Юрий Лонго: «Вся жизнь как под общим наркозом»
Шрифт:
В 2000 годах папа учил меня ездить на роликах. Летом он отдавал предпочтение этому виду спорта, а зимой горным лыжам. Он и на них обещал меня поставить, но я сама упиралась, как могла. Уж что-что, а вынесу и интересны мне только роликовые коньки. И вот мы не первый раз встречаемся в Парке Победы, на моем любимом Кутузовском, и он дарит мне роликовые коньки вместе с рюкзаком и защитой. Я тогда пошутила: «А где шлем? Точно должна шею свернуть при таком обмундировании». А он уже меня учит, как надо стоять, что делать, как разворачиваться. Меня поражала его жажда жизни. И так интересно получалось в нашем общении, как будто всех тяжелых моих дней не было. Как будто мы не расставались, и сбылась моя мечта о том, что когда-то мы вот так пойдем в кино, будем играть, гулять, наслаждаться жизнью. Я ценила и берегла те минуты, часы, когда мы были вместе.
Мама с папой продолжали встречаться. Он часто ей звонил, интересовался здоровьем, помогал продуктами. Они гуляли без меня и со мной. И каждый раз я пыталась поставить себя на место маленькой девочки, чтобы «оказаться между родителями, взять их за руки и повиснуть в воздухе», как когда-то я наблюдала со стороны за другими детьми. Я прокручивала это в голове, но то время было уже не вернуть и той, утраченной отцовской ласки и внимания, не хватавших мне в детстве, нельзя было восполнить сейчас. Мы с ним оба это чувствовали.
Вскоре встал вопрос о моем замужестве. В 2001 году на старый Новый год подруга познакомила меня с моим будущим мужем у них на даче. Начался роман и на протяжении 5 лет мы проверяли наши чувства на прочность, не расписываясь. Я тогда советовалась в некоторых любовных делах с папой. Уж он был в этом вопросе мастером и психологом. Он знал, что мы не сразу, но поженимся с Алексеем. Хотя мы оба полные противоположности друг другу. «В этом и секрет», — говорил папа. В 2005 году я оказалась в положении. Когда об этом узнал папа, он не скрывал своей радости. Я позвонила ему сообщить, что он станет дедушкой, а его обычная логически правильная, поставленная речь стала яркой, взрывной, взбаломашной:
«Ух, ты! Как здорово! А кто? Как назовете? Как ты себя чувствуешь? Что-то надо привезти? Ты пока дома? Слушайте, а какую фамилию дадите? Надо нашу давать!»
И я ответила, что при росписи будем каждый свою фамилию оставлять, ведь и у мужа род последний. А рожать будем, так двоих, чтобы у каждого по фамилии было и продолжение рода у обоих.
«Только обязательно, наша фамилия, знаешь, какая сильная! Я в Энциклопедию знаменитых людей уже занесен! Обязательно дайте нашу фамилию!»
Потом он приезжал ко мне часто. Беспокоился о здоровье, привозил фрукты. И уже сам периодически давал денег. Я тогда уже работала секретарем в компании, которая занималась продажей щебня и песка, а располагался офис на Таганке близ Краснохолмской набережной. И папа подъезжал ко мне в мой обеденный перерыв на своей уже новой машине, мы общались, прогуливались по бульвару. Он сам переводил тему на будущего внука. Тогда УЗИ мне еще не показывало, что будет девочка, и он, грезя о внуке, мечтал вслух, как будет учить его кататься на роликах, горных лыжах, как они будут ездить на дачу, ходить в походы, ловить рыбу. Мне это безумно нравилось, и я чувствовала, что вот сейчас, с рождением новой жизни, папа восполнит на внуке ту свою утраченную отцовскую заботу. Он спрашивал, можно ли ему будет гулять с коляской, и это звучало, как будто я родитель, а он ребенок.
В день свадьбы и нашего с папой дня рождения мы, как обычно, созвонились поздравить друг друга.
«Пап, мы тебя ждем! Если не сможешь подъехать домой, то подъезжай к ЗАГСу». И он с грустью в голосе заверил, что очень постарается, но сегодня дело никак отложить не получится, так как по его планам уже заранее задействовано много людей. А чуть позже мама сказала мне, что он постеснялся говорить, что чувствует себя плохо, и у него очень болит спина.
После бракосочетания мы с мужем уехали на неделю из города, а когда вернулись, и я вышла на работу, папа подъехал ко мне. В руках был букет роз и сумма, на которую, он посоветовал купить подарок, какой захочется молодоженам. На лице была грустная улыбка. Я показывала фотографии, а он не стал говорить о причине своего отсутствия на свадьбе. Только после смерти папы, я узнала от Аллы, что в этот день папа уехал на дачу один, выпивал там и плакал.
Бывало, когда папа приезжал к нам, то разговоры были о загородным отдыхе, о рыбалке, о его детстве, и какая-то грусть присутствовала во всем. Мне иногда виделось, что даже в глазах у него стояли слезы. И я узнавала его совсем с другой стороны.
