать, интуитивное представление о том, что его жизненный путь странным образом рифмуется с Чьим-то еще, — помогли Гагарину сделать этот выбор.
32
Идею масштаба культа Гагарина можно уловить, рассмотрев фотоснимки Красной площади во время парада 14 апреля 1961 года. На них видно, что на здании Исторического музея прикреплены два гигантских, во весь фасад, транспаранта. На одном — голова Ленина, справа от нее — летящая вверх ракета, а под ракетой — вырезанная по плечи фотография Гагарина в офицерской форме. На втором — просто надпись, реально ОЧЕНЬ КРУПНЫМИ БУКВАМИ: «Честь и слава товарищу Гагарину Юрию Алексеевичу — пионеру освоения космоса!»
Би-би-си: А разве встреча первого космонавта не была запланирована заранее?
Сергей Хрущев: Нет. Собственно говоря, встречу Гагарина целиком придумал Никита Сергеевич. Все думали, ну привезут его сюда <в Москву>, ну дадут какую-нибудь награду, орден Ленина, например, ну и всё. А Никита Сергеевич считал иначе. Он считал, что произошло грандиозное событие, которое надо отметить соответствующим образом (6).
Левитан в этот день много раз объявлял по радио сообщение ТАСС, от этого он, в конце концов, и охрип. А у нас на полигоне появился излюбленный тост, взятый из самодеятельной песни, которую пели в известном состоянии испытатели: «Ракета улетела, налей еще стакан, и пусть теперь охрипнет товарищ Левитан!» (5).
Сергей Хрущев: Перед вылетом из Пицунды в Москву Хрущев позвонил в Кремль и сказал, чтобы они там подготовили Гагарину достойную встречу.
Би-би-си: И Кремль постарался? (6).
Пока Гагарины отсутствовали, в их жилищных условиях (а до полета Юрия Алексеевича в космос семья жила в двухкомнатной квартире) буквально за два или три дня произошли большие изменения. В четвертом подъезде на четвертом этаже в трехкомнатной квартире жили космонавты-холостяки: Иван Аникеев, Валерий Быковский и Дмитрий Заикин. После 12 апреля их и жильцов смежной квартиры, находящейся в пятом подъезде, тут же выселили, и уже 13 апреля из Москвы прибыли строители-ремонтники, которые занялись обустройством новой квартиры Гагариных. Стены, разделявшие изолированные помещения, выдолбили, и получилась большая четырехкомнатная квартира. Интересно было наблюдать, как потом привозили новую мебель и всё, что нужно для семьи, — посуду, постельные принадлежности… Подъезжали машины, солдаты выгружали вещи и заносили их в квартиру (3).
Сергей Хрущев:
По плану Хрущева Гагарин должен был прилететь в Москву в сопровождении истребителей. Все правительство должно было встречать его на Внуковском аэродроме. Затем его должны были провезти в открытом лимузине по Ленинскому проспекту, где бы его встречали люди. Потом митинг на Красной площади, большой прием в Кремле, награждение и так далее. Однако этот план был встречен правительством не очень дружелюбно. Многие говорили, что такая роскошь не соответствует событию. Кроме Хрущева и еще некоторых человек далеко не все понимали важность этого события.
Он вернулся в Москву и настоял, чтобы встреча прошла по его плану (6).
Николай Каманин:
Во второй половине дня Юра начал готовиться к встрече в Москве. Рапорт Хрущеву он освоил за полчаса, но первое время излишне торопился. Две-три тренировки устранили этот недостаток.
Я уже знал по выступлениям Юры еще до полета, что он обладает задатками неплохого оратора.
Перед сном Юра примерил новую форму и шинель. Раза два я изображал Хрущева, а он подходил ко мне с рапортом.
На следующий день заезжал к Юре, представил ему Денисова и Борзенко из «Правды». Они будут готовить книгу Гагарина, а я буду ее редактировать (9).
Сергей Хрущев:
Отец вспомнил, как встречали в пору его молодости челюскинцев, чкаловцев. И сейчас ему захотелось устроить нечто подобное: толпы людей на улицах, дождь листовок с неба, грандиозный митинг. То, что отец ставил на одну доску челюскинцев и Гагарина, свидетельствовало о том, что как и четыре года назад, при запуске первого спутника, ни отец, ни все мы, его окружающие, не смогли представить реакции в мире на происшедшее. Действительность превзошла все ожидания. Но тогда, в день свершения, мы не догадывались, что присутствуем в первом дне новой эры (8).
Журналист «Комсомольской правды» Василий Песков:
У нас маршрут был исключительный: мы пролетали над Кремлем! На очень небольшой высоте. И мы увидели Москву, запруженную людьми! Это был неподдельный, подлинный энтузиазм людей, счастливых от того, что в космосе побывал наш человек, наш соотечественник. Я спросил: «Юра, ну вы ожидали такое?» Он говорит: «Ну, я так представлял, что нерядовое дело, но чтобы такое… Это немыслимо!» (11).
Инна Давыдова, бортпроводница самолета, доставившего Юрия Гагарина из Куйбышева в Москву:
Я подсела к нему. Очень посмеялся надо мной, когда я сказала, что в космосе, наверное, холодно. Сказал, что мне надо почитать Циолковского (10).
Фотокорреспондент журнала «Огонек» Всеволод Тарасевич:
Самолет начал снижаться. Я пристроился за Гагариным. Помню, как он два раза прикладывал руку ребром к козырьку — проверял, ровно ли надета фуражка (12).
Юрий Гагарин:
Еще из самолета я увидел вдали трибуну, переполненную людьми и окруженную горами цветов. К ней от самолета пролегала ярко-красная ковровая дорожка.
Надо было идти, и идти одному. И я пошел. Никогда, даже там, в космическом корабле, я не волновался так, как в эту минуту. Дорожка была длинная-предлинная. И пока я шел по ней, смог взять себя в руки. Под объективами телевизионных глаз, кинокамер и фотоаппаратов иду вперед. Знаю: все глядят на меня. И вдруг чувствую то, чего никто не заметил, — развязался шнурок ботинка. Вот сейчас наступлю на него и при всем честном народе растянусь на красном ковре. То-то будет конфузу и смеху — в космосе не упал, а на ровной земле свалился… (13).