Юродивая
Шрифт:
Это еще не Дьявол, — сказала Ксения, улыбаясь и сося красного петушка, — это просто солдатик наш, глупый, бедный. И мы бедные, и он бедный. А Дьявола мы еще увидим. Правда, никто не знает, какой он с виду сейчас. Он ведь, знаешь, обличья меняет. Шкуры разные носит. Узнай его. Не спутай ни с кем.
Она летела среди разрушения, тревоги, огней и выстрелов, и ее крылья не видел никто. И она сама их не видела, только чуяла: за спиной, чугунной тяжестью под лопатками, разворотом прозрачных широких теней за плечами. Как-то раз шла по зетемненной улице. Объявили комендантский час. Свет отнимали. Фонари, помигав, в муках умирали. Светящийся снег
Ксения подошла к нему, сияя глазами.
Он повернулся к ней, выпустил дымное кольцо.
— Здравствуй, Ксения, — надменно, чуть усмехаясь, произнес незнакомец в бобровой шубе. — Потрепала тебя жизнь. Поизносилась ты слегка. Вот мы и встретились.
— Кто ты?.. — Ни испуга, ни любопытства не прозвучало в ее голосе. Она глядела на него прямо и весело, не опуская сверкающих в безлюдной темноте глаз.
— Тебе незачем знать мое имя. Ты и своим-то не слишком дорожишь. Наступит время — узнаешь. Или не узнаешь никогда. Все равно.
Они пошли вместе прочь от яркой витрины, углубляясь во тьму, буравя мрак телами. Незнакомец взял ее за руку.
— А ты высокая, почти вровень со мной, — жадно засмеялся он и холодными пальцами стиснул ее горячую ладонь, — как спутаны твои волосы!.. я подарю тебе расческу…
И внезапно развернул ее за плечи к себе, и зашептал ей в лицо, жарко и смрадно дыша, блестя белками безумных сладострастных глаз, тряся ее, тиская, вдавливая до синяков и кровоподтеков железные пальцы ей в яблоки плеч, в жилы запястий, прижимая ее тощие ребра к лоснящимся драгоценным бобрам:
— Идем со мной!.. я подарю тебе все, все в нашем прогнившем до костей мире… Я всем владею!.. У меня в руках все нити, все концы… по всем дорогам ко мне текут ценности мира… У меня бухарские ковры, индийские шпинели, сибирское золото, австралийские опалы… У меня лучшие вина земли, вкуснейшие яства, поданные на золотых и серебряных блюдах, меха редчайших зверей… Я сплю на перинах, набитых гагачьим пухом… ха, ха, ха!.. хотя я могу вообще никогда не спать… и все-таки сплю… потому что так надо… это красиво… Я могу купить все, чего ни пожелаешь… а желать можно бесконечно… и я бесконечно могу исполнять желания…
— Чьи?..
— Твои… Конечно, твои, чьи же еще… Ты еще не знаешь, каково это — жить в роскоши, спать на шкурах голубых песцов и белых медведей, жрать на золоте, носить шиншилловые палантины, кататься не в железных повозках — в лимузинах, похожих на гордых птиц… Мне подчиняются все, кто знает мою силу. Показать тебе мою силу?..
Он поднял руку. Рукав бобровой шубы скользнул вниз, и Ксения с ужасом увидела, как в темноте блеснула когтями растопыренная зверья лапа и приблизилась к ее лицу.
Через секунду он хохотал, прижимая зажмурившуюся Ксению к бобровому воротнику.
— Ха, ха!.. испугалась!.. я же фокусник непревзойденный, меня еще никто в трюках не переплюнул… это не сила… это просто смех один, захотел я посмеяться… над тобой… ты же… вы же так верите во все это, ну вот я и…
Он перевел дух. Ксения отняла лицо от его воротника и вгляделась в него. Зрачки ее расширились. Незнакомец отразился в них. Если б кто-нибудь сейчас поднес зеркало к ее глазам, она увидела бы, что отражения в ее зрачках — красного света.
Две красных фигуры.
Две кровавых тени.
Два пляшущих багровых знака.
Ей застлало глаза слезами. Поземка обняла ее щиколотки.
А незнакомец шептал:
— Будешь жить в неге, в довольстве… Позабудешь свои подворотни, свои ночевки на чердаках и в подвалах, ужас своей жизни… выбросишь свой мешок, свое грязное рубище… я сожгу его… нет!.. я его сохраню в прозрачном хрустальном саркофаге, как реликвию, как вы храните эту… как ее… — он поморщился… — драгоценную плащаницу того, кому вы молитесь… откормишься, поправишься, кости и мослы обрастут приятненьким жирком… вдену тебе в ушки прелестные брильянтики… запястья обхвачу браслетами кованого серебра… а как к твоим синим глазам пойдет сапфировая диадема, м-м!.. клянусь, у тебя никогда и зеркала-то в руках не было, ты не знаешь, какая ты… а ведь ты женщина… ты — женщина!.. приблизься ко мне, настоящая женщина, женщина, каких в мире мало, каких нет уже в мире, я-то это знаю, я… отдайся мне, доверься мне… сделайся моею… я высоко вознесу тебя… над всеми женщинами мира!.. над всеми мужчинами!.. над голью и царями!.. над сбродом и князьями!.. над рабами и магнатами!.. над теми, кто бьет, и над теми, кого бьют и забивают до смерти… есть одно условие… чтобы я взял тебя и увел с собой… навсегда… до конца света… до конца… мира…
Он захрипел. На его губах показалась белая пена с прожилками крови.
— И ты будешь… его царицей… Ты… моей царицей будешь!.. Я тебя давно приметил… я за тобой давно слежу… Всю твою жизнь… глупую… жестокую… несуразную… А ты бы могла… если б только захотела… если б только пальчиком шевельнула… бровью повела… но ты — дура… ты круглая дура… ты не хочешь… Но я заставлю тебя… Я прикажу тебе… я так хочу…
Он поднял ее лицо за подбородок, дернул вверх.
— …ты — моя!
Ксения рванулась. Бесполезно. Он держал ее крепко. Выпростать праву руку. Только правую руку. Для знамения.
Она чарующе улыбнулась. Губы ее дрожали. Она видела рядом с собой страшное, любострастное, небритое лицо, кипящее масло узких и длинных, широко стоящих подо лбом, у висков, глаз, красный язык, дрожащий в предвкушении поцелуев меж зубов, похожих на острые пилы. Он обдавал ее табачным дыханием. Он охватывал ее полами шубы, сквозь мех она чувствовала крючья когтей, елозящих по ее спине.
— У тебя серьга в ухе, — сказала она пересохшим горлом. — Вот здесь. В левой мочке. Как красиво. Тебе идет. Правда, мужчины не носят. Боюсь над тобой смеяться.
— Серьга?.. — Он криво усмехнулся. — Где?.. Что ты мелешь?..
— Вот, — она кивнула головой. — Тут. Дай покажу. А хочешь, и выну. У меня пальцы ловкие.
Он на миг ослабил неразъемную хватку. Ксения выхватила из тисков правую руку и, якобы любуясь серьгой, осторожно прикоснулась пальцем к голому волосатому уху.
— Ой, какая прекрасная, — хрипло пела Ксения, — какая алмазная… Как искрится… играет… я тоже хочу… когда я буду у тебя жить… когда я стану твоею…
Он растопырился в масленой победной улыбке.