Южное седло
Шрифт:
После скучной возни с примусом это казалось чудом. Маленькая Пумори, покрытая тенями, украсила свои плечи барашками облаков. Однако на этот раз она не в силах была закрыть весь обширный задний план. Длинные неровные гребни Чо-Ойу и Кьянчунг Канга сверкали, манили, меняли свой вид на фоне бледного, серебристо-голубого неба. Солнце все ещё смотрело мне в лицо, освещая сверкающее ущелье у моих ног. Какое значение могут иметь керосин, примусы, спальные мешки, даже восхождение, к которому были прикованы все наши мысли? Что-то такое вне меня, затрагивающее намного глубже моё «я», чем мог осознать мой опьяневший разум, излучало очарование и делало бессмысленным любое человеческое усилие. Ободренный, хотя и не знаю почему, я вернулся в палатку.
Организация
17 мая рассвет был снова прекрасным. Ночью Джордж ухитрился все же кое-как поужинать. Он проснулся ровно в 6.00, совершенно свежий. На этот раз мы должны были установить лагерь VII. Мы позавтракали весьма скромно, снова жалуясь друг другу, что кислородные баллоны Тома вытесняют при транспортировке добропорядочные продукты питания. Оставался ещё драгоценный пакет грейпнатсов. Свою долю я съел накануне, а у Джорджа была ещё половина пакета, которую мы тщательно и разделили. Затем последовала надоевшая рутина «выхода в путь»: упаковка спальных мешков, надувных матрацев и т. п.; псевдомойка чашек и ложек замерзшими пальцами в холодной воде, вытирание их вечно куда-то пропадающей тряпкой; писание, стоя на коленях, записки для Майка Уорда, группа которого, как мы надеялись, перебросит в этот день в лагерь VII основную часть нашего снаряжения и, наконец, холоднее льда работа по привязыванию кошек, пролежавших всю ночь в снегу,— работа, при которой пальцы обжигаются жестоким металлом. Мы вышли в 8.30, в любимое время Джорджа, оставив маленькую палатку ещё в объятиях холодных теней.
На этот раз я нёс рюкзак, а Джордж снова шёл впереди, причем с такой скоростью, как будто продолжительный сон вселил в него всю энергию мира. На первом простирающемся перед нами участке наст хорошо держал, навешенная верёвка свободно скользила по поверхности. За сорок три минуты мы прошли путь, который накануне потребовал 2,5 часа тяжелого труда. Короткий отдых — и снова в путь. Выше дорога опять свернула вправо, вдоль узкого ребра, покрытого фирном. Трещина отделяла от ребра нависшую над ним большую стену чистого льда, высотой, пожалуй, метров 45, напоминающую по форме встающее из моря солнце. Стена льда была так близка, что я мог разглядеть прожилки, бегущие вниз по её твердой непроницаемой зелени. Сейчас я находился на такой высоте, на какую не поднимался никогда в жизни: я был выше, чем Паухунри в Сиккиме, и психологический эффект от сознания этого, вероятно, ещё более затруднял дыхание. Джордж уже побывал ранее на больших высотах и теперь шёл и шёл. Настоящая машина, альпинист-автомат!
С каждым шагом рюкзак становился тяжелее. После каждых тридцати шагов — остановка, чтобы привести дыхание в соответствие с темпом движения. Один, два, три, четыре... Можно остановиться: у меня в руке запас верёвки. Я наблюдаю, как она скользит сквозь пальцы, кольцо за кольцом, до тех пор пока со вздохом и пожиманием плечами я вынужден снова двигаться, чтобы не сдернуть идущего впереди Джорджа. Если это случится, моё достоинство будет сильно уязвлено. Но ведь есть законные остановки... «Стоп! Хочу сделать снимок».
Джордж останавливается и любезно позирует. Я вынимаю камеру и весьма тщательно навожу на фокус, пока дыхание не успокаивается. Я снова в форме и удивляюсь, что же это со мной было. Затем мы трогаемся, вскоре ситуация повторяется.