С каждым разом его поведение мне казалось каким-то всё более непонятным и настороженным. Он как будто старался мне поведать что-то особое. Уже когда я была на большом сроке беременности, папа в очередной раз приехал ко мне. Протянул пакет с фруктами и папку с бумагами: «Пусть у тебя полежит, чтобы не взял никто». В пакете оказались серьезные документы, и я убрала их до момента, когда они пригодятся папе. А через пару недель я узнала, что с первым подозрением на инфаркт его положили в больницу. Когда я позвонила папе, то голос его был встревоженным. Говорил он на тяжелом дыхании, но заверил, что всё это ерунда, скоро он будет дома и тогда сам мне наберет. А мне волноваться никак нельзя. «Не бери в голову, Юльчик! Все хорошо! Тебе нельзя сейчас переживать» — уверял он. Но сердце мое было не на месте, и оказалось, не напрасно. Уже через день мне позвонила мама:
«Ты только держи себя в руках… папа наш… умер…» Но держать себя в руках было невозможно. Только ради нервной системы будущего ребенка я старалась хоть как-то останавливать себя, но впоследствии всё же очень многое сказалось на здоровье моей дочери.
У меня странная для себя особенность мышления. Когда случается нечто болезненное и страшное, я не переживаю в течение текущего времени. Я просто закрываю эту тему барьером, который тянется со мной на протяжении моей жизни. Я просто пытаюсь думать об этом завтра. Поэтому смерть близких людей я переживаю за стеной. А особенно чувствительно я воспринимаю именно через большой промежуток времени, когда действительно не хватает своего кусочка души.
И так каждый день, фразу за фразой я восстанавливаю жизнь человека. Оказывается сложным принять ее. А не принимать я и не имею на это права. Я обязана принимать свою жизнь, а это часть ее. Я просто чувствую, что чего-то не успела. Не успела открыть, что мы одинаковые. Только я всю свою недолгую жизнь скрывала это. Для чего? А он не успел в свою очередь увидеть и вырастить внуков…
Я слушаю тот диск, который слушал он, и ведь не просто слушал, он жил одной из таких мелодий. А у меня на глаза наворачиваются слезы. Олег Митяев пел о природе, о жизни, о душе. Мне тоже близка такая музыка. Я могу принять все, я найду в плохом хорошее, но никогда не смогу простить предательство жизни… смерть дорогого человека. Жизнь жестока, она ломает судьбы и заставляет играть людей по ее правилам и при том не честным правилам. И души у людей изранены… Можно только представить, с какими душами они уходят на тот свет.
Теперь мы все разделены другой гранью: жизнь и смерть. Мама жива, но живет теперь не с моей семьёй. Отец остался в долгой, БЕСКОНЕЧНОЙ, светлой и теплой памяти у нас. И фамилия наша определяет эту самую Бесконечность, и для многих она будет вечной.
Я знала отца совсем с другой стороны.
Часы для души кончаются. Надо заканчивать этот эксперимент. Нужно попробовать другой эксперимент. Я думаю нужно попробовать другой эксперимент. Бегать в Сокольниках или в новом месте. Единственное, что утомляет, это машина — ехать на машине туда и обратно. Назад. Но выхода нет. Ещё один отличный вариант, который мне пришёл в голову, это путешествие, «ходьба по Москве» (хоть да по Москве — ?). Одеться тепло, взять самое необходимое, чтобы в руках ничего не было, может быть, термос с тёплым чаем и отправиться пешком на какое-нибудь дальнее расстояние, в какой-нибудь дальний район Москвы. Медленно, не спеша ходить по улицам, можно заходить в кафешки, можно заходить куда-нибудь попить чаю. Вот такие вот дела.
Я сейчас смотрю старые фильмы. ТВ-3, 31 канал, мне очень нравятся старые фильмы — ловлю себя на этой мысли. Недавно, да и много раз слышал от своих молодых знакомых, что им тоже нравятся эти вот старые фильмы. Да кому, собственно, они не нравятся? Они были тёплые, добрые и пушистые, и мягкие. А что сейчас — одни эффекты и после этого фильма — пустота. Вот такие дела. Нет идей. Нет идей, отсюда всё бездушие, бездействие. В слове «позвонить», «созвонимся» везде ударение ставится на последний слог. Так соскучился по классической музыке. Хочется поставить замечательных, красивых композиторов — музыку Шопена, Моцарта, своих любимых композиторов, Бетховена даже, некоторые вещи. Поставить пластинку, протереть её предварительно рукавом, можно потрогать иголку, как в старые добрые времена, пальчиком, включить пуск, есть такой там рычажок, расставить колоночки пошире, зажечь свечу, можно налить чашечку кофе или даже чая и слушать, наслаждаясь звуками и состоянием души, которое возникает сиюминутно, сиюсекундно, как в старые добрые времена.