После некоторого продвижения вдоль ребра Джордж, к моей невыразимой тайной радости, вдруг остановил по-настоящему. Он с грустью наблюдал за светофильтром своей камеры, бодро скачущим вниз по склону. Беглец задержался где-то около еле видимого зигзага наших следов. «Придется сходить за ним»,— промолвил Джордж. Я скрыл в улыбке свое удовольствие и после зрелого обсуждения высказал свою точку зрения: спускаться обоим нет никакого смысла. Он может позволить себе проявить благородный энтузиазм и спуститься без меня, а я пока буду потихоньку подниматься, неся рюкзак, ледовые крючья и верёвку. Джордж и Анг Ниима обработали дорогу достаточно хорошо, чтобы по ней, соблюдая необходимую осторожность, мог пройти одиночка.
Я немного подождал, опираясь на ледоруб, глубоко и с наслаждением дыша, пока Джордж начал спускаться. Затем я медленно пополз вверх. Короткий
Джордж находился теперь непосредственно за мной. Мы продолжали подъём. Пролезая желоб между сераком и склоном, я оказался на мягком, гнилом снеге и провалился по колено. Четыре шага — и задыхаешься. В конце концов мы начали длинный траверс влево, по склонам самих сераков. Для облегчения пути здесь были натянуты верёвки, но они нам не пригодились. Казалось мы навсегда покинули землю и все более погружаемся в голубые эмпиреи. Резкая остановка: тропа снова повернула по направлению к неглубокому желобу слева. Неудобный шаг за угол, обход крутого контрфорса серака. Затем рывок прямо вверх. Нас не покидало раздражающее ощущение, что в любую минуту мы можем увидеть плато, должен быть наш лагерь. Однако линия горизонта не снижалась, и лагерь, казалось, никогда не появится. Наконец мы увидели небольшую кучу самых обыкновенных тюков, лежащих на самом необычном месте — на ровной площадке.
Было только 10.45, но оставалось ещё много дел. Здесь лежала палатка «Мид», но, прежде чем мы могли укрыться в её спасительной тени, нужно было утрамбовать площадку и установить палатку. Чтобы утрамбовать пушистый снег глубиной около 300 мм, требуется много времени. Затем на площадку нужно осторожно перетащить и расставить палатку. На высоте 7320 метров это изнурительная, прерываемая многочисленными паузами работа, и прошло около часа до той минуты, когда мы наконец, задыхаясь, как рыба на льду, улеглись под крышей. Замерзшие сардины, оттаявшие на спиртовке, печенье и мятный кекс составили наш обед. Нам не очень хотелось есть, и мы считали, что лимонный напиток в наших фляжках куда лучше любого вина. По своей глупости мы не разожгли примуса, чтобы приготовить дополнительное количество питья, и позже я горько об этом сожалел, так как мы потеряли много влаги. Но в тот момент было намного приятнее просто лежать, дремать, просыпаться, размышлять и снова дремать.
В 1.15 Джордж приоткрыл один глаз и сказал: «Хорошо!» Я ответил: «Хорошо!», и мы вновь задремали на несколько минут. Так продолжалось некоторое время. Вскоре после 1.30 две очень заспанные фигуры, отягощенные той сонной инерцией, которая превращает каждое движение в титаническую битву с природой, вынырнули из палатки, щуря глаза на окружающее невероятное сверкание.
У нас ещё оставалась обязанность — разведать дальнейший путь на завтрашний день, в частности обследовать первую трещину.
Здесь следует рассказать о местоположении лагеря VII. Лагерь расположен на широкой, плоской вершине громаднейшего серака, на который мы теперь забрались. Со стороны горы он был защищен глубокой трещиной шириной 2,5 метра, в раскрытую пасть которой должно было падать все летящее сверху. Однако, будучи защитой, эта трещина являлась одновременно и препятствием, а у нас не было здесь дюралевых лестниц. Мы опаздывали уже на сутки и обязаны были немедленно найти дорогу к верхним полям. Было 17 мая. Майк Уорд хотел прийти к концу этого дня в надежде, что он и Джордж ещё могут закончить работу на стене. Я же, руководя шерпами, должен буду вновь подняться 20 мая для первой заброски на Южное Седло